Результат

— Поздравить тебя хотел. Песня классная. Найл бегает взглядом по комнате в поиске поддержки печально молчащих домашних предметов. В комнате темно: ночь за окном холодная, октябрьская, рассекаемая обманчивым теплом неожиданного звонка. — Спасибо, — неслышно прочищая горло, произносит Найл. Тяжело ему тут сохранять самообладание, когда в динамике голос когда-то любимого хвалит его композицию. Листья за окном шуршат, и кажется, что сам октябрь смеётся над ним в этот момент. Когда-то, блин. Всегда-то. — Сам написал? Найл не теряется: — Не без помощи. Зейн на другом конце провода, может быть и света — Найл не в курсе — тихо и кратко смеётся, оценивая находчивость Хорана в подобных щекотливых вопросах. Казалось бы, зачем стесняться друг друга, когда все точки уже давно расставлены, причём до того ледяные, что об их безразличие можно обжечься. Они негласно расстались несколько месяцев назад, потеряв последнюю общую нить. На расстоянии и не в состоянии видеться без страха на разоблачение очень сложно. Горячие встречи бывали все реже, зато подозрений и сомнений хоть попой дегустируй. Но самое обидное — даже ругаться не хотелось. Где ты? Гуляешь? С другом? Ааа, ну, привет передавай, другу-то. И сиськам его тоже. Ты там чего? В студии виснешь? С гитарой, небось? Отсюда слышно твою гитару, басами клубными уши таранит. Да я-то что, это ты там пивом не злоупотребляй. … и тому подобное. Да потому что знали друг друга как облупленных, столько лет впритирку, большинство из которых именно в дружеском плане. Последующая влюблённость не такой долгой была, чтоб привычки все позабыть. Бурной, но не долгой. Вслед за ней незаметно подкралась любовь. Более спокойная, но отнюдь не лишенная былой вспыльчивости. Многим позже она угасала постепенно, обижалась, отсиживаясь в сердцах Зейна и Найла, тщательно подавляя страх потери и непрошеные слезы, сворачивалась в комочек и лезла к горлу. Оба думали, что скандалом решить проблему допустимо, увлеклись и не учли, что, может, отношениям-то ругань и на пользу, а вот терпению — нет. И вспышка погасла, как и глаза, буквально полгода назад лучащиеся счастьем. Только теперь Найл уже не совсем уверен. Его-то глаза на данный момент наверняка блестят хрупкими алмазами в уголках. Черт Зейна дёрнул позвонить ему спустя столько времени? — Серьезно, мне действительно нравится. Особенно текст. Найл и смутиться не успевает. — Особенно музыка, — продолжает Зейн. — Особенно твой голос. Найл медленно закрывает глаза, чувствуя на щеках соль. — Ты сейчас описал песню в целом. — Именно. Застеснялся, да? Не стесняйся. Голос у тебя и вправду ангельский. Я не думал, что ты запишешь песню в таком формате. Таким будет весь твой альбом? Найлу вдруг очень хочется, чтобы Зейн был здесь, в этой самой комнате, сидел на этом самом диване рядышком и говорил, говорил, говорил. Они бы обсуждали музыку и соприкасались коленями. Но вслух он проговаривает: — Не решил ещё. Будет видно в процессе. — Я тоже так руководствовался. В итоге мой альбом канул в жопу. — В лету. — Я так и сказал. Найл хихикает, юмор Зейна в памяти и воспроизводить не нужно — он совсем не изменился. — У тебя неплохой альбом, — возражает Найл. — Банальная похабщина. — Есть такое. Но ты ведь не этого хотел, правда? Я лично не вижу, чтобы ты был удовлетворён. Зейн открыто усмехается, чему Найл закатывает глаза. — Ты прав, — несмотря на ранее услышанную пошлую усмешку, Зейн говорит вполне серьезно. — Результат отличается от того, что я ожидал. — Всегда так. Хотим чего-то сильно, добиваемся, а в итоге не дотягивает, — тут Найл понимает, что его повело. Но Зейн его подхватывает. — А может быть я просто не так сильно хотел? — ну, условно подхватывает, главное что философский настрой не растаптывает в зародыше. — Оно же как работает, Найл… Вот вбил себе в голову, думаю, мечта моя, а на деле — направление, просто вбил я с такой силой, что башку продырявило. — Красочно, — оценивает Найл. — Нельзя называть мечтой тем, чем насилуешь свою голову. Я и космонавтом хотел стать, и пилотом, потом включал мозг и думал, как я вообще собирался работать там, в небе. Я ж высоты боюсь, блин. А вот когда о профессии учителя задумался, то в голове совсем легко стало. Начал представлять детали, подключать разум, и все шло спокойно. Когда мечтаешь, надо мечтать с трезвой головой, я к этому вёл. Тогда реальность не такой дебильной потом кажется. — А пять лет в группе тоже дебильная реальность? — интересуется Найл, заслушавшись, и почти слышит улыбку Зейна. — Я тогда и помечтать толком не успел. Меня же мама на сцену поволокла, кто ж знал, что пройду. Я не особо надеялся. Да и вообще удивился, когда с нами контракт ещё подписали. Тогда меня эта экспрессия преследовала на каждом нашем успешном шагу, мы же все тупо не успевали переваривать нашу популярность, нас заставляли — мы делали, не замечали, что вокруг нас самих творится. — Это я помню. Найл замечает свою улыбку только в зеркале, взъерошивает свои волосы и идёт на кухню, выпить воды. — Отошёл я от темы чуток, — заключает Зейн, а Найл смеётся, напоминая ему о главной фразе. — А, ну да. Думаешь, чем сильнее хочешь, тем гаже результат? — Можно и так выразиться. — То есть, если я скажу, что очень хочу к тебе прямо сейчас, ты мне откажешь, потому что ничего хорошего из этого не выйдет? Найл замирает с открытой дверцей холодильника, осоловело вглядываясь в содержимое. Молоко, пиво, плитка шоколада, о Боже, он хочет приехать, два гамбургера, курица. Очень не хочется звучать растерянно, но Найл не уверен, что ему удастся. — Ты сам ответил на свой вопрос. — Сексом займёмся и разбежимся, думаешь? Обидно. А я, может быть, за банкой пива приду. — За банкой пива можешь прийти в супермаркет, — холодно отрезает Найл, несколько задетый подобным отношением. — В супермаркете тебя нет. — И что? — А я тебя увидеть хочу. — Ничего, что мы в разных городах? — Ты в Лос-Анджелесе что ли? — голос Зейна вмиг сбавляет напористость. — Ага. — Отлично, я тоже. Паршивец. Самый настоящий. — Я не… — Я