***
Это началось несколько месяцев назад с легкого недомогания и головокружения по утрам. Потом было беспокойство родственников, мягкая настойчивость Джареда, семейный врач. Анализы, обследования, тесты, консилиум, обследование посерьезнее. И диагноз – страшный, начисто выбивший почву из-под ног. Он ударил, размазал, оглушил, вырвал сердце, растоптал волю. Дженсену дали не больше двух или трех месяцев… Мама плакала – требовала повторное обследование в лучшем диагностическом центре столицы. Но там только подтвердили выводы местных врачей – стопроцентно и бесповоротно – лечить эту болезнь не научились, но в ее диагностике медицина добилась блистательного успеха! Впрочем, это не утешало… Потом потянулись надоедливые процедуры, изнуряющие курсы, болезненные манипуляции – Дженсену иногда снились бесконечные белые коридоры, ряд ламп на потолке, скрип каталки… И, хотя окружающие прекрасно понимали, что любые усилия бесполезны, но… вдруг? Ведь человек так устроен, что он надеется, противится неминуемому: а вдруг врачи ошиблись? Вдруг диагноз неточен и все не настолько страшно? А может, именно тебе повезет и ты станешь тем первым, кто выживет, выкарабкается, вырвется из лап смерти и сможет победить беспощадный недуг? Но… нет, чуда не произошло – Дженсену неуклонно становилось хуже. Как быстро человек может перейти от надежды к отчаянию, от отчаяния к безразличию и пассивности, а от аморфной обреченности к полному, неконтролируемому отрыву? Когда растаяла последняя надежда, когда каждый вечер уже мог стать для него последним, Дженсен пустился во все тяжкие! Он бросил некогда любимую работу, потому что в ней теперь не было смысла, зато увлекся танцами до рассвета, алкоголем и даже травкой и новомодными базо-энергетиками, потому что в них тоже не было смысла, но было утешение. И радость – мнимая, напускная, неискренняя, но все же радость. И они отвлекали, давали иллюзию того, что ты все еще жив, а значит, для тебя не все потеряно. А под утро его неизменно ждала палата и капельница. И много часов в полусонно-полубредовом мареве, наполненном видениями и осознанием собственного бессилия и никчемности…***
Дженсену, спящему в криокамере, не снились вечеринки, пьянки и дискотеки, не снилась и опостылевшая больничная палата, но некоторые моменты снились часто, только в искаженном виде, преломленные заторможенным сознанием. И часто, начинаясь как реальные воспоминания, во сне события выливались в нечто уродливое, нечто мерзостное, затягивающее во мрак и пустоту... Но главная проблема была даже не в содержании снов, а в том, что в обычном сновидении можно хотя бы попробовать управлять ходом событий и своими эмоциями – закричать, убежать, ударить гоняющегося за тобой монстра. Проснуться, в конце концов! Тогда как в криосне медленно работающий и безвольный мозг не чинил совершенно никаких препятствий тем ужасам, что навеивались больным воображением…***
Вот Дженсена привозят на аэродром – Джаред организовал ему эту поездку в виде сюрприза, потому что знал, что Дженни давно об этом мечтал. Краткий инструктаж, и он уже в самолете – капельницу отсоединили в последний момент. Прыгал он, естественно, в сцепке с опытным спортсменом, но все же это ни с чем не сравнимое ощущение свободного полета часто ему потом снилось! Неописуемая красота и восторг! Ослепительное солнце, белые, похожие на сахарную вату, облака, игрушечные домики с черепичными крышами внизу и прямоугольники разноцветных полей… Как же он хотел тогда разбиться! Жалко было бы, конечно, того, второго, парня. Но ведь никто не застрахован в этом мире! Может, через несколько месяцев или лет и его ждал бы такой же конец, как и Дженсена – постоянные боли, мучительная тошнота, слабость и прочие прелести. А так разбился бы и все! Быстро, ярко, феерично – они