1. Свой у каждой пылинки маршрут, И начало у всех движений, Грандиозные стройки идут На местах больших разрушений. Возвышаясь, падая ниц, Вижу все, закрывая глаза. Все равно я люблю эту жизнь, Ее страшные чудеса.
Джинни толкает ее локтем и подсовывает под нос газету. — Смотри, смотри! Это про… Корбетт невнятно бормочет «угу» и погружается в чтение. — Ты что, телек совсем не смотришь? Это ж вчера… Корбетт пожимает плечами и снова утыкается в газету. Из всех ее подруг (должны же у нее быть подруги?) Джинни самая умная. И вроде бы даже оправдывает это высокое звание — оставляет, наконец, ее в покое. «Не пытайся лишний раз связаться со мной. Только на самый крайний случай. Что происходит у тебя, я буду знать. Потому что…в общем, если будет нужно, я появлюсь. Cам тебя найду. Ничего не бойся. Поняла?» Она понимала. И не боялась. Так стоит ли бояться теперь? Сердце гулко колотится, а на лбу выступила испарина. Ничего, все решат, что это из-за жары. *** Она не боялась, когда год назад без приглашения пришла в дом Джилл Так. Просто позвонила в дверь, и Джилл ей открыла. Они были почти одного роста, а Корбетт показалось, что на нее смотрят сверху вниз. — Маленькая мисс Денлон, — сказала Джилл и стала разглядывать ее как какого-нибудь уникального пациента. — Хотите войти? — Хочу, — дернула плечом Корбетт и последовала за Джилл. — Что привело вас ко мне? Впрочем, не отвечайте. Сядьте вот на этот стул…или на этот, и внимательно выслушайте меня. Корбетт пришла вовсе не слушать, и уж совершенно точно не привыкла выполнять все подряд приказы старших, предварительно не поразмыслить, стоит ли. Но колени отчего-то подогнулись, и она села. Обтерла вспотевшие ладони (вот только этого не хватало, скользкие руки, неудобно будет…) и всунула их между колен, потому что руки вдруг предательски затряслись. Сдула со лба прядь и посмотрела на Джилл. — Вы, наверное, многому научились у нашего общего знакомого. Как его щека, хороший сделали шов? — Неплохой, — ответила Корбетт, не отводя взгляда. Она отлично овладела искусством бесить собеседника, если в том была необходимость, отточила это на одноклассниках, учителях и тетке, но этот противник был ей не по зубам. И еще много лет, наверное, будет. Если она не… — Давно вы с ним виделись? — в голосе Джилл плясала насмешка. — Давно, — подтвердила Корбетт. — А какое это имеет значение? — Да никакого, наверное. Вы не видитесь с ним, потому что он запретил, верно? Потому что за всеми нами еще ведется наблюдение. Да, спустя столько лет. Они не могут ничего доказать, но все еще не хотят отступиться. А теперь скажите мне, мисс Корбетт, вы готовы пожертвовать всем, что у вас есть, ради того, чтобы совершить то, зачем пришли? Что вы приготовили для меня — пулю, нож, что-то еще? Знаете, в тех кварталах, где, слава Богу, не пришлось жить ни вам, ни мне, дети пользуются оружием с тех самых пор, как могут до него дотянуться. Вы еще припоздали. Кстати, у нашего общего друга было немало неприятностей из-за его пристрастия к зазубренным лезвиям. Вы как, разделяете его убеждения? — Я подумывала о скальпеле, — принужденно ухмыльнулась Корбетт. — Подумывайте и дальше. Только помните — за моей квартирой все еще наблюдают. И, естественно, за всеми, кто приходит ко мне. — Наблюдателя я засекла у подъезда, — буркнула Корбетт. — За мной он не поднимался. И, мисс Так, — в этом доме живет мой парень. — Не забывайте — копы все проверят. И, возможно, их не смущает то, что чудесно спасенная жертва слишком подружилась со своим спасителем, позже угодившим под подозрение и чудом вывернувшимся. Но вот визит чудесно спасенной жертвы ко вдове преступника вызовет много вопросов. Полиции очень легко будет