знаю, где ты. — Ножом по сердцу. — Выезжаю. — Я не один, — надеется на последний аргумент Найл. В трубке некоторое время настороженное молчание. А затем: — Когда и у кого ты научился врать, Найл? Подготовь ответ, как я приеду, будь добр. Жди. *** Бывшие бывают разные. С одними ты можешь смеяться и вести беседы без малейшего намёка на сохранность былых чувств, с другими предпочитаешь никогда не пересекаться до конца жизни, а с третьими не можешь находиться в одной комнате, кислород быстро заканчивается. Страшное цунами всполошившихся воспоминаний и чувств настигает после первого же столкновения взглядов, да вот только не смывает водой, а приковывает гвоздями, делая брызги красными. Не можешь двинуться, губы изнутри кусаешь, а сердце все не успокаивается, не может понять, почему любовь всей его жизни приобрело статус "бывший". Найл и Зейн относятся ко всем разрядам сразу. Так думает Найл, когда смиренно ждёт, как он себе утверждает, старого друга, предварительно приняв душ и сбрив щетину. Активно заверяя себя, что ни в коем случае не прихорашивается, просто хочет выглядеть хорошо, как и все люди, желающие выглядеть сногсшибательно при встрече с бывшими. Взъерошивая мягкие послушные волосы, он глядит своему отражению в глаза и зарекается не доводить до секса. Вряд ли ему захочется увидеть пустую постель. В дверь настойчиво стучат. — Пиццу не заказывали? А и впрямь с коробкой пиццы стоит, держа её одной рукой. Нагло смотрит, но не нахально-вызывающе; так, скорее, играючи. Не узкие джинсы, неизменная кожаная куртка, и только кепка-восьмиклинка прячет его от узнаваемости. — Ты голодный, что ли? — дивится Найл, довольно быстро отойдя от сладкого ступора и запуская Зейна внутрь. — Бешенно. Я мог бы сказать тебе, конечно, чтобы ты что-нибудь приготовил... — Обойдёшься. — Так и подумал, поэтому и заскочил за пиццей, — Зейн вручает ему коробку, стягивает куртку и кепку, почти не глядя вешает их на положенное место, а Найл смотрит на него, такого домашнего, и чувствует, как трепещет в районе желудка. — Ждёшь чего? — любопытствует Зейн, подняв бровь и тут же опустив ее, расплывшись в улыбке. — Цветы забыл. Извини. Поняв, что вызвал подозрение долгим взглядом, Найл фыркает: — Пиво ты забыл. — Из головы вылетело, — без присутствия какого-либо раскаяния отвечает Зейн. — Чай ужасно хочется. — Чай? — Будьте так добры, — кивает Зейн, и Найл снова фыркает, теперь уже от смеха. — Можем перейти к страстному бразильскому чаю, только уже в спальне. — Никакого бразильского чая. — Вот и я о том же. Найл, я сейчас от голода сдохну, дай кусочек. Найл предусмотрительно отворачивается вместе с коробкой, следуя на кухню и слыша за собой шаги. — Чайник закипит, тогда и поедим нормально. Нормально не получается, потому как ловкая рука Зейна за секунду пробирается в коробку и утаскивает кусочек нарезанной пиццы. — Зейн, твою ж!.. — Найл замахивается коробкой, но Малик вовремя уворачивается уже с аппетитной едой во рту. — Как маленький. — Чайник ставь, взрослый. Краешком глаза Найл наблюдает за Зейном, который в свою очередь оглядывает кухню в совсем небольшой квартирке. Их обитель. Их уютное гнёздышко, где можно спрятаться от всех глаз и не вылезать из постели днями. Можно было. Стены отнюдь не нового жилого дома хранят каждую ссору парочки, каждое примирение, важные события и не очень, радость и печаль, слезы счастья и горя, стоны боли и наслаждения. Найлу и Зейну не нужны хоромы, их мир спокойно помещается и в такой тесноватой квартирке с двумя комнатами. Помещался. Они не звали сюда никого из близких. — Вкусный чай, — хвалит Зейн, задумчиво глядя на пиццу. — Кажется, этим я не наемся. — Что ж ты голодный такой, — поражается Найл, разогревая ему бургер. — Или ты после накура? Помнится, Зейн тяготел к лёгким наркотикам, раньше накуривался частенько, порождая этим немало скандалов. Найл пёкся о его здоровье больше чем о чем-либо ещё, ставил ультиматумы, пока Зейн не приходил к нему сам, клятвенно обещая завязать, лишь бы Найл был рядом. Не существовало сильнее отрады душевной, чем Найл, ни одно вещество, ни один человек не мог дать Зейну столько любви и ласки, сколько отдавал Найл, помогая избавляться от стресса и просто дерьмового настроения. Одним своим светлым силуэтом он уже успокаивал, манил в свои объятия, и Зейн прикрывал глаза, целуя бледные ладони. Затем Найл начинал смеяться и улыбаться, и Зейн начисто забывал обо всем на свете. А вот со стрессом самого Найла возникали трудности. Тут объяснять нечего в принципе, Зейну всего лишь требовалось отвозить его на море или в другую страну, покупать разные вкусности, полностью оккупировать выбранную территорию, чтоб никто не попался под горячую руку, арендовать дом и ждать, пока буря утихнет. Частенько Зейн такое проделывал после масштабных ссор. Тратился исправно, но оно стоило того — Найл был счастлив. Спасение они искали друг в друге, пока сами не превратились в источник стресса. За эти месяцы не сосчитать, сколько алкоголя и наркотиков посадили их организмы. — Сегодня не курил. Найл разливает свежий чай, хмурясь: — Только сегодня? — А тебе есть дело? — Ты мне не чужой человек. Бросай, ты же сохнешь с каждым днём. — Вообще-то я качаюсь. Найл не сомневается в этом: — Ты ведь должен соответствовать своим спутницам. Зейн таращится на него несколько секунд, щурится, и выглядит очень довольным. Правда вместо издёвки выдаёт: — Я никогда не спал с моделями, если тебя это успокоит. — Меня это не волнует, Зейн. — Опять врешь. — Смысл мне врать? Я не настроен выяснять отношения, давай остановимся на этом и поговорим о чем-нибудь другом, ладно? — Я так скучал по тебе. Чашка в руках Найла вздрагивает, едва не проливая горячий чай. Такой же горячий, как пробужденное сердце, встревоженно забившееся с новой силой. — Не думай, что я надеюсь на результат своих слов, Найл. Я говорю тебе просто для того, чтобы ты знал. А теперь можем сменить тему. Несправедливо менять тему после такого признания, в голове же ни одной мысли больше не остаётся. Тем не