промчались бы с ним, будто метеоры, расчертившие огнем ночное небо. Он бы даже боли не успел почувствовать! Просто миг, и его бы уже не стало. Родные оплакали бы, любимая бы вышла замуж за другого – если, конечно, у того парня есть любимая. А через сто лет ни о ком из них все равно никто бы не вспомнил! Так какая тогда разница, как и когда умирать? Продлять лекарствами агонию еще на месяц или два? Вымучить родных и мучиться самому? Видеть сочувствие и отчаяние в глазах Джареда, спрятанные за его солнечной улыбкой, и тоже делать вид, что держишься. А ночами выть в подушку? Нет, это того не стоит… Но они не разбились. Приземлились мягко на зеленую траву, и Джаред долго обнимал его, улыбающегося счастливо. А за спиной Джея стояла медсестра с трубками, свежей иглой и кислородной подушкой… Так было в реале. А в криосне они летели, разгоняясь все сильнее. Небо вокруг темнело, пока не стало черным и не слилось с такой же черной землей, превратившись в густой однородный мрак. И только при ударе Дженсен понял, что они достигли поверхности земли. Удар был сокрушительным! Захрустели кости ног, разлетаясь на осколки, прорезая плоть и протыкая одежду. Инструктор закричал, а Дженсен не мог даже этого – губы во сне не размыкались, только легкие разрывались в клочья от застрявшего в них крика! Они пробили землю, словно яичную скорлупу! И рухнули в жидкий огонь, опаляющий болью, выжигающий глаза и обугливающий кожу. И демоны взвыли со всех сторон, встречая их и с диким хохотом вонзая в их тела раскаленные вилы…***
Вот мама ведет Дженсена в школу. Ему шесть и он почему-то в платье и с косичками. Ему страшно: школа кажется огромной пещерой, и Дженсен боится в ней заблудиться. Хочется реветь, но он не будет, потому что большие мальчики не плачут. Но почему его так странно нарядили? А тут еще окружающие будто сговорились: - Какая красивая девочка! Как тебя зовут, малышка? – спрашивали мужчины, женщины и даже старшие дети – все трогали его за банты и гладили по русой голове. И это было обидно. - Дженни, – отвечал Дженсен, надув губки. - Здравствуй, Дженни! Мы никогда еще не видели настолько красивой девочки… - Я мальчик! – хотел спорить Дженсен. Но губы будто онемели, рот не хотел открываться и из него вместо слов доносился пугающий хрип. А на белоснежный нагрудничек струйкой стекала кровь…***
Вот Дженсен плывет на отцовской яхте с папой и старшим братом. Ветер бьет в лицо, обдавая кожу солеными брызгами. Ему тогда уже не разрешали бывать на солнце, но ему очень хотелось напоследок полетать по волнам, улыбаясь вольному ветру… Вечером его забрала «скорая»…***
Вот Дженсен занимается любовью с Джаредом. Тогда он еще был здоров, ну, или болезнь еще не проявила себя. Первые свидания, первые поцелуи… Первая страстная ночь в захудалом мотеле. Торопливые неумелые ласки, юношеское нетерпение, неловкие движения рук, смущенные ямочки на щеках, трогательные кудряшки, мерно колыхающиеся в такт толчкам. Они почему-то не запаслись тогда ни презервативами, ни лубрикантом, и Дженсен потом еще дня три не мог нормально сидеть… Вначале его семья Джареда не приняла. Они старались, да и претензий лично к Джею быть не могло – он ласковый, вежливый, спокойный, воспитанный, без вредных привычек и сомнительного прошлого. И он искренне полюбил Дженсена, и это было видно: по тому, как он смотрел, как касался, как слушал, как нежно любил в постели. Как поддерживал и заботился, когда Дженсен заболел. Родители пытались – были с Джеем любезны и милы, но… душой не приняли, и это тоже чувствовалось. Может, хотели лучшей партии для своего красавца-сына? А скорее, потому, что чтобы встречаться с Дженсеном, Джареду пришлось бросить свою девушку – разорвать помолвку. И разрыв получился достаточно тяжелым. Родители Дженсена Джареду… не доверяли, что ли. Считали несерьезным и ветреным. И только когда стало ясно, что Дженсен умирает, а Джей очень терпеливо заботился о нем, помогал, поддерживал, они немного потеплели. Может, когда он умрет, горе примирит их полностью…***
