battaglia.

Звёзды рассыпались по черничному небу, луну огромным пятном закрыл сложной конструкции корабль. Над собором Святого Петра вьются тени, молчаливо ожидают чего-то... Удар приходится в самый центр площади, рушит обелиск, поднимает в воздух тысячи осколков травертина, руша часы — понятие земного времени. Тени образуют эллипс, от него расходится голубоватое свечение, тянется в кресту на куполе, нагревает его, становится ярче, почти слепит. Второй взрыв разрывает в прах центральный неф, выхватывает светом резной фасад и безразличные лица паломников и монахов. Занзас выплёвывает сигарету и раскидывает руки в стороны, открываясь, делает шаг навстречу. Взгляд вновь становится алым, зрачки поглощены горячим янтарём. Секунда, напор ударной волны. Он выставляет вперёд раскалённые Яростью ладони, ставит блок, рыча от напряжения и боли в предплечьях, локтях. Ступни уходят на несколько сантиметров в шлифованный камень; он чувствует, как раскалываются голеностопные суставы, трещат таранные кости. Огненный кокон растёт, скрывая своего создателя от тяжёлых глыб и смертоносного ветра. Слёзы текут по щекам, руки трясутся. Горячая пыль оседает на мокром лице, шее. Он лежит на спине, прикрыв глаза, и чувствует себя до одурения свободным. Смеётся, кричит. — Мусор! Топот десятка пар ног, голоса. Не разобрать слова: непонятный язык, неизвестные термины. — Vivo? Voi, vivo!* — итальянский. — Аndare all'inferno.** Занзас чувствует тихий смех у щеки и короткое прикосновение холодных пальцев ко лбу. Засыпает с виденьем светлого пятна на фоне размытого небосвода. — Здесь спокойно. Занзас улавливает запах чужого пламени: лимон, азон, кровь. Скуало касается его лопатки протезом, сжимает ткань рубахи и прижимается бёдрами к ягодице. Справа. Приобнимает живой рукой, устраивая ладонь на сердце, и целует шрам на щеке. Ведёт языком от угла челюсти к уху, кусает мочку, быстро выдыхает в затылок. Занзас прикусывает кончик языка, теряется в светло-салатовом цвете листвы: летне-осенней. Сентябрь заполняет его чистым лесным воздухом и сыростью последождевого гумуса. Прохладой, терпким ароматом лесных ягод и можжевельника. Принимает бокал виски из его рук и болезненные укусы: внутри всё обрывается, рассыпается. Занзас берёт его у дерева, прижав спиной к влажной коре, нежа руку шёлком светлых волос. Целует где придётся — уши, скулы, шея. Замедляется, давая возможность как следует поцеловать, стонать в рот и прогибаться. Занзас со всей силы сжимает бёдра, сбивается... Скуало запрокидывает голову, вскидывается и топит всё пламенем Дождя, как цунами. В глазах темнеет и выбивает воздух из груди. — Неплохая погода, — говорит Занзас, наблюдая, как Скуало натирает чёртов меч. Тот бликует в свете электрических ламп — прямой, тонкий, смертоносный. Как сам Суперби. По приёмнку что-то бормочет вещатель, заглушается грохотом взрывов, выстрелов и арабоязычных истерических криков, хохотом. — Даже если не сдохнем, хорошего не будет. За окном всё вибрирует от напряжения, вот-вот хлынет ливень. Тибр гудит, волнуется, заливает пустующие набережные ледяной водой. Небо насупилось, завернулось в многотонновые тучи, готовясь уронить их на землю. Мост Адриана встречает их безучастной тишиной. Ангелы с постаментов наблюдают за стекающимися к реке людьми. Они все похожи: бледнокожие, светлоглазые. Косятся на него. Их много: говорят на разных наречиях, неизвестно, как понимают. Занзас наблюдает, как Скуало объясняется с высоким немым человеком. У него ловкие пальцы и неуместно спокойное выражение лица. Мужчина указывает на Занзаса, отвечая кивком на согласие собеседника. За их спинами незримая Вавилонская башня, похоже, просто позабытая. — На другой стороне. Занзас никогда не видел столько людей. Их в разы больше — разномастный поток тел, неотличимых от тех, кто ждёт на этой стороне. Деловые костюмы, пижамы, джалабии, сари, кимоно... Все с оружием. Скуало делает знак стоящим позади артиллеристам. Они не кричат, не разбегаются, сбитые разорванными телами друг друга поднимаются, продолжают наступать. Занзас становится в третьем ряду строя, поправляет кобуры и косится на ухмыляющегося рядом Скуало, коротко сжимает его свободное предплечье. — Видел японцев? Надеюсь, среди них есть мастер яйджитсу. Интересно было бы понаблюдать, врай. — Будешь бесить, застрелю, тупой мусор. — Не успеешь! Суперби смеётся, хочется его поцеловать, но Занзас отворачивается. Семдесят пять. Обожжены, застрелены, забиты ногами. У него самого три пореза: на правом боку, под бедром и на щеке. Адреналин кипит в крови, смешивается со злостью, сводит с ума хлеще выпивки и наркотиков. Почти как Акула. Занзас ищет его взглядом, стараясь не отвлекаться, отражать атаки. Ловит лихорадочно горящий вгляд серых глаз, кивает: мусор размахивает мечом, косит чужих, доволен — будто это нормально. Листва полыхает, засыпаная порохом, выпачканная бензином: крики и пальба сливается в одно — неуловимая мелодия битвы, дробь тысяч сердец. На фоне аккомпанирует звон мечей, к которому Занзас прислушивается. Закрывает глаза, на мгновение оглохнув, и выпускает большую часть пламени. Вот теперь они кричат. — Не можешь прикончить этот мусор? Ночной дождь охладил тела и мрамор. Занзас переступает побитую скульптурную голову и раздражённо рычит, доставая нагревшийся пистолет. — Я его разбудил! Не расслабляйся, пацан! Скуало меняет стойку, фиксирует меч острием вперёд, целя в живот Такеши, как Занзас потом узнал. Они носятся по мосту уже третий час: потные, грязные, уставшие. У пацана, похоже, скоро отвалится рука — катана кажется ему тяжеленной, он едва шевелится. — Сворачивай это дерьмо. Дуло направлено в колено. Занзас поднимает его к груди, выбирая, какое ребро лучше пробить. Такеши облегчённо улыбается и уважительно склоняет голову, когда брюнет за патлы тащит Акулу к медпункту. А потом целует, и Суперби улыбается.