менее, Найл понятия не имеет, как продолжить именно эту тему, она чревата весьма болезненными последствиями. Ссорой, сексом — неважно, но ни того, ни другого Найл не хочет. Ссора значит то, что они друг другу все ещё небезразличны, а секс наутро приведёт к страшному равнодушию, холодящему сердце. Вот такой вот замкнутый круг. Хвала богам, молчание длится недолго. — Я на гитаре учусь играть, — делится Зейн одной веточкой своей новой жизни, о которой Найл не знает ровным счётом ничего. Посему удивляется: — И давно? — Порядком. Сложно, кстати, особенно если петь и играть одновременно. Все время, когда я пытался, то всегда думал... Как ты это делаешь? — Годы практики, — пожимает плечами Найл, ухмыляясь. — Какие мы скромные. — Я серьёзно. — И серьёзные. — Хватит, Зейн, лучше продемонстрируй, чему научился. — Найлу и впрямь становится интересно. Зейн отмахивается: — Позже. Налей-ка ещё чаю. Расскажешь, как у тебя жизнь? Появился кто? — Нет, — Найлу кажется, что Зейну важен только последний вопрос, поэтому на первый он отвечать не торопится. — А кто у тебя был до моего прихода? Найл приподнимает брови. Все-таки поверил? — Ревнуешь? Зейн буквально прожигает взглядом: — А есть к кому? Гением быть не нужно, чтобы отчётливо различить нотки ревности, да только Найла они больше не радуют, не дают былой надежды на решение проблемы, от которой сердце скоро иссохнет. Ревновать можно сколько угодно, а толку-то, если вы не вместе. — Я тебе гитару принесу. Найл открыто игнорирует его вопрос, вставая из-за стола и направляясь в гостиную. Зейн его останавливает: — Обиделся? Он сидит за столом, все так же помешивая ложкой в чашке, и не смотрит на замершего Найла, в следующую секунду повернувшегося к нему. — Если я и обижаюсь на что, то только на то, что ты напрягаешь обстановку своими допросами. — Поинтересоваться что ли нельзя? — Ты прекрасно знаешь, что мне неприятно об этом говорить, так чего начинаешь? — Да откуда мне знать, что тебе неприятно? — злится Зейн, наконец повернув голову в сторону закипающего Найла. — Может ты и вовсе похвастаться хочешь! — Как я могу хвастаться, если я до сих пор тухну в нашей квартире?! Горечь проскальзывает в голос. Найл боится, он прозвучал слишком громко и отчаянно, задень его хоть пальцем — он разобьётся, посыпется осколками, обнаженный перед источником пробуждающихся чувств. У Найла мутнеет в глазах, он с ужасом понимает, что готов разреветься, истерика безжалостно оголяет нервы, водя по ним скрежещущим металлом. Он даже не знает, из-за чего его спокойствие подорвалось так внезапно, словно кто-то вонзил топор в толстую глыбу льда, давая начало трещинам. — Боже, так и знал, что ничем хорошим не закончится, — лепечет Найл, закрывая глаза ладонью. — Не надо было тебя впускать, не надо было... Он не замечает, как Зейн успевает очутиться рядом, только он не делает абсолютно ничего, лишь стоит и смотрит, хмурится, мать его, не решается ни заговорить, ни коснуться. Найл не сразу осознаёт, что ударил бы его в обоих случаях. Зейн вдруг чуть поворачивает голову, застывает, отчего Найл злится ещё сильнее. Нет, он точно его сейчас ударит! — Что ты делаешь? — Подставляю щеку. — Найл теряет дар речи. — Давай, тебе легче станет. Становится и вправду легче, когда на щеке расплывается красный след от сильной пощёчины — Найл ударил от души, а Зейн всем своим видом говорил, что заслужил. — Голова чуть не отлетела, — тихо жалуется Малик и светлеет, увидев слабую улыбку Найла. — Не истери больше. — Не доводи. — Чаю выпей с мятой. Гитару сам найду. Улыбка Найла увядает. Ему почему-то боязно за нечаянно выброшенные слова, будто Зейн мог с лёгкостью прочитать их подтекст. "Как я могу хвастаться, если я до сих пор люблю тебя?" *** Зейн доедает остывший гамбургер, осторожно поглядывая на затихшего Найла. Давненько он его таким не видел. Кусочек всплеснувшегося гнева все ещё плавал в радужке, советуя пока ничего не говорить, дабы не пробудить истерику снова. Найл сам по себе солнечный, но человек спокойный и здравомыслящий, чего сразу и не скажешь, внимая его бесконечному смеху и улыбке. Хмуриться он себе позволяет довольно редко. Он не любит портить настроение другим, независимо от его отношения к ним, он сам ходячее настроение, свет в кромешной тьме грязного шоу-бизнеса. Зейн боялся, что свет рано или поздно потухнет, поэтому отгораживал, заслонял собой ничего не понимающего Найла, принимал на себя весь обман, в котором побывала каждая знаменитость, купаясь в слухах разной степени паршивости. Позже Найл, конечно, понял, что к чему. Малюсенькая веточка слуха разрасталась колючими кустами, добавляя популярности группе, сводя с ума количеством фанатов, почти каждому из которых было поразительно важно, кто, где и с кем. Сердца бы зачерствели от многослойного обмана, коим все были обтянуты как второй кожей, если бы не всевластная любовь, чиркнувшая между двумя людьми и поманившая за собой. Ни Зейн, ни Найл не забудут это время, переполненное волнительным счастьем. — Сейчас соображу что-нибудь, — замечая, что Найл начинает скучать, Зейн спешно хватается за гитару. Найл улыбается, подперев щеку кулаком. — Ты дожуй сначала. Сообразитель. Зейн его уже не слушает, сосредоточиваясь на инструменте в своих руках, приступая к игре. Улыбка Найла увядает с каждым аккордом, мелодия не кажется ему знакомой, но она и не должна быть таковой, чтобы задеть душу. Взгляд Зейна опущен, он следит за расстановкой аккордов, боясь ошибиться, однако пальцы его не подрагивают, мелодия льётся уверенно и вполне сносно. Музыка грустная, минорная, та самая, по которой не нужно гадать, о чем плачет — ускользнувшая любовь. Ни влюблённость, ни потеря близкого, ни война, ни временная разлука, ни пройденный этап жизни. Лишь иссохшая от любви душа. — Спеть, увы, не смогу, — говорит Зейн на последнем аккорде, пока Найл торопится собрать себя по частям, возвращая украденное мелодией дыхание. — Красиво, — честно отзывается он, отпивая глоток чая. — А слова есть? — Говорю же, не исполню. А так только наброски. Найл