Вот его уговаривают подписать бумаги. - Мам, какой в этом смысл? – упрямится Дженс. В глаза матери не сморит – не хочет видеть ее слезы. – Это же все равно, что умереть! Какая тогда разница? - Есть разница, сынок, – спорит Донна. – Лекарство могут изобрести в самое ближайшее время. Тебя разморозят и спасут… - Его уже изобретают двадцать лет и все без толку! Это бессмысленно! Эвтаназия лучше и дешевле! Мама плачет: - Нет, сыночек, пожалуйста, ради меня, не делай этого! - Я сделаю это! – горячится Дженсен. – И ради тебя, в том числе! Лекарство могут изобрести через много лет. А вы все это время будете оплачивать счета за поддержание жизни моего бесполезного трупа! А что, если лекарство изобретут через сто лет? - Пусть лучше через сто лет, но ты будешь жить! И мы на это готовы! Деньги – ничто! - Деньги – все! – распаляется Дженсен. – Пока я буду в холодильнике, еще кто-то может заболеть – ты, папа, Джош или Маккензи! Не настолько… э-э-э, кардинально, как я, но нужны будут деньги. А они будут потрачены на меня! Я против, мама! Я не могу этого допустить! - Для эвтаназии, кроме твоего согласия, нужны еще две подписи ближайших родственников, ты же знаешь. Никто из семьи не пойдет на это. Прости, сынок… - А на криозаморозку не соглашусь я! Мамочка, дорогая, пойми: если лекарство изобретут через сто лет и я проснусь, и даже не стану овощем и не потеряю рассудок... ну, допустим, что мне повезет и я буду в порядке, хотя это маловероятно… но я тогда проснусь совсем один! Не будет уже ни тебя, ни папы, ни Джоша, ни Мак, ни… ни Джареда. Я буду совсем один, мам! А это не жизнь – это ад! Какие тогда преимущества этого перед смертью? - Смерть – это навсегда, сынок, а заморозка – это шанс! Нет ни ада, ни рая. Смерть – это забвение, пустота, небытие, вечная тьма. А так ты еще поживешь, пусть через сто лет. Влюбишься, создашь семью, будешь радоваться… - Нет, мам, – возразил Дженсен устало, – давай больше не будем об этом! Эта болезнь может быть вообще неизлечима – в принципе. Так же тоже бывает. Ученые не отрицают такую возможность, ведь правда? Тогда о чем мы вообще говорим… Мама тогда плакала, а Дженни обнимал ее. Он не хотел умирать, но так было проще. Его похоронят, со временем смирятся с потерей и будут жить дальше, не думая о живом трупе в криотермосе и не работая на этот термос всей семьей многие-многие годы. Будут просто жить. А он… Он сможет через это пройти. Должен! У него просто не остается другого выбора – его болезнь смертельна, никто за последние тридцать лет с таким диагнозом не прожил больше полугода. Смерть мучительна, но смерть – это финал, точка. В его случае смерть будет избавлением, но… Но вечером к нему в палату подослали Джареда. И через два часа Дженсен подписал бумаги с разрешением на криозаморозку. Это был запрещенный прием – удар ниже пояса. Подлый! Нет пределов материнской изобретательности и самоотречения, когда дело касается спасения ее ребенка…***
Вот Дженсен готовится к заморозке. Этот сон снился ему часто, и с каждым разом он становился все подробнее, циничнее и омерзительней. Дженс сам настоял, чтобы в последний путь его никто не провожал. Он не верил в успех – ни скорый, ни через сто лет, и шел на смерть. Его обрили налысо и обработали антисептиком – от пяток до ушей. Промыли желудок, кишечник и мочевой пузырь. Даже массаж простаты сделали, чтобы удалить лишнюю сперму. Во сне все эти подробности, что и без того врезались в память навечно, становились все более грязными. То он вымазывался в кал, а врачи, не замечая этого, укладывали его в стерильную