проверить, к кому и зачем вы приходили. Если обнаружат мой труп, этот…парень согласится подтвердить ваше алиби? У Эда дурацкие вкусы в музыке и слюнявые поцелуи, но очень удобный адрес. Пару недель назад, когда Эд хлопнул ее по заду в школьном коридоре, она удержалась от того, чтобы сломать ему нос, и плевать, что он почти на целый фут выше и в полтора раза шире. Вместо этого медленно обернулась и, как умела, кокетливо хихикнула, тряхнув гривой. — Согласится. Что ради этого пришлось проделать, Корбетт никому никогда не расскажет. В любом случае, вернувшись в тетушкину квартиру, она собиралась залезть под душ и тщательно выстирать вещи. Холодное оружие производит меньше шума, но вот следы на одежде… — И что, выдержит он настоящий допрос? Когда речь идет о таких вещах, копы и федералы обычно плюют на адвокатов и мамочку. Корбетт стало нестерпимо стыдно. Марк же учил ее продумывать все до мелочей. Она была так уверена, хотела сделать все сама, хотела… Хоффман бы потыкал ее в это носом, будь он где-то рядом. Из правого кармана куртки предательски показался краешек черной перчатки. Корбетт запихнула его обратно, а когда подняла голову, то напоролась, как на стену с разбегу, на спокойный насмешливый взгляд Джилл. Спустя пять минут Корбетт проехала на лифте пару этажей вверх, а еще спустя час вышла из дверей подъезда. Оттянула ворот футболки, брезгливо принюхалась к себе и поспешила домой. Точнее — в теткину квартиру. Оставалось только попросить Франсин подтвердить, что они весь вечер ели пиццу и смотрели идиотские комедии. С мальчиками — или если Франсин думала, что речь идет о мальчиках, — Эмбри всегда ее выручала. Славная глупая Эмбри. *** «Неудачное покушение на жизнь вдовы Джона Крамера, знаменитого серийного убийцы!» , — надрывался заголовок. «Новые обстоятельства дела и старые подозреваемые! Основному фигуранту удалось скрыться. Марк Хоффман так и не пойман — будут ли новые убийства?» Сердце Корбетт, кажется, пропускает пару ударов. Она не видит перед собой набранного мелким шрифтом текста — бурные воды реки, называемой жизнью, проносят мимо остатки разбитого в щепочки плота, на котором она планировала спастись.2. Моя ноша меня не убьет, Как бы ни была тяжела. Всей душой я начну вот-вот Верить в необходимость зла. В то, что темной своей стороне Благодарна я быть должна: Вместе с нею еще сильней Моя светлая сторона.
Письмо приносит неприметного вида женщина. Корбетт не смогла бы описать ее, даже приложив все старания. «Здравствуйте, мисс Корбетт. То, что Вы решили отменить или отложить, наш общий знакомый решил довести до конца. Благодаря этому все доказательства его сопричастности оказались в руках нашего так называемого правосудия. Моя беда в том, что эти доказательства хранились у меня несколько лет, а я не передавала их полиции. Таков был наш взаимный договор о ненападении. Ему повезло больше — он до сих пор на свободе, хотя, видит Бог — он этого не заслуживает. Не пытайтесь найти девушку, передавшую Вам письмо — она всего лишь курьер, если это можно так назвать. А теперь, мисс Корбетт, будьте очень внимательны. В меньшем конверте находится записка, составленная нашим общим другом. От него — для печально известной мисс Аманды Янг. Эта записка ничуть не утяжеляет его вины — для правосудия. Там и без того хватит на несколько пожизненных заключений. Это касается лично Вас, маленькая мисс Корбетт. Только Вас. Открывать или не открывать меньший конверт — решать Вам. Это очень простой выбор: знать или не знать правду. И выбор этот — только Ваш». Корбетт еще много времени — может быть, час или даже два, проводит, сидя на скамейке в оживленном парке. Воздух наполнен запахами и звуками, руганью