прикусывает губу, размышляя, стоит ли просить текст. То же самое, что попросить кого-то обнажить душу. — Прочитаешь мне? Ему везёт — Зейн вообще не напрягается, доставая из кармана брюк сложенный вчетверо листок и вручая его Найлу. — Понятия не имею, как текст можно наложить на музыку, — буднично жалуется Зейн, пробуя звуки струн. Найл не дочитывает, немного резко откладывая листок. — Под эту музыку текст не подходит. — Это ещё почему? — Там ведь про секс. — И что? — Ты этим мелодию испоганишь. — Найл, если ты не придаешь большое значение сексу, то это не моя вина. — Я-то? — удивлённо тянет Хоран. — В тексте ты трахаешь какую-то потаскуху, которая до тебя ложилась под каждого встречного. Ты ей испортишь всю песню. — А если у меня к ней высокие чувства? Видишь, песня сразу же меняет формат. — Если бы я захотел послушать про то, как мужчина растягивает кого-то пальцами, я бы включил порнуху, а не эту песню. — В том-то и дело, что в порнухе нет чувств. А у меня есть. — Проблемы у тебя есть, раз ты пишешь такую гадость и хочешь наложить ее на прекрасную мелодию. Найлу кажется, что они зашли как-то дальше положенного, и сейчас обсуждение из делового переросло в сугубо личное. Надо бы остановиться, не рисковать потерять только-только восстановившееся терпение друг к другу. Правда Зейн совета в упор не видит: — Ты меня удивляешь. Что ты как маленький, ей богу. Людям нравится, когда в творчестве доходит до откровений. Найл не поддаётся кричащему зову оспорить, сдерживает себя, улыбается: — У нас с тобой слишком разные понятия об откровениях в творчестве. — Да что ты? — а вот Зейн, кажется, всерьёз распаляется, будто только этого вопроса и ждёт. — И какие же у тебя откровения? "Бабочки оживают"? Ну? Сидит, ухмыляется, уверенный в том, что попал точно в цель. Найл понимает состояние Зейна, он видел его таким несколько раз. Зейну хочется сделать ему больно. Он не ударит его, нет, боже упаси, но вместо этого подберёт пару слов, от которых тело цепенеет, как будто шокером прожгло. Неприятное чувство отчаянной беспомощности. Безнадёга. Как сейчас. Только на этот раз почва под ногами уже давно засохшая, твёрдая, пережившая и дождь, и снег, и самых гнусных червей. Ей плевать на издёвки Зейна, на его попытки задеть. Вместо того, чтобы затеять скандал, Найл лишь вновь улыбается, очень тепло, говоря, мол, молодец, Зейн, раскусил: — Ну. Зейн, не моргая, смотрит на него несколько секунд и сдаётся. — Ладно. Сыграешь мне что-нибудь? Они переходят в гостиную, где Зейн ложится на знакомый диван и слушает песню Найла. Ту самую. Найл специально выбирает ее, Зейн в этом нисколечки не сомневается, но и улыбки сдержать не может, осознавая, что все-таки обидел, задел за живое, а все остальное так, для показухи. Он чувствует себя настоящей сволочью, потому что от чужой боли внутри разгорается гордое пламя сладкой взаимности. Его любят, Зейн это чувствует и когда якобы засыпает, перехватывая ладонь Найла у своих губ и целуя тыльную сторону. Только он не может учесть, что Найл тоже чувствует — с ним играют, и отдергивает ладонь, оставляя Зейна в гостиной одного. По-хорошему бы выгнать. Найл решает дать ему ещё один шанс. Наутро он просыпается с мыслью о матче, который пообещал посетить. Кому пообещал, уже не помнит, но этот кто-то обязательно успеет надоесть ему в течение дня. Найл заглядывает в телефон. Шесть сообщений и один пропущенный. Вздыхает и проклинает свой язык, вот тянет же его раздавать обещания на пьяную голову. — Поклонники замучили? — раздаётся голос, и Найл поворачивает голову, заставая в дверях Зейна, глядящего на него с любопытством. И когда только проснулся. Все время спал больше него, редко бывали случаи, когда Зейн просыпался раньше, правда толку от этого никакого, они все равно валялись в постели и целовались, пока их не заставляли работать уже буквальными пинками под зад. — И давно там корни пускаешь? — интересуется Найл. — Любуюсь, — весомо поправляет его Зейн, красноречиво окидывая его взглядом с головы до ног. — Со мной спать не лёг, значит. Обиделся, что ли. — Скажи спасибо, что из дома не вышвырнул, — фыркает Найл, совершенно не стесняясь своего тела. Не голый же. — Да пока и не за что. — Это пока. — Будешь смиренно ждать момента, когда залезу к тебе в штаны? — Что за повадки к насилию? В таком случае тебя вышвырну уже не я, а полиция. Вот это уже чистый блеф, оба это понимают, и даже улыбаются. Все это напоминает хождение по острию ножа, если честно. Только если в других случаях ходят осторожно, то эти двое вынуждены балансировать после каждого выброса. Они слишком многое себе позволяют, тем не менее, не чувствуя особого дискомфорта, бросаются колкими фразами, в то же время держа дистанцию, пусть и не физически. Зейн пару раз щипает его за бедро и бок, на что Найл тычет ему зубной щёткой в живот, и это ещё не считая вчерашней пощёчины и прикосновения губ к руке. Они играются. С судьбой ли, друг с другом ли, пёс знает, но то, что они не хотят, чтобы эти игры заканчивались, ясно как божий день. Солнечный, кстати, день, регби пропускать не имеет смысла. — Ты куда-то идёшь? — спрашивает Зейн уже за завтраком. — Как догадался? — За совсем тупого-то не держи. Вижу ведь, как суетишься. Найл замирает. Он точно знает, что не делал никаких намёков на то, чтобы покинуть квартиру сегодня, и проницательность Зейна его впрямь поражает. — Регби, — только и говорит Найл, прекрасно зная, что дальше Зейну слушать неинтересно. Бесцветное "Ясно" подтверждает. — Я здесь останусь, ты не против? — Зейн в упор смотрит на него. Найл пожимает плечами. Валяй. Квартира-то общая, можешь вообще обжить по второму кругу. Найл абсолютно несерьёзен сейчас, он не понимает, что через пару дней может пожалеть о своём решении, пожалеть о том, что вообще впустил Зейна вчера, но в данный момент он хочет ещё немного поиграться. Немного пожить. *** Зейна хватает ровно на час в компании телевизора. Ну и на то, чтобы порыться, решив, что ему это вполне дозволено, раз он у себя дома. И не поспоришь