Дурак ты, Онешко

Было холодно. Отопление еще не включили, и жителям многоэтажек приходилось спасаться, как только они могли. Кто-то — одевался теплее и не высовывался из-под одеяла, кто-то — находил свое спасение в недорогих обогревателях и чашке чая. Я стою на кухне и терпеливо жду, когда закипит чайник. Сверлю взглядом огонек, и, кажется, начинаю закипать так же, как вода в нем. Слишком долго. Впервые за долгое время я решил навестить старого друга. Это получилось слишком спонтанно: я приехал сюда, в северную столицу, совсем налегке и ничего толком не обдумав. Зачем? Сам до конца не понял. Наверное, хотел отдохнуть от шумных клубов, идиотских видео и не менее идиотских «друзей». Собирался в спешке и многое забыл, не обсудил ни с кем свой приезд, так что не нашлось тех, кто смог бы принять меня на какое-то время у себя. Все либо заняты, либо у них просто нет места для меня. Но только не у него. Чайник кипит, я встаю и начинаю заливать кипяток в кружки. «Только зеленый» — вспоминаю когда-то сказанные им слова и улыбаюсь, тепло и с ностальгией. Я до сих пор за все это время не нашел места лучше, чем его квартира. Он как обычно примет меня даже на неопределенный срок, всегда накормит, отогреет и постелет у себя в комнате на мягкой кровати. А сам уйдет спать на диван, твердый и неудобный. Мне всегда совестно из-за таких ночевок. Беру кружки и осторожно несу их в комнату. Там меня ждал он, как всегда на удивление спокойный, и слишком приятный для глаза. Мужчина отрывается от чтения книги и смотрит на меня с улыбкой на лице, как всегда, чуть скаля зубы. — Ты плитой пользоваться, что ли, не умеешь? Почему так долго? Дима берет с моих рук поданный чай, но не пьет его. Сидит себе на кровати, облокотившись об стену, в шерстяных носках и какой-то кофте. Не шибко похож на Ларина из воспоминаний о прошлом, но этот мне нравится куда больше. Такой теплый, домашний. — Прости, завтыкал просто, — я сажусь рядом и осторожно отпиваю. Слишком горячо, даже вкуса не чувствуется. — Да нет, ничего. Я грею замершие пальцы об кружку, осторожно ее, чтобы не уронить на белый ковер. Осматриваю комнату. Пусть Ларин и меняется, но беспорядок у него в квартире — нет. Где-то на столе валялась стопка книг, рядом с ними — обильное количество листов со сценарием и неведомыми мне распечатками. Где-то — брошенный на пол свитер, немытая посуда и коллекция дисков. Рядом со стулом стояла гитара. Гитара…. Помню, как он учил меня играть на ней. На этой же, коричневой акустике. Он говорил, что парочку простых аккордов нужно знать, и показывал их. А я постоянно жаловался на то, что у меня болели пальцы. И это были одни из самых лучших моментов, которые я когда-либо переживал. Издаю тихий смешок, и Дима смотрит на меня как на идиота. — Что? — Вспомнил, как ты меня на гитаре играть учил, — поясняю, и, ставя чай на пол, подхожу к инструменту и беру его. — Я не разрешал тебе ее брать, — я заставил мужчину полностью забыть о новой книге и посвятить все внимание себе. — Да кто тебя спрашивать будет? Сажусь рядом с ним, гитара лежит на моих коленях грифом к Ларину. Тот с улыбкой ставит кружку рядом с моей и наблюдает за всем, с интересом гадает, как же на этот раз я буду выделываться. А я и не знаю как, но обязательно придумаю по ходу. Какие там аккорды?.. Дима покидает свое место и садится напротив меня, скрестив ноги и сцепив руки в замок. Смотрит пристально и с особым вниманием, на его лице просвечивается непринужденная хитрая улыбка. А я чувствую себя неловко и делаю вид, что не замечаю того, как он сверлит меня глазами. Сам непроизвольно улыбаюсь, наклонив голову, и пытаюсь сыграть что-то. Получается паршиво и глупо. Я ожидаю услышать какую-то колкую шутку в свою сторону, но Ларин молчит. Как и тогда. Как бы сильно я не лажал, как бы не коверкал эти ноты, он никогда не говорил что-то такое, что меня как-то бы задело. Только продолжал показывать и объяснять, тепло касаясь руками и расставляя пальцы, улыбаясь, когда у меня получалось что-то похожее. Я скривил губы, грустно смотря на свою руку. Стало так неприятно, тоскливо. Помню, как он советовал мне книги, как обсуждал потом их вместе со мной. Как забирал сигареты, тушил их, а потом весело наблюдал за моим поведением. Я никогда не мог долго злиться на него, быстро забывал все обиды. Помню, как он пришел на мой первый стенд-ап. Это было самое значимое для меня событие, я сильно волновался и забывал слова, перечитывал по несколько раз сценарий. А он клал теплые руки мне на плечи и успокаивал, что-то говоря. Мне было достаточно одного Диминого присутствия там, и это была самая сильная поддержка из всех существующих. Я все это помню... И так скучаю. Осторожно кладу гитару в сторону, понимая, что это была плохая идея. И ничего не происходит. Только пальцы снова становятся холодными, и чай остывает. — Чего застыл? — спрашивает он, а я никак не реагирую. Лишь чувствую, как что-то колит внутри. Старательно пытаюсь подавить это-непонятно-что, но не получается, и оно становится сильнее. — Дим, я… — говорю тихо и неуверенно, на сердце становится тяжело. — Мне нехорошо. — Что случилось? — Я… — хочу поднять свой взгляд, хочу посмотреть в эти черные глаза, увидеть в них прежнее тепло, заботу, радость, которые он никому не показывал. Хочу увидеть его лицо. — Я так скучаю. Неловкая пауза, никакой реакции на мои слова заставляет меня опустить голову еще ниже. Я молча смотрю куда-то непонятно-куда, чувствуя себя полным идиотом. — Я вижу. Резко открываю глаза, когда чувствую его прикосновения. Руки обвивают меня, притягивают к себе, и я понимаю, что вот-вот сорвусь, наброшусь на него и повалю, прижимаясь к нему всем телом. Но я держусь. Вместо этого — неловкое молчание, тяжелое дыхание и поцелуй. Сердце пропустило удар, я застыл, ощущая, как трепетно он касается кончиками пальцев моего лица, и с какой нежностью, осторожностью мнет мои губы. Чувствую сладковатый вкус, и начинаю тонуть в этом с головой, закрывая глаза и аккуратно, неуверенно отвечая. Сердце бьется сильнее, разнося тепло по всему организму, желудок сводит. Тихо мычу, когда напор становится сильнее, но на этом все резко прекращается. Разорвав поцелуй, Ларин усмехнулся, заглядывая мне в глаза. А я не мог посмотреть на него после такого. — Дурак ты, Онешко, — он притягивает меня к себе, обнимая, а я ему ложусь на колени, улыбаясь. — Знаю.