переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Пэйринг и персонажи:
Размер:
24 страницы, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
14 Нравится 7 Отзывы 1 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Это пос­ледняя ночь его жиз­ни. Тон­да знает это, входя в ком­на­ту Мас­те­ра. Дверь легко открывается, легко сдвигается щеколда. Сердце бьётся под горлом, и следующий шаг придаёт ему столько же страха, сколько мужества. Тонда оглядывает комнату Мастера. Был ли он здесь хоть раз? Он не может вспомнить. Стены облицованы деревом, руны начертаны на них. Пара шкафов и сундуков, полки полны книг и магических сосудов. Оловянная посуда, стаканы, чаши из дерева и металла. Две масляных лампы горят в подставках на стенах. Справа от Тонды огромный сундук, на котором громоздятся книги. Слева, в нише, большая кровать и умывальник. И наконец, перед ним у окна стол Мастера с высоким стулом за ним. Мастер поднимает глаза от стола, оценивает холодным взглядом. Перед ним стоит миска, над которой клубится пар, кувшин с вином, и бокалы, и единственная свеча, пламя которой дрожит от сквозняка. Тонда оборачивается и задвигает деревянную щеколду, закрывая двери изнутри. Он не рассчитывает покинуть эту комнату живым. Даже нож с собой не взял, оставил его в спальне у юного Крабата. Крабату нужнее, чем ему. Он предстал перед Мастером полностью безоружным. Чёрный Мельник глядит снова — и Тонду сковывает озноб. В комнате холодно, и на нём только рубашка, которая станет его саваном. А что ужасает больше всего, так это холодное презрение во взгляде Мастера. За ним — любопытство, ожидание неверного шага, как будто Тонда — скот на убой, который упрямится под ножом мясника. Как всегда в эти дни, лицо Чёрного Мельника осунувшееся и бледное, словно после долгой болезни; волосы потускнели и посерели. Он выглядит старше, чем есть, и очень измождённым. На Мастере нет ни его мантии, ни плаща — только шерстяной жилет с роговыми пуговицами поверх рубашки. Он снял и повязку, прикрывающую глаз. Его слепой глаз отражает мерцающий свет свечи. — Что тебе нужно? — злобно кряхтит Мастер. Старший подмастерье здесь не потому, что Мастер призвал его, а по своей воле, — Тебе осталось пара часов, ты это знаешь. Тебе меня больше не переубедить. Ступай наверх и жди с остальными. Тонда шагает вперёд — медленно, бесшумно передвигая голыми ступнями, взвешивая каждый шаг. Он выдерживает ледяной взгляд Мастера, хотя глаза буравят насквозь и хочется отвернуться. — Я знаю, Мастер, — отвечает он. Решимость покидает его. Потерянный и выдохшийся, Тонда знает только то, что его сердце вот-вот разорвётся, — Я знаю, вы уже решили, что я умру. От судьбы не уйдёшь, это тоже ясно. Мне от своего конца не отвертеться. Он остаётся на месте, ожидая ответа Мастера. Сердце бешено колотится. Чёрный Мельник держит миску перед ним, зажав в обеих руках; костяшки пальцев белеют от напряжения. — И зачем ты притащился ко мне, приговорённый? — спрашивает он. У Тонды больше не выходит выстоять перед пристальным ледяным взглядом. Он часто-часто мигает, отводит глаза, разглядывает пальцы Мастера и только затем спокойно отвечает: — Ждать смерти с другими? Это ещё хуже — и для вас, и для меня. Давайте решим всё прямо сейчас. Здесь и сейчас. Тонда отвечает — и прожигающий насквозь взгляд Мастера скользит по нему сверху вниз. Мастер встаёт, стул скрипит по рассохшимся деревянным доскам. Насмешливая ухмылка искажает его лицо, и он говорит дальше: — Я не собираюсь ничего делать. Я заключил договор, как и следует. Полночь — и не минутой раньше. Итак, что тебе надо? Тонда отвечает не сразу. Он кажется себе смешным, страх сдавливает горло судорогой. Он тут же поднимает взгляд и прямо глядит на Мастера. — У меня есть предложение. Он слышит дрожь в собственном голосе. Как неуверенно он, должно