ведь. Ничего подозрительного, намекающего на присутствие здесь чужака, он не находит. Лишь вещи Найла, постельное белье, выбранное Найлом, сувениры и уютные безделушки, расставленные опять же по инициативе Найла когда-то давно. Все, как раньше, если не считать несколько пустых полок и полупустой шкаф. Когда-то там покоилась одежда Зейна. Зейн даже не утруждался собирать свои вещи — Найл сделал это за него. Аккуратно упаковал в чемоданы, дождался, пока Зейн приедет, вручил их ему и кивнул на прощание. В тот день они и слова друг другу не сказали. Зейн тогда очень хотел поговорить, все прояснить, подождать, обдумать, потянуть время, но взгляд Найла подчистую оборвал все его потуги и унял внутренний конфликт. Не надо, достаточно, с нас хватит, давай ты просто развернёшься и уйдёшь. И Зейн ушёл. *** Шумно-то как. Зейн вполне себе осознанно решает приехать на матч регби, глянув отмеченные места в твиттере и поймав такси. Несложно узнать, где находится Найл, все социальные сети уже вовсю пестрят его фотографиями на трибунах. Зейн выбирает наиболее набитую людьми секцию подальше от Найла, чтобы нечаянно не попасть в объектив жадных камер, и надвигает козырёк кепки на глаза, при этом ещё и скрывшись в капюшоне потёртой толстовки. Ладони скрыты перчатками, на глазах немного съехавшие солнечные очки... почти идеально. Узнать его трудно, Зейн уверен, тем более в такой толкучке, посему позволяет себе расслабиться и понаблюдать за игрой. Камеры показывают Найла чаще, чем сам матч, чем Зейн искренне довольствуется, не в силах разглядеть его через поле, где спортсмены только и делают, что сбиваются в кучу и ломают себе ребра ради мяча. Недолго думая, Зейн достаёт телефон, набирая сообщение. «Что за бес творится на поле?» Зейну интересна реакция Найла. Хотя он и вполне может подумать, что Зейн смотрит матч в прямом эфире, но чем черт не шутит. Малик умеет быть непредсказуемым, Найл знает не понаслышке. «Творится игра для настоящих мужчин. Ты что, смотришь?» «Онлайн трансляция. Нравится смотреть на настоящих мужчин, Найл?» «Это забавно. А ты с каких пор стал ими интересоваться?» «Я ими не интересуюсь». «Тогда переключай канал, не мучай себя». Зейн проглатывает смешок. «Боюсь, это невозможно». «В каком смысле? Ты сломал мой телевизор?» «Ага, оставил о себе память перед тем, как приехать на матч». В этот момент камеру вновь переключают на Найла, и Зейн еле сдерживается, чтобы не заржать в голос от вытянувшегося лица Хорана, неотрывно глядящего в телефон. «Ты спятил? Где ты? Тебя же заметят!» Зейн прямо слышит этот голос у себя в голове, насыщенный паникой. Становится веселее. «Я напротив, через поле, секция D. Меня рядом сидящие девчушки не узнают, а ты переживаешь». «Где ты достал ключи?» «Я всегда хранил запасные в дальнем ящике в прихожей». «Если кто-нибудь узнает, что мы с тобой вместе на одном и том же матче, это может кончиться плохо». «Всего лишь ещё один плохой конец среди миллионов. Пустяк». «Для тебя может и пустяк, а у меня карьера может полететь в самом начале». Зейн закатывает глаза в ответ на очередные выкрики болельщиков. Зверьё. «Для тебя это будет отличный пиар». Следующее сообщение задевает Зейна сильнее, чем он ожидал. «Ах, это ведь теперь твоя основная профессия. Спасибо, без твоего вмешательства обойдусь». Больновато, да, грубо, что хочется встать на скамью и заявить о своей персоне, чтоб Найл ядом своим подавился и забыл о своей карьере в самом ее зародыше. Только Зейн не такой жестокий. И вообще вряд ли себе простит, если испортит жизнь Найлу. Повторно. Малик встаёт с трибун, спокойно продвигаясь к выходу и думая о том, что неплохо бы выпить. С внешней стороны стадион совсем пуст, только лавки с едой доступны всем проголодавшимся. Зейн подходит к более менее привлекательной стойке, завладевая вниманием худощавого симпатичного продавца, который тут же вскакивает со стула. — Есть что выпить? — Да, любая газировка... — А покрепче что? — перебивает Зейн, блуждая глазами по холодильнику. — Только пиво, — хмурится парень, и Зейн узнаёт этот взгляд, смешанный удивлением и подозрительностью. — Постой-те, вы ведь Зейн... Зейн вновь перебивает его, не моргая: — Убирай телефон подальше и даже не думай постить об этом в твиттере. Ты меня понял? Парень не понимает, явно возмущённый таким отношением. — Но как же, вы здесь, зачем вы... На этот раз он сам не договаривает предложение, просто не знает как. — Я заплачу тебе вдвое больше, - спокойно обещает Зейн, замечая блеснувшие огоньком глаза, и спешит осадить парня. — И не дай бог, я увижу, что ты не послушался... Серьёзно, парень, не думай, что я оставлю это просто так. — Вы мне угрожаете? — Предупреждаю. Мне долго пиво ждать? Продавец спохватывается и начинает шуршать, стараясь не смотреть в сторону звезды, невесть зачем скрывающей своё местоположение. — Можно поинтересоваться? — Валяй. — Зачем вы скрываетесь? Зейн делает глоток пива, буквально выстрелив взглядом в застывшего парня. — Ещё одно такое любопытство, и из дома не выйдешь ещё год. Оно тебе надо? Вот и мне нет. На, держи. Зейн мерно удаляется со стадиона, ни секунду не сомневаясь в молчании продавца ровно настолько, насколько не сомневаясь в своём умении убеждать. Находиться здесь уже опасно. Раз заметили один раз, второй уже выжидает неподалёку. Зейн кивает самому себе, напоследок заворачивая в туалет. Не сразу догоняет процесс, когда его резко хватают за руку и толкают в кабину. — Я вообще-то поссать хотел. Найл пихает его в плечо, зло пыхтя. — Идиот, блин, чего тебе дома не сидится? А если бы тебя увидели? — громким шёпотом негодует он. Зейн расслабленно опирается спиной о стенку кабинки, не заморачиваясь степенью ее загрязненности. — Уже увидел. Продавец. И скалится, точно довольный этим фактом. Найл чуть ли не хватается за голову: — Он же расскажет! Чем ты вообще думаешь? — Не расскажет. С каких пор ты стал ходить в общественный туалет без охраны? Вдруг там девочки поджидают. — Никто не видел. Я сделал круг. — Находчивый какой, — смеётся Зейн, неожиданно