камеру. А он, как это чаще всего бывало в его снах, не мог ничего сказать и не мог двигаться. Так и лег, захлебываясь в своих же нечистотах. То мочился кровью. То кончал, пока доктор трахал его не пальцами в перчатке, как было положено, а огромным, багровым, голым членом. Кончал снова и снова… И каждый раз во сне было стыдно так, что горели щеки и уши! И только думалось: хорошо, что он поехал в клинику в то утро один, и никто из родных этот позор увидеть не может… А потом его уложили под капельницу, чтобы вывести из организма те лошадиные дозы лекарств, на которых его держали в последнее время, потому что замораживать надо как можно более чистое тело – и снаружи, и изнутри. И с каждой каплей и с каждым выведенным из вен анальгетиком к нему подступала боль. Накатывала волнами, терзала мозг, рвала тело. Болела каждая мышца, каждый нерв, каждая клеточка. Дженсен хрустел зубами, стискивая рукоятки кушетки побелевшими от напряжения пальцами. В глазах темнело, и мышцы мелко дрожали… Криозаморозка – это не оледенение. Тело постепенно охлаждают до отрицательных температур, пока деятельность мозга не упадет до половины процента, не замедлится почти до нуля обмен веществ и не прекратится деление клеток, чтобы болезнь перестала прогрессировать. В таком состоянии человека можно удерживать достаточно долгое время, сохраняя на грани жизни и смерти, чтобы если средство для спасения будет изобретено, постепенно вывести его из этого состояния с сохранением жизнеспособности и рассудка, и вылечить. А чтобы при охлаждении в крови и клеточной жидкости не образовывались кристаллики льда, способные разрушить ткани и органы изнутри, в кровь добавляют специально разработанный для этой цели компонент. В реале Дженсен тихо стонал, когда в его вены медленно вливали биологический антифриз – жидкость, не вредную для человека, но препятствующую оледенению его тканей… Но во сне он орал от нечеловеческой боли! Кричал, умоляя его добить, сделать ему смертельную инъекцию, перерезать горло – как-нибудь прекратить мучения. А персонал криоклиники снова не слышал его – будто все находились за звуконепроницаемым стеклом. В конце концов, он начинал орать беззвучно, не слыша уже сам себя. А потом тьма снова охватывала его – тьма без конца и края…***
…Это было самым тяжелым воспоминанием – даже тяжелее, чем день, когда его погрузили в сон. Горше дня, когда его заморозили и когда мир вокруг постепенно скукожился до величины спичечной головки. И погас, забирая с собой все, что Дженсен любил и кем он был при жизни… Это было в его последний вечер. Он тогда передвигался, словно в тумане, накачанный таким количеством лекарств, что было странно, как его ослабленный организм вообще еще функционирует. В тот вечер Дженсен отрывался – рвал танцпол! Коктейли вливал в себя один за одним. Танцевал на столе. Угощал соседей по бару, разбрасываясь деньгами направо и налево… Джаред, который был все время рядом, ничего не говорил, понимая его состояние, но видно было, что Джею больно… Слишком больно, чтобы обращать на это внимание! И Дженсен не обращал – завтра его последний день, и Дженсена несло! Он напился, наглотался энергетиков, покурил траву, купленную здесь же, в подворотне, за ночным клубом, вспоминая студенческие вечеринки (хорошо, что мама тогда про них не знала). Джаред стоял рядом – от самокрутки он отказался, но пьян был в тот вечер тоже порядочно. Смотрел сочувственно и позволял делать все, что приходило Дженсену в больную голову. И такая покорность бесила! Выматерил бы, дал по морде, обозвал алкоголиком и безвольной тряпкой! Кинул бы в такси, отвез домой. И любил бы всю ночь, драл бы до крови… Но Джей молчал, а Дженсена это великодушное молчание будто распаляло еще сильнее! Может, подсознательно Дженс хотел выглядеть распоясавшимся