быть, звучит! Ухмылка Мастера становится злее, в его словах звучит неприкрытое упрямство, и он отвечает: — Хм… У тебя есть предложение, — он глядит оценивающе, затем угрюмо, — Говори. Тонда глухо сглатывает. Горло сухое, а глаза горят от возбуждения. — Я уже восемь лет служу подмастерьем на вашей мельнице. Я многому научился здесь, от вас и от других. А ещё я познакомился с вами. И я понял, что у вас никогда не было друзей, и… — Довольно! — приказывает Мастер; его губы белеют от гнева, он разъярён, — Что ты себе позволяешь?! Тонда взглянул на Мастера так кротко, как мог. — Это ещё не всё, — прибавил он быстро, — В Дрездене я наблюдал за вами много лет и понял, что вы глубже, чем кажетесь. Тонду оглушает увесистая пощёчина, он отступает на шаг. Он не хочет продолжать кротко, вместо кроткости он колет Мастера ещё больнее: — Как-то раз вы взяли меня с собой во двор герцога: я должен был приглядывать за повозкой. Чары помогли мне проскользнуть за вами, так что вы не могли меня заметить. Я увидел вас в покоях герцога с неплохо одетым незнакомцем в напудренном парике. Вы тихо разговаривали, о чём — я не расслышал. Но вы казались радостным. Будто были благодарны, что он слушает вас. Мастер вновь в ярости сжимает кулаки, вскакивает и глядит на Тонду — злобно, обескураженно, поражённо. — Вон! И чтобы я тебя больше не видел! Чёрный Мельник порывисто шагает к Тонде и хватает за шиворот. Грубо швыряет в стену… — Не твоё дело, мешок дерьма! — рычит он, — Тебя не касается! Заткнись и проваливай, ни слова больше! — он встряхивает Тонду, зажмурившегося изо всех сил, отвернувшего голову как только можно. Тонда ждёт, когда это кончится. Он осторожно поднимает руки и обнимает руку Мастера, всё ещё держащего его за шиворот. — Сегодня ночью я не уйду… — шепчет он. — Что?! — шипит Мастер и снова швыряет Тонду об стену. Так сильно, что посуда дребезжит в шкафу около них. Теперь Мастер в опасной близости от него, вжимает в стену всем весом. Тонда мог бы освободиться только грубой силой. Взгляд Мастера пылает от ярости, он цедит сквозь стиснутые зубы, — И что дальше, мальчишка? Неужто хочешь, чтобы я прибил тебя здесь и сейчас? Твоя жизнь так мало стоит, а? Тонда спокойно смотрит на него. Чёрный Мельник едва-едва прислушался к нему и отвернулся снова. И это дало Тонде уверенность, что это его единственная возможность высказаться. — Моё предложение таково, — спокойно сказал он, — Я выслушаю от вас, как всё прошло с тем незнакомцем. Я всё равно буду мёртв. И ваша тайна останется сохранной. Взгляд Мастера такой недоверчивый и вместе с тем такой злобный, что в какой-то момент сердце Тонды готово разорваться от страха. На миг кулаки старого мужчины перед ним сжимаются сильнее, его единственный глаз пылает от ярости. Но Мастер отпускает Тонду, отворачивается и шагает к столу. Плещет в бокал вино, торопливо осушает. Наливает ещё, опрокидывает одним махом, бухает кувшин на столешницу. Тонда только тут понимает, что он задержал дыхание. Он медленно глубоко вдыхает, чувствуя, как страх покидает его. Отстраняется от стены и делает осторожный шаг к Мастеру — так, словно загоняет раненого вепря. Мастер действует так, будто речь идёт не о его старшем подмастерье — о нём самом. То, что Тонда вызвал в нём, может стоить ему жизни. Он в ярости стоит напротив, и эта ярость делает его таким беспомощным, как если бы он боролся против надвигающейся грозы. Безрассудная смелость Тонды — это загадка для него самого. Но что-то заставляет его говорить дальше: — Господа и дамы, с которыми вы встречались в Дрездене — они все были не дворянами, верно? — спрашивает он. Чёрный Мельник оборачивается к нему. В его взгляде последнее предупреждение, ярость в дёргающихся уголках рта: Заткнись немедленно. Но Тонда не может: — Ну что же… если я прав, мы остановились не при