снимая перчатку и кладя руку на талию Найла, наклоняясь к его уху. — Поближе к секции D? Дверь скрипит, оповещая о постороннем, и они оба замирают, выжидая несколько мучительных секунд, пока человек справляет нужду и идёт мыть руки. — Прикинь, журналист, — переводя дыхание, шепчет Зейн на фоне льющейся из крана воды. — Завалится сюда с оператором, а мы тут... Найл предпринимает первую попытку вырваться, но пугается, сделав много шума. Зажмуривается, когда Зейн наклоняет голову, бесшумно скользя губами по шее и сжимая талию все той же рукой. Хоран теряется на некоторое время, прежде чем обхватить ладонью наглую руку и вцепиться ногтями в кожу запястья. Действует. Зейн ослабляет хватку, перед тем как мстительно укусить в шею. К его несчастью, в этот же момент посетитель уходит. Найл даёт ему смачный подзатыльник, отстраняется, закрывая ладонью место укуса, и смотрит зло, почти враждебно. — Чтобы духу твоего в квартире не было. — И выходит из кабинки. Зейн вновь откидывается на стенку, бездумно облизав губы. Что подмешали в пиво? Зейн накидывает съехавший капюшон и надевает перчатку обратно, все ещё чувствуя вибрацию чужого тела в своей руке. Кажется, в этот раз он довёл Найла окончательно. *** «Почему ты называешь это игрой для настоящих мужчин?» «Этого в синем сейчас раздавят к чертовой матери. Или просто собьют с ног, в лучшем случае». «Ты тоже видел это сальто или мои глаза меня обманывают?» «Где ты тут настоящих мужчин увидел, понять не могу. Они все самоубийцы». «Без обид». Зейна не напрягает полный игнор. К монологам он привык давненько и терпел вплоть до того момента, когда Найл переставал дуться. Зейн не решается уехать со стадиона, пока Найл сидит там, напротив, лишенный настроения. «Почему ты ещё не уехал?» Малик поражается сравнительно быстрому ответу, набирая сообщение. «Не хочу. Насколько я понял, ты выгнал меня из дома, а не из стадиона». «Ты ненавидишь спорт, Зейн. Не хочешь сказать, зачем все-таки приехал?» «А ты его любишь. И если продолжишь интересоваться, пропустишь весь матч», — увиливает Зейн. «У меня уже нет желания его смотреть». «А как же настоящие мужчины? Или ты лучше мной полюбуешься, чем ими?» «Какой же ты идиот». «Почему нет? Давай вернёмся в уборную, насмотришься», — без тени смущения задевает тему Зейн, не боясь повторной вспышки раздражения Найла. Потому что ее и не следует. «Не стыдно твоим пальцам такое печатать?» — Зейн слышит в его интонации упрёк. «Где мои пальцы только не побывали». Зейн ловит изображение камер, где Найл щурится, смеясь, и набирает сообщение. На душе сразу легче. «Что ж ты такой извращенец». «Удержаться не могу, когда ты рядом». «Я через поле от тебя». «Пять минут назад прижимался ко мне в кабинке», — напоминает Зейн. «А теперь я тут стояком всех отпугиваю». Он практически слышит смех Найла. Сквозь шум и лица их переписка становится чем-то святым, интимным, неприкосновенным, весь мир отбрасывает на задний план, и будто бы они одни, сидят вдвоём на трибунах, разделённые полем и будоражащим страхом быть засечёнными. Сердцам так хорошо и сладко, и они оба вспоминают, почему так быстро отходят от ссор, так тянутся друг к другу, как можно скорее избавляясь от недосказанности и угрюмого молчания. Вдвоём слишком хорошо. Домой они возвращаются, разумеется, по отдельности, но одновременно сталкиваются у дверей, не сдерживая смеха и улыбок. Вспоминается, что так они не рисковали никогда, присутствуя на одном мероприятии, за исключением тех случаев, когда ещё состояли в одной группе. Просыпается мальчишеский задор, боязнь и одновременно безропотное желание все-таки быть замеченными вдвоём, чтобы послать весь мир к черту и отгородиться от него стенами уютной квартиры. — А я ведь говорил, чтоб духу твоего здесь не было, — словно осекается Найл, отпирая дверь ключом, но не торопясь дёргать за ручку. Смотрит испытующе, глядишь, и впрямь не пустит. — Вот так вот выгонишь меня на улицу? — Ути бедный какой, ночевать негде. Вот теперь Зейн напрягается, общее веселье застывает в воздухе, сменяясь прохладной действительностью, где Малик бесцеремонно врывается в чужую жизнь, частью которой он перестал быть полгода назад. Тот аргумент, что говорит о принадлежности квартиры не только Хорану, кажется совсем уж неуместным. Даже жалким. Зейн ни за что не останется в том доме, где его присутствие совершенно нежелательно. Один нюанс: Зейн не может угадать, нужен ли он здесь, но точно знает, что Найл не особо-то против. Причиной этому необязательно должны быть оставшиеся чувства, им просто хорошо и частенько весело вдвоём, так что — почему нет? С потерей друг друга они оборвали и самую важную ниточку их связи — дружбу, в которой было место и взаимопонимания, и общих шуток, и содеянных поступков, и дикая забота. Абсолютно открытые друг другу, не смущающиеся ни случайных прикосновений, ни подколов, ни откровенных разговоров, готовые порвать друг за друга глотки, они предсказуемо называли свою связь братской. Остальные уже тогда видели: братья друг с другом так не обращаются. Не прикасаются с такой нежностью, не тянутся с таким рвением, не смотрят иногда долгим печально-осмысленным взглядом. После первого поцелуя всё стало понятно. Простое, примитивное желание всецело обладать вниманием друг друга принялось как чувство собственника. Те волшебные дни осознания своей влюблённости по сей день считаются лучшим периодом жизни обоих. Как будто только этого и не хватало: после обиды не стук кулаком в плечо, а губы к виску; после общепридуманной издёвки над кем-то не шлеп по раскрытой ладони, а тихий смех куда-то в шею. А потом был первый раз у Найла, и Зейна оглушило счастьем. — Реально, что ли? — шёпотом спрашивал он той ночью, точно загипнотизированный. — Мой? С самого начала мой? Найл смеялся с его трепета, маскируя смущение, понятия не имея, насколько важным был для Зейна этот факт. Что уж там, Зейн бы и сам не понял, если бы не этот парень с ангельской улыбкой, которого никто и никогда не касался, которого Зейн сделал своим и чуть