и радостями, ссорами и шумными примирениями с чмоканьем, но все равно какой-то пустой. Корбетт сидит на скамейке, ссутулившись, склонив голову. Мало похожая на безмятежную певунью — из тех, что пару веков назад любили изображать танцующими на лесных полянах. Но есть и кое-что общее — там, в гуще леса, притаилось чудовище. Девушка не видит его, но видит зритель. Певуньи и танцовщицы прошедших столетий беззащитны перед его угрожающим ликом. Мисс Корбетт Денлон когда-то сумела заставить чудовище есть из ее подставленных рук. Пусть любые другие идиотки боятся. Уцелевшего и скрывшегося последователя Джона Крамера. Пусть. А она обещает себе не пугаться никого и ничего. А если Хоффман не поспеет вовремя, чтобы защитить ее, не имеет значения, от чего именно, так и она сама способна за себя постоять. Мимо Корбетт снуют люди — подростки на роликах или на скейтах, максимум на год моложе ее самой, а кажется — такие далекие, влюбленные парочки, молодые и не очень родители, выгуливающие отпрысков, молоденькие дамочки со стильными кейсами ( «Ой! Я тут поймала себя на том, что сначала выясняю, сколько он зарабатывает за год и на какой тачке ездит, прежде чем согласиться…»), старики, собаки, дети… У всех них, наверное, есть место, которое они называют домом. Всем им есть, куда возвращаться. Теткину квартиру домом можно назвать с большой натяжкой. Плевать на отменный вид, шикарную технику и возможность приглашать подружек. Детство, еще не распрощавшееся с ней окончательно, кажется таким далеким, словно другая жизнь. Истончившееся и поблекшее, как лепестки цветка, засушенного между страниц. И не о чем сожалеть. Меньший конверт так и останется нераспечатанным. *** Взрослых так легко было водить за нос, притворяясь нормальным ребенком. Ее волновали обновки, мальчишки, оценки, поп-песенки и подростковые комедии. Даже детский психолог верил ей, кругленький коротышка с идиотской привычкой начесывать редкие пряди на лысину. Пока она исповедовалась ему, лежа на идиотской кушетке, как взрослая, или рисуя дурацкие картинки (которые он потом «ин-тер-пре-ти-ро-вал»), он вытаскивал из кармана расческу и, думая, что Корбетт не видит, ожесточенно орудовал ею. Франсин и Пейдж были замечательными подругами. Красотки Пейдж и Франсин, Джинни, с которой тетушка Белл отпустила бы куда угодно, потому что, глядя на тихоню Джин, никто бы не поверил, что та способна на какое-нибудь безрассудство. Именно Джин умела составить ей наилучшее алиби. «Мы весь вечер будем заниматься. Понимаешь, доклад к научной выставке…» Примерно через пару минут тетке надоедало слушать, и Белл лишь махала на нее рукой, возвращаясь к своему вечно трещащему мобильнику, погружалась в мир биржевых сводок, барабанила по клавишам ноута. Отовранные часы Корбетт проводила так, как ей нравилось. Училась стрелять (по пивным банкам на какой-то забытой ферме), училась владеть ножом (кисти у нее были слабоваты, говорил Хоффман, подначивал «слабачка, неженка!», и приходилось убивать кучу времени на крайне утомительные упражнения), училась распознавать слежку и уходить от нее, училась, училась… Как и в школе — в основном на отлично. Когда-то Корбетт приходилось притворяться, что она совсем не понимает математику, чтобы папа позанимался с ней. Когда у него еще находилось на это время. Когда у папы не находилось времени, она просто забивалась в какой-нибудь из углов его кабинета и смотрела на уткнувшегося в свой ноут отца, стараясь производить поменьше шума и вообще потише дышать. Работа все еще способна была завладеть вниманием ее отца, сама Корбетт — уже нет. Теперь ей нравилось смотреть, как работает Марк. В его захламленной квартирке, которую Корбетт