дворе, а у борделя. Убийственно медленно, не разрывая зрительного контакта Мастер ставит бокал на стол позади себя. Его руки сжимаются в кулаки и разжимаются вновь. Он борется за своё господство. Внутренняя борьба ясна, как никогда: беспомощность и ненависть, любопытство и жажда крови, оскорблённая гордость и гнев. Мастер не находит слов, и Тонда становится ещё нахальнее. — Вам меня не одурачить, Мастер, — он идёт дальше, — Я вырос в таком доме. В борделе. Притоны никогда не бедствовали, работницы всегда имеют неплохой доход; моя мать была одной из них. Мне очень повезло, что меня не утопили и не придушили тут же после рождения. Было исключено, чтобы из меня вышло хоть что-то приличное. Но, тем не менее, я тут — старший подмастерье на мельнице. Учёба у вас, Мастер, дала мне это, и я никогда не смог бы помыслить о вашей смерти. Кем я вырос бы без вас? Меня повесили бы как вора, я умер бы от голода попрошайкой. Но вместо этого я тут. Я не горжусь своим происхождением, но вы дали мне возможность, стать в жизни чем-то большим. Я благодарен вам за это. Может, я смогу отплатить вам той же монетой, прежде чем умру? Если я могу сделать для вас хоть что-то… Он умолкает. Смотрит на Чёрного Мельника, выжидая, но тот стоит, как вкопанный. Неясно, каково ему от слов Тонды. Только его единственный глаз отражает борьбу с самим собой и растерянность. Его лицо бледнеет. Удивление сильнее гнева. — Да что за вожжа тебе под хвост попала, зараза?.. — спрашивает он бесцветным голосом и тяжело опирается о стол. Он скрещивает руки на груди, внимательно глядит на Тонду. Так, словно ищет ответа. Тонда не отвечает: не может найти слов. Их взгляды пересекаются. Мастер снова спокоен, его единственный глаз смотрит холодно. Мастер знает, что с каждым ударом сердца мужество Тонды утекает, растворяется между досками пола, а страх растёт и снова делает его уязвимым. Он снова ждёт, зная, что равновесие сил снова сместилось в его сторону. Осталось подождать, пока страх не прикончит парня, и можно будет схватить его и уничтожить. Тонда удивлённо понимает, что может читать Мастера, как открытую книгу. Чем дальше они смотрят друг на друга, тем больше он узнаёт. Он видит хищника в засаде, ожидающего, пока добыча совершит роковую ошибку; видит холод, к которому он давно привык, которого ожидает. Тонда видит это, но это его больше не пугает. Мастер больше не имеет над ним власти. Всего пара слов забрали у Мастера его силу. Нет… не слов. Страх. Страх лишил Чёрного Мельника сил. Страх потерять силу. Страх стоять лицом к лицу с опасным противником — Тонда и сам знал, как это страшно. Тонда ясно видел страх Мастера, хотя Мастер хорошо скрывал его. А ещё он видел беспомощность, отдающуюся в душе Мастера. Что-то, что заставляет сердце биться тяжелее. И наконец, он мог видеть во взгляде Черного Мельника ещё кое-что. Мастер знал, что Тонда разгадал его. Знал, что они разгадали друг друга. Этого Тонда не ожидает. Он готов к гневу, к неистовству, но не к этому молчанию, не к этой осторожности. Ему становился холодно. Свечи на столе и масляные лампы едва ли могут согреть. Безумие происходящего неожиданное и тяжёлое. Страх вдруг кажется таким ненужным… Тонду пробирает дрожь. Это не ускальзывает от взгляда Мастера. Он отрывается от стола с неясным ворчанием и идёт к кровати. Сдёргивает одеяло, кидает Тонде. — На, накройся. Тут холодно, — угрюмо ворчит он. Его голос кажется порядочно прокуренным. Пока Тонда накидывает на плечи шерстяное одеяло, подбитое овчиной, Мастер отворачивается к столу. Он избегает смотреть на Тонду. Обстоятельнее, чем нужно, он управляется с кувшином вина и бокалом, подливает ещё вина. Так Мастер выигрывает время; даже больше, чем надо. В каждом движении сквозит нерешительность. Наконец он глядит на Тонду через плечо. — Вина? — коротко спрашивает он. Его