не свихнулся от радости. Интересно, сколько раз можно изменить за полгода. Зейн не хотел об этом думать. — Проходи. Зейн наклоняется немного, вытягивая руку и хватаясь ею за открытую дверь. — После вас, — тихо говорит он, на что Найл фыркает, но заходит первым. — Есть охота, — смелеет Зейн уже на пороге, скидывая капюшон и куртку. — А у тебя кроме бургера совсем ничего. — Сейчас сварганим что-нибудь, — совсем не беспокоясь о еде, отвечает Найл и сразу направляется на кухню. — Продукты ведь есть. Зейн предпринимает попытку улизнуть от готовки: — Я в душ схожу? — Не сходишь. Кто мне помогать будет? — Я тебе только мешаться буду. — Раньше же не мешался. — Я полгода не готовил, Найл. — Ну, не знаю, кто тебе там готовил полгода... — Никто не готовил, — Зейн хмурится, забывая о душе и проходя на кухню. Найл стоит к нему спиной и режет, кажется, лук. — Прям уж таки никто. — Ругаться опять вздумал? — Зейн делает шаг в его сторону только чтобы взять доску, нож и капусту. — Никто не ругается. Они замолкают, стоя спина к спине, Найл лицом к стойке, а Зейн — к столу, молча нарезая овощи и слушая тишину, нарушаемую потрескиванием масла в глубокой сковороде. Молчание длится минуты три, после чего сотовый Найла вибрирует, оповещая о новом сообщении и так уж получается, что ближе он к Зейну, который не может удержаться от соблазна взять его в руки и взглянуть на дисплей. — Кто такой Сэмми? — интересуется Малик, не спеша отдавать сотовый владельцу. — Это что, сцена ревности? — Нет, блин, это сцена «я хочу знать, кто тебе написывает». — Я то же самое сказал, — пожимает плечами Найл. — Телефон отдай. — На вопрос ответь сначала, — Зейн откладывает нож, поворачиваясь к Найлу. Напряжение между ними трещит электрозарядами, скопившимися буквально за мгновение, а хорошее настроение и желание идти на компромисс стремительно падает. — Он мой друг, — сдаётся Хоран. — Ты же тогда не будешь против, если я сообщение открою? Найл приподымает брови. — Ты охренел? Проходит несколько секунд, прежде чем Зейн хватает запястье Найла свободной рукой, а второй втискивает в ладонь телефон. — Вот так, солнышко. Теперь и ты меня ни в чем не подозревай. Тут Найлу на миг становится стыдно за свои несдержанные подозрения, кто ж знал, что они настолько заденут Зейна. Он не ревнует, нет, он просто хочет показать, каково ему, когда с ним обращаются тем или иным образом. Найл любил эту черту в нем. Раньше бы Зейн ещё обхватил его лицо ладонями, спросил тихо «больше не будешь так делать?» и получив отрицание, поцеловал в лоб. Теперь Зейн стоит к нему спиной, холодный, отчуждённый, и не подобраться к нему никак, не прижаться. Настроение безбожно испорчено у обоих, а ведь буквально пять минут назад... — В глаза же брызнет! Найл словно выходит из транса, когда Зейн хватает его и оттаскивает от плиты, как от пожарного очага, закрыв ладонью его глаза. Найл не сразу понимает, что на самом деле склонил голову слишком низко над сковородой. — Туда же вода попала, — сообщает Зейн, вытирая салфеткой ладонь. Надо же, все-таки брызнуло. — Нафиг готовку. Пойду закажу что-нибудь. И выключает плиту. А Найл стоит и думает, что было бы с его глазами, если б не ладонь Зейна. У него просто извечный рефлекс — защита Найла от внешних раздражителей, будь то предметы быта или живые люди. Если бы Найла попросили описать своего ангела-хранителя, он бы ответил одним словом — Зейн. Если бы Найл мог, он бы давно нанял Зейна в качестве своего телохранителя. Да вот беда, того самого нужно охранять. Найл и не предполагал, что этот рефлекс у Зейна останется, спустя-то шесть месяцев, в течение которых Зейн ни разу не поинтересовался, что он там да как там. Ан нет, даже резвее стал. Хоран бездумно ходит по квартире и осознаёт только то, что жалеет об упущенной между ними лёгкости. Ему хочется забыть о глупых подозрениях и своих вспышках ревности, хочется обратно — веселья и беззаботности, воздушности в общении. Но когда у них все было просто? Они бродят по своим делам в квартире, старательно избегая столкновения, пока Зейн не ловит его за запястье, мягко притягивая. — Прости, ладно? — Найл не успевает и слова молвить, озадаченный. — Я бы не стал читать твои сообщения, ты же знаешь. Найл кивает, замечая, что Зейн облачился в куртку и кепку. — Уходишь? — и на душе так пусто сразу, страшно, холодно. — В магазин, — кивает Зейн. — Не на дом же заказывать. Чего купить? Чего хочешь? Пустоты будто и не было вовсе. Сердце возгорается, тянет улыбку на губах. — Тебя же узнают, — предупреждает Найл, стягивая кепку свободной рукой. — Не ходи. На улице стремительно смеркается. Где-то вдалеке лает собака и слышится вой полицейской сирены. Зейн не может оторвать глаз от Найла. — Голодными же останемся. Найл задерживает дыхание, когда тёплая рука ложится на его талию. — Значит, останемся. Не делай глупостей, не вздумай, не иди в постель, не надо и ещё много других «не» орет разум Найла, пока губы страстно отвечают на поцелуй. Другой уголок здравого смысла лишь горестно хмыкает, приговаривая «так и знал, этим и закончится». Найл не хочет, чтобы этим заканчивалось, поэтому собирается с мыслями, немного отстраняясь от Зейна. Немного — потому что руки на талии не позволяют, слишком настойчиво притягивают. Только вопреки ожиданиям, Зейн не напирает быком, наоборот, замирает, вглядывается в лицо осторожно, кажется, даже дышать боится. И это подкупает. — Уйдёшь ведь завтра, — сходу срубает Найл, безжалостно в первую очередь для самого себя. Зейн мягко сталкивает их лбами, смотрит долго, сжимая пальцами его бока. — Не уйду. — Не верю. — Хочешь, чтобы пообещал? — вот он, тревожный звоночек. Если Зейн так говорит, значит всё, что будет после, останется пятном в памяти, не более, Найл, отступай, Найл, не делай глупостей... Найл отрицательно мотает головой, находя в себе силы попытаться оттолкнуть Зейна, но тот перехватывает его руки, берет в ладони и подносит к своему лицу. Найлу кажется, что его сердце не выдержит. — Я обещаю. Найл улыбается: — Лжец. Зейн сию же секунду