негодяем, чтобы, когда он умрет, Джей не скучал по нему долго? Чтобы нашел себе другого парня или девушку, влюбился и забыл его побыстрее? Кто теперь разберет!.. Закончилось тем, что Дженсен подцепил такую же хмельную девицу. Они долго бесились с ней на танцполе под несчастным взглядом подпиравшего стену Джареда. Даже целовались. - Я никогда не был с девушкой! – кричал он ей на ухо, пытаясь перекрыть грохот музыки. Так усиленно пытался, что ему казалось, что Джей, стоящий в нескольких метрах, слышит каждое его слово. - Никогда?! – искренне удивлялась она. - Никогда! – кивал он, улыбаясь ослепительно. Дженсену было легче, чем Джею – он как-то быстро определился, что ему нравятся парни, и никогда этого не скрывал. Многие не верили: девушки вешались ему на шею пачками, ведь он так красив! Дженни не заморачивался по поводу своей внешности, но он не слепой и не тупой, чтобы вовсе игнорировать этот факт: он очень красив! И он прекрасно знал, какое впечатление оказывает на девушек, но вот… не тянуло! Нисколечко! Парням он тоже нравится, между прочим! И его это устраивало. Но девушки все еще не теряли надежду, даже те, кто точно знал, что он – гей. А эту Дженсен видел впервые, и она, конечно, думала, что он шутит. Кокетничала и строила глазки, а ему льстило, что она так залипает на его лице. Особенно на губах – прямо гипнотизируют они ее! Дженс снова ослепительно улыбнулся, облизнув губы, чтобы они казались еще соблазнительней. - Это можно исправить! – улыбалась она в ответ, прижимаясь к нему в танце пышной грудью. - Думаешь? – щурился Дженс. – Как тебя зовут? - Дэннил… А почему нет? Завтра его не станет. А он и правда ни разу не пробовал секс с девушкой. С парашютом, благодаря Джею, прыгнул, с дельфинами вместе с Джошем поплавал, Маккензи подарила ему билеты на концерт любимой группы, папа свозил на рыбалку на яхте, а мама… мама и так делала для него все! Но и сам себе он еще в состоянии организовать маленький праздник. Напоследок… - Жди меня здесь – я не надолго! – прокричал Дженсен на ухо Дэннил, оставляя ее у барной стойки. И поспешно выскочил из клуба. От Джареда не ускользнуло, что не через парадный вход, а через заднюю дверь. Дышал открытым ртом, оперся спиной о грязную стену возле мусорных баков, сполз вниз. Сел на корточки, обхватив голову ладонями, качался вперед-назад. Стало страшно: что он делает? Зачем? Скорее бы все уже закончилось! Скорее бы… Кто-то обнял его, присел рядом, обхватил – будто одеялом укрыл. Руками, собой, своей любовью, своим горячим сердцем. В темноте, во мраке, где ничего не видно. Только голос и теплые руки – сильные, родные, любимые. Джаред. Джей… - Тебе плохо, Дженни? Сильно плохо? – спрашивал Джей беспокойно. - Плохо, – кивал Дженсен. Лучше бы Джей его ударил! Отвернулся! Плюнул! Ушел, не оглядываясь! Навсегда… А он – вздернул под локти, усадил на грязный парапет. Рванул вверх рукав. Достал из внутреннего кармана все, что нужно – все время носил с собой. Привычно перетянул, нашел вену, смазал, держа маленький фонарик в зубах. Ампула с иглой – минутное дело! Уколол. Тер сгиб локтя, чтобы лекарство быстрее подействовало… Кто-то выглянул из той же двери, отшатнулся – подумал, что они наркоманы. А Джей даже голову не повернул – он смотрел Дженсену в глаза, и кроме Дженсена ему было наплевать на весь белый свет! Следил, как он приходит в себя, как его зрачки приобретают нормальный цвет, как нижняя челюсть перестает дрожать… И тут Дженсен не выдержал – обхватил Джареда сильно-сильно, вжался в него телом, прислонился горячим лбом, шептал, словно в бреду: - Я люблю тебя, Джей, очень люблю, только… давай простимся сегодня, ладно? Прямо сейчас! - Но, Дженни… – Джаред был ошарашен, шептал: – Ты не в себе, Дженс… Я так не могу… - Я в порядке, Джей! Не провожай меня