иногда, чертыхаясь, пыталась привести в приличный вид (даже не по теткиным стандартам), была крохотная комнатушка, куда только и влезал заваленный бумагами рабочий стол, шкаф, который и открывать было страшно, потому что опасения, что все, оттуда выпавшее, просто-напросто погребет ее под собой, имели под собой почву, и продавленный кожаный диван. Если происходило нечто удивительное, и Хоффман оказывался дома засветло, и Корбетт удавалось улизнуть от тетки, то Марк садился за стол и погружался в работу, а ей просто нравилось свернуться калачиком на диване и делать вид, что спит. На самом деле ей просто нравилось приоткрывать глаза и смотреть на широкую спину Марка, склонившегося над столом (отец тоже отворачивался, когда она притворялась, что вот-вот уснет на диванчике в его рабочем кабинете. Отворачивался с ворчанием и недовольством, и Корбетт не могла долго там оставаться, перебиралась к себе). А иногда она и правда засыпала, потому что по ночам ее периодически мучили кошмары, вот и приходилось добирать днем. Никогда еще (или очень давно) Корбетт не спалось лучше, пусть и два-три часа в сутки, пусть и раз в месяц. Хоффман старался не оборачиваться к ней изувеченной стороной лица (все еще красивого, пищало что-то внутри, но Корбетт усердно давила эти попискивания и шепотки, не хватало еще!), спрашивал: «Спишь? А домой тебе не пора?» А когда они шли куда-нибудь в кафе, выбирая район, где уж точно не было риска напороться на знакомых, порой какая-нибудь идиотка-официантка спрашивала: «А что будет ваша хорошенькая дочка?», и Корбетт от смущения заказывала какую-нибудь гадость, и газировка била в нос, и на глазах выступали непрошеные слезы, которые она давно поклялась не проливать ни по кому и ни за что. *** Корбетт встает со скамейки и, засунув конверт в задний карман джинсов, бредет к выходу из парка. Наткнувшись взглядом на тележку торговца хот-догами, она улыбается. Можно наплевать на диету, на Франсин и Пейдж, на сотню лишних граммов. Нашарив в кармане мелкую купюру, она покупает хот-дог. Назло вегетарианке тетке Белл, назло Франсин и Пейдж, назло… — Да, с луком, томатом и горчицей, — с нажимом говорит она. Съедает хот-дог и, мстительно облизав пальцы, вынимает измятый конверт из кармана. Рвет его на мелкие клочки так старательно, словно выполняет ответственную контрольную работу. Под обалделым взглядом торговца Корбетт. тщательно прячет обрывки обратно в карман. По пути домой эти обрывки будут выброшены в десяток разных урн, частично — развеяны по ветру. Все-таки она была хорошей ученицей. И остается, если уж выбор и вправду был за нею. Когда-нибудь, все равно, когда, она получит одно из этих писем, что проходят через черт знает сколько служб пересылки, так что отследить их способен только гений из гениев (а человечество если и производит их, то явно не для таких надобностей), и у нее снова будет дом — место, куда можно вернуться. Если когда-нибудь Марк Хоффман вернется. (Психотерапевты хором заорали бы что-нибудь на тему, что в нем она видит отца или старшего брата, вот глупость, ведь это она была старшей сестрой и должна была защищать братика, но не защитила, а потом это все и началось). Марк если ей и брат, то — брат по несчастью. Если и отец — то только потому, что старше и соответственно намотал куда больше километров жизненного опыта, от которого не всякий сумеет отмыться. А о прочих смыслах не стоит и думать. Просто — нельзя, чтобы не разрушить все, что только воздвиглось между ними, когда он поднял ее на руки и вынес из комнаты, в которой заканчивался воздух. Нет, вот уж точно кому отрезаны все пути назад. Когда-нибудь… Корбетт ускоряет шаг. А пока… Пока и у тетушки Белл не так и плохо.