подхватывает его настрой, ухмыляется: — Давай проверим. Задор вновь протискивается между ними, пока они безошибочно идут в сторону спальни, чудом огибая острые углы предметов мебели, продолжая целоваться. — Ты ни с кем больше не спал? — зачем-то спрашивает Зейн, замирая в ожидании. Найл зачем-то отвечает: — А если даже и спал? — Тогда говоришь его имя и адрес, а потом носишь мне пирожочки в тюрьму, куда меня посадят за умышленное убийство. Они тихо смеются, Найл без досады понимает, что его раскусили. — Что меня выдало? — любопытствует он, подставляя шею для поцелуев и растягиваясь на кровати. — Полгода без секса, это сразу видно, — улыбается Малик, устраиваясь между ног Найла. — Да и дрожишь ты подо мной. — Может быть, я только под тобой и дрожу. — И будешь, — непоколебимо произносит Зейн. — Только подо мной. — Не слишком самоуверенно, а? — В самый раз. Найл слышал, что страсть и желание между бывшими быстро угасает, стоит им отвлечься на разговоры или ещё на что. Сейчас, с каждой шуткой, смехом и улыбкой возбуждение лишь возрастает. Наверное, вся тяжесть с сердца перетекает в область паха. Хоран морщится от неудачной метафоры. Они даже целуются неспешно, кувыркаясь в кровати, сминая простыни и одежду друг на друге, пока не решают полностью избавиться от неё. Найл слишком отзывчивый на ласку, а уж тем более с тем, кто знает его слабые точки наизусть, он не может и не хочет сдерживаться, вцепляясь ногтями в спину каждый раз, когда Зейн крадет ритм его дыхания очередным поцелуем. — Смазка. — Там же, — шелестит Найл, и Зейну приходится отстраниться, чтобы достать до тумбочки. — Я не найду там резиновый член? — надо же, у Зейна все ещё хватает духу подкалывать. — Эй, у неё срок годности истёк. Найл чуть ли не вскакивает, садясь на край кровати и отбирая тюбик: — Ещё целых два года, придурок. Придурок довольно щурится: — Испугался, да? Казалось бы, момент безнадёжно испорчен, но Зейн вновь опрокидывает его на спину, уже разогревая смазку и вводит один палец, затыкая подавившегося возмущением Найла. Тесно совсем, а вдруг застрянет, нечаянно думает Зейн, уже вводя член мелкими толчками и вспоминая их первую ночь, когда Найл точно так же цеплялся ладонями за его плечи и запрокидывал голову в немом крике. Границы в этот момент стираются напрочь, пока они глядят друг другу в глаза неотрывно, больше нет никаких недосказанностей, нет тех адских шести месяцев, проведённых вдали друг от друга, нет тех ран, которые кровоточили только вчера. Нет ни ссор, ни обид, ни смеха, ни улыбок, нет вообще ничего, кроме соединения двух тел, двух душ, двух пар глаз и губ. Зейн сжимает руками его бёдра, двигает чуть вбок, сразу начиная задевать Найла там, где рассудок исчезает окончательно, и Найл всхлипывает от неожиданности, дрожит, впиваясь ногтями в спину Зейна, и не отпускает до тех пор, пока Зейн не откатывается, пристраиваясь сбоку. Найл задыхается в оргазме, не помня себя от восторга, и вообще не соображает, сколько раз роняет тихое «люблю тебя, люблю» вместе со слезами. Его не волнует, что признание остаётся без ответа, для него ответом является уже то, как крепко Зейн обнимает его и сжимает везде, где только может дотянуться, оставляя синяки. Найл не сразу понимает, что этот оргазм на сегодня у него не единственный, а осознаёт лишь через пару минут, когда Зейн встаёт с постели, берет его на руки и идёт к дивану, усаживая Найла к себе на колени. Мебель яростно скрипит, недовольствуя возобновившимися активностями хозяев, впитывает в себя пот, громкие вздохи и едва слышные стоны, вспоминая былые времена, когда эти двое занимались любовью чуть ли не у каждой стенки, лишь со временем научившись не пробуждать соседей. — Тише, — успокаивает Зейн, сильнее сжимая тело, ощутимо вздрогнувшее во второй раз. — Воды? Ослабленный Найл кивает, ещё не зная, что ночь только началась. Через пару часов он трясётся так сильно, что Зейну приходится чуть ли не вдавливать его тело в себя. Найл срывает голос, кончая, чувствуя, как член ещё двигается в нем, и все эти секунды оргазм его не отпускает, сотрясая в сладких спазмах, пока Зейн не изливается внутрь, оглушительно рыча ему в шею. Подступающее утро слышит прерывистое дыхание обоих и стыдливо прикрывается сгущающимися тучами. Дождь тарабанит по стёклам, медленно возвращает в реальность, и Найл, наконец, приходит в себя. — Ты уйдёшь, — повторяет он уже охрипшим голосом, глядя в глаза Малику, гладящему ему волосы. — Ты всегда будешь уходить. — Значит, я всегда буду возвращаться, — невесело ухмыляется Зейн. — Да зачем ты мне такой сдался? — в тон ему произносит Найл, проводя пальцами по его губам, запоминая. — Я обещал, что не уйду. Обещание во второй раз закрепляется поцелуем. Найл очень хочет верить Зейну, но чутьё подсказывает, что он уже получил то, за чем изначально пришёл. От этого страшно. — Не говори, что жалеешь, — просит Малик, чьему тону Найл удивляется. — Я не уйду не из-за обещания, а из-за того, что ни с кем так не хорошо, как с тобой. Найл практически тает. — Правда? — Правда. Стонешь ты головокружительно, — похабно скалится Зейн, однако Найл не слышит и не видит лжи в признании. Или не хочет. — Боюсь засыпать, — вздыхает Найл. Откровения прут сами собой, эта привычка ещё осталась со времён их дружбы, ставшая неотъемлемой и полезной составляющей их отношений. — Боишься проснуться, — поправляет Зейн, и Найлу в этот миг как никогда хочется треснуть его. Сказал бы уже всё как есть, чего мучить-то. — Не бойся. — Успокоил, — бурчит Найл, уже проваливаясь в сон. Когда утром он просыпается в пустой квартире, то смеётся почти истерически. Смывает с себя все следы прошедшей восхитительной ночи, кроме синяков и засосов, отправляет белье в стирку, идёт завтракать, не чувствуя ни вкуса хлопьев, ни кофе, а только ком сдерживаемых слез. Когда через два часа на пороге с двумя чемоданами и коробкой пиццы объявляется Зейн, Найл позволяет себе пару слезинок. А когда Зейн с неимоверно наглой улыбкой достаёт букет цветов, Найл вполне готов его убить.