завтра, пожалуйста! Пусть это будет последней моей просьбой. Выполни ее, Джей, прошу… Джаред плакал – слезы катились по его щекам. Он тоже вцепился Дженсену в плечи – мял пальцами до синяков, не хотел отпускать, мотал лохматой головой: - Дженни… Дженс… – повторял бестолково, и его плечи сотрясались от беззвучных рыданий. - Я знаю, – Дженсен гладил его по шелковистым волосам, – знаю... Просто отпусти меня, Джей. Отпусти… - Я люблю тебя, Дженни… - Я тебя тоже, Джей. Но сегодня… прошу: уходи. Ради меня. - Дженни… - Уходи, Джей, пожалуйста, а то я не выдержу. Сейчас. Прощай, Джей! - Прощай… – прошептал Джаред, все еще цепляясь за плечи Дженсена. Уйти сам он не мог. Дженсен сам высвободился из его объятий, поднялся, одернул рукав толстовки. Смотреть на сидящего на парапете Джареда с опущенными от горя плечами было невыносимо… Дженсен повернулся и снова вошел в дверь ночного клуба. Наверное, Джаред подумал, что Дженсен его гонит, чтобы переспать с той девицей. Но так было даже лучше – лучше для всех… Дэннил ждала его там, где он ее и оставил – возле барной стойки. Она потягивала коктейль через трубочку, обхватив ее ярко накрашенными губами. Дженсен еще раз присмотрелся к ней: почему нет? Высокая, красивая девушка, стройная, длинные каштановые волосы, глаза с лисьим разрезом. Девушка, так напоминающая Джареда… - Идем? – кивнул ей, улыбаясь все так же умопомрачительно. Она согласилась без разговоров… На самом деле, у них так ничего и не получилось. Они приехали к ней в квартиру, долго целовались. Когда она начала его раздевать, Дженсен… просто не смог. Не физически – его болезнь на потенцию никак не влияет. И не боль мешала ему – после укола ее можно было терпеть – он привык. Он не смог, потому что не мог предать Джареда. Ведь измена – это предательство, а такой подлости Джей явно не заслуживал! Дженсен извинился, сказал, что внезапно почувствовал себя плохо, а вид у него, надо признать, при ярком свете ламп гостиной и правда был нездоровый, попросил вызвать ему такси и уехал домой. Во сне же… В ледяном сне криокамеры все было иначе. И с каждым разом все развратнее! Они с Дэннил целовались. Потом она его ласкала, расстегнула ширинку, высвободила член. Взяла его в рот, пачкая помадой… В общем, они занимались любовью. И Дженсену было приятно. Во сне – не наяву. Ему нравилось, и от этого было нестерпимо стыдно. Он хотел… хотел Джареда. И хотел побыстрее умереть уже! Затравленный взгляд Джея, каким он видел его в последний раз там, у мусорных баков, преследовал его. И сгорбленные плечи, сотрясаемые рыданиями. Дженсен его бросил. Бросил своего любимого молодого человека. И уехал трахаться с девицей, которую видел в тот вечер впервые в жизни. Во сне он чувствовал себя грязной тварью! И не важно, что наяву у них с ней так ничего и не было, ведь Джаред был уверен в обратном! И Дженсен так и не увиделся с Джеем перед заморозкой – так ничего ему и не сказал. Он сам так решил. Он сам себя ввергнул во мрак, в который падал в конце каждого из снов… Тем вечером… На самом деле в тот вечер Дженсен поехал домой, чтобы попрощаться с родными. А утром отправился в клинику – один. Если он прогнал Джея, то видеть кого-либо другого он точно был не в состоянии! Если Дженсен не захотел, чтобы лицо Джареда запечатлелось у него в памяти последним, то чье тогда лицо могло бы занять место лица Джея? Прощание получилось тяжелым. Хотелось плакать, но Дженсен не стал, потому что взрослые мужчины, тем более, не плачут. Все остальные родственники тоже старались сохранять мужество и спокойствие, но все равно было тяжело. О болезни не говорили, о завтрашнем дне тоже, но старались подбодрить – не пустыми словами, а взглядами, теплотой, любовью. И не беспокоили утром, как он и просил. Человек рождается сам и уходит сам. Дженсен сам уснет – таково было его решение. Вот только проснуться сам, без Джареда, Дженсен не хотел… И в тот вечер, в кругу дорогих ему людей, Дженсен жалел только об одном: что среди родных не было Джея… Так было на самом деле, но во сне… Во сне Дженсен вернулся домой после бурного секса с красоткой Дэннил и рыдал на коленях у матери, а остальные стояли рядом и смотрели с укором. Дженсен рыдал, как нашкодивший ребенок – от чувства вины и от жалости к себе. От невозможности что-либо исправить: - Мне страшно, мам! Я не хочу умирать! Не хочу корчиться от боли, потерять человеческий облик, забыть все, что было дорого, забыть тебя, забыть Джареда. Спасите меня! Помогите мне, кто-нибудь! Пожалуйста… Мне так страшно, мам!.. Позовите Джареда – позвоните ему! Я хочу его увидеть! Я не могу без него, не хочу… – хотел кричать он. Но губы снова застывали в самый ответственный момент. И он уже не мог двигаться и выдавить из себя ни малейшего звука. И все, что он понимал: Джареда никто не позовет и он не придет, и ему было страшно… Мама гладила его по голове, а с кончиков ее пальцев клубился мрак и холод, струилась ледяная тьма… И он снова соскользнул в эту тьму…***
Сначала в кромешной тьме и тишине, от которой закладывало уши, Дженсен услышал мерный пищащий звук. Будто очень далеко пульсировал комар. Дженсен лежал и ждал, какую новую пытку готовит ему воспаленный мозг. Писк становился все ближе и громче и стал похож на писк кардиомонитора. А потом появился голос. До боли знакомый, но Дженсен никак не мог вспомнить, кому он принадлежал: - Дженни, проснись… Проснись, пожалуйста, Дженс… Кажется, кто-то плакал, как плачут над покойником – неутешно и жалобно, втягивая воздух с дрожащим свистом, кто-то шмыгал мокрым носом. А потом его взяли за руку: - Проснись, любимый… Пожалуйста, пожалуйста… проснись… Дженсен попытался открыть глаза, чтобы, наконец, разглядеть того, кто причитал над его телом, но их только резануло нестерпимой болью! И Дженсен ничего не увидел – показалось, что вокруг лишь огонь – оранжевый, клубящийся, обжигающий. Было жарко и влажно, как в бане, и странно пахло. «Мама ошиблась – я в аду», – подумалось вдруг. - Я умер? – спросил Дженсен того, кто притаился в адском пламени. И удивился. Обычно в снах ему только казалось, что он говорит или кричит – сколько бы он ни рвал легкие и горло, издавать звуки он не мог. А тут он четко услышал свой голос. Это было странно, но не страшно, потому что разве может случиться хуже того, что уже случилось с ним? - Нет, ты не умер. Дженсен, ты теперь будешь жить… – ответил кто-то из пылающей тьмы. Дженсена раздражало, что он никак не мог припомнить, кому принадлежал этот голос. Ну, ведь такой до боли знакомый, хоть и звучал, будто сквозь воду! Знакомый каждой ноткой, каждой интонацией, каждым придыханием! Дженс попробовал поднять руку, чтобы смахнуть пламя с горящих век – хоть на время. Но его власть над собой в новом сне оказалась все же не беспредельной: говорить он мог, а двигаться все еще нет – рука не послушалась. - Я ничего не вижу! – сердился Дженс. - Ты только не волнуйся, Дженни! Зрение скоро вернется. Врачи обещают, что через несколько часов, когда температура тела станет выше тридцати четырех градусов…– ответил кто-то. - Глаза жжет… - Это пот попал. Я сейчас, потерпи… Кто-то брызнул в лицо прохладным – веки Дженсена дернулись от неожиданности. Его глаза тут же заботливо вытерли. Дженсен пытался проморгаться, щурился близоруко: неяркий боковой свет щипал глаза, картинка получалась сильно размытой и с нарушенной перспективой, но даже при таких перекосах восприятия Дженсену через несколько минут удалось разглядеть: - Джаред?! - Ты меня вспомнил… – Джей громко шмыгал носом. - Вспомнил. А почему ты плачешь? Джаред тут же принялся вытирать полотенцем и свое лицо тоже и улыбаться через силу: - Это я от радости. Не волнуйся, Дженни, я просто рад, что ты очнулся. Видно было плохо, но то, как на щеках Джея выделились темно-коричневые полоски, точно означало, что он улыбался. - Что произошло? – Дженсен попробовал поднять руку снова, но сил не было: – Почему меня разбудили? Джей схватил его ладонь, сжал, поднес к губам. Целовал, обливая горячим: - Потому что найдено лекарство, Дженс. Трое суток назад тебе понемногу начали вводить препарат. Сказали, динамика положительная. Твои показатели стабилизируются, Дженни… - Почему так жарко? Спину печет… - Тебя укрыли термоодеялом. Оно не горячее – тридцать пять градусов. Согревать резко тебя нельзя, вот третьи сутки постепенно и греют. Надо будет еще немного потерпеть… Тридцать пять?! А Дженсену казалось, что он лежит на решетке гриля над углями – настолько было жарко и так ломило все тело. - Сколько прошло времени? - Четыре года… - Четыре года?! – выдохнул Дженс изумленно. - Да, Дженни, – Джаред все еще держал его руку и прижимал ее к щеке, – четыре. Мы с тобой теперь одинакового биологического возраста, – улыбались ямочки Джареда. Как же хорошо было снова видеть эти его ямочки! Как же хорошо!.. - Все живы? Мама, папа? - Все живы, Дженни, – кивал Джей, – они в коридоре ждут. Мак замуж вышла – мальчика родила… - А бабушка жива? - Жива. Ее пока к тебе не пускают, но как только ты… э-э-э, как только тебя приведут в порядок, ты ее увидишь. - Со мной что-то не так? – забеспокоился Дженсен. Джаред, кажется, слегка смутился: - Ты очень бледный, почти белый. А так ничего – ты все такой же красивый, как и раньше…***
Джаред, конечно, лукавил – после криокамер все выглядят паршивенько… Но теперь, когда прошло два месяца, глядя на Дженсена, догадаться о том, где он находился некоторое время назад, было уже невозможно. Разве что по некоторой остаточной бледности, которая не портила его, а наоборот, подчеркивала яркую зелень глаз, красивую линию губ и густоту темных ресниц. И выделяла веснушки, которые теперь, когда Дженсен часто бывал на солнце, становились с каждым днем все ярче. А еще по тотальной нелюбви к холоду, которая, как говорил сам Дженсен, теперь останется с ним навсегда. Правда, врачи говорили, что это тоже пройдет, как только он полностью восстановится... Вот и сейчас, хотя вечер был теплым, Дженсена немного знобило. Он сидел в глубоком раскладном кресле на веранде родительского дома и поеживался на ветру, дующему с моря. Легкий бриз легонько перебирал короткие волосы, а заходящее за горизонт солнце отражалось золотыми бликами в ясных глазах. Дженсен мечтал – он теперь мог себе это позволить... И вздрогнул! Это Джаред подкрался сзади, накинув ему на плечи мягкий шерстяной плед. Поцеловал в губы: - Привет! - Привет! – Дженсен укутался в теплое до самого подбородка, улыбнулся: – Вечереет… - Я вижу. Может, принести тебе горячего чаю? - Принеси… Не сейчас! – Дженс поймал за руку пытавшегося было уйти Джея: – Через пять минут. Побудь со мной! Джаред присел рядом, обняв Дженсена за плечи. Как же долго Дженсен был один и какое же это счастье, когда любимый человек рядом! И не важно, говоришь ты с ним или молчишь – как сейчас, глядя на уходящее в волны солнце. И как важно знать, что этот вечер не последний! И что вы точно так же утром встретите солнце – вдвоем, держась за руки. Непременно! Дженсен, улыбаясь, любовался закатом. А Джаред любовался Дженсеном. И обоим было хорошо.***
И даже ночь теперь не приносила страха. Разве что легкое беспокойство. Потому что Дженсену иногда снились криосны. Но он теперь спал не один – Джаред, если что, и согреет, и успокоит, и разбудит, если приснится что-нибудь страшное, тягучее, холодное, вязкое, если вокруг снова сгустится мрак… - Дженни, проснись… Проснись, пожалуйста, Дженс… (Конец)