голос звучит примирительно. Примирительнее, чем до этого. Тонда кивает с благодарной улыбкой и шагает к столу. Но Мастер отмахивается от него: указывает лечь обратно на кровать. — Сиди там, у меня здесь только один стул. Тонда медлит: глядит на кровать, затем снова на Мастера. Тот оборачивается с бокалом в руках: — Да сядь ты уже! Тонда нерешительно подчиняется жесту и опускается на кровать; греющее его одеяло крепко держится на плечах. Всё в желудке сжимается, ему до странного неловко. Да-а, он натворил дел… С этой минуты путь ведёт в неизвестность. Тонда кажется себе смешным, и стыд едва ли не хуже страха. Мастер садится на расстоянии вытянутой руки. Он протягивает Тонде бокал, не глядя на него. — Пей, — предлагает он. Его голос беспечен. Мастер опирается о бёдра локтями, сложив пальцы в замок. Он глядит в пол — угрюмо, ожидая чего-то. Тонда нерешительно подносит бокал к губам и медленно делает глоток. Крепкое вино… очень сладкое и пряное. Кисловатый привкус отдаётся на нёбе. И всё же вино греет. Тонда прикрывает глаза, благодарно кивает и возвращает Мастеру бокал. И тут Мастер кисло улыбается. С весёлым кивком, злобно косясь на Тонду он принимает бокал, вертит в руках. Они молчат какое-то время, и Мастер усмехается: — Отличный план! Хочешь меня разговорить? Поэтому ты сидишь, таращишься на меня и молчишь? Тонда опускает глаза: он не знает, что ответить. — Как сыну шлюхи, тебе должно быть совершенно ясно, что для того юноши из Дрездена это сомнительное удовольствие — слушать мою исповедь. Он не стал бы слушать, если бы я не заплатил. Тонда поднимает голову — и ему в глаза бросается злобная усмешка. Чёрные искорки пляшут в глазах Мастера. Он застывает. — Если вы этого хотите, я могу… Его перебивает раскатистый хохот Чёрного Мельника. Тонда изумлённо глядит на Мастера. Тот только качает головой, снова суёт ему в руки бокал и приглаживает свои мягкие волосы. — Дурак… — вздыхает он, — Вы все дурачки и молокососы. Конечно, я мог бы потребовать, чтобы ты… Но ты действительно думаешь, что это будет мне приятно? Будь спокоен, Тонда. Его имя звучит из уст Мастера до странного чужим. Тонда потрясённо опускает глаза, он чувствует себя невозможно глупо. Он крутит в руках бокал. Может, ему нужно просто уйти? Его жжёт стыд. Ему больно от усмешки Мастера. — Ты долгие годы был хорошим старшим подмастерьем, — произносит вдруг Мастер, не вставая, — Ты был способнее, чем другие. Толково руководил другими парнями, был уверен в своём ремесле. Хороший, способный ученик, особенно в Тёмном Искусстве. К сожалению… слишком способный. И этим ты приговорил себя к смерти. — Давайте не будем об том, — отрезает Тонда и делает большой глоток вина. Мастер похвалил его? Неожиданно. Слышать от Мастера слова признательности — это странно. Если Мастер и говорил с парнями, речь шла только о работе или о занятиях в чёрной комнате. Несмотря ни на что, он вознаграждал своих работничков только нагоняями и искренним презрением. А его Мастер похвалил. Но несмотря на это, мысли о смерти снова приходят в голову. — Хорошо… — протягивает Мастер и кивает, загадочная улыбка играет на его губах, — Да будет так. О чём же ты хочешь поговорить? Тонда вопросительно глядит на него. Мастер подчинился ему, это порядочно удивило. Он не ожидал, что Мастер вдруг сделается таким уступчивым, почти дружелюбным. Прямо скажем, он вообще не ожидал, что Мастер хотя бы примет его и его глупую идею. Он ожидал побоев, насмешки, ещё чего похуже. Он не знает, что он должен ответить. Тонда словно бы разделился надвое. Одна часть его по-особенному благодарна за это спокойствие Мастера; другая хочет провалиться сквозь землю. Его пугает неопределённость. — Простите, Мастер, — тихо говорит он и глядит на свои руки, держащие бокал, — Я был уверен, что вы меня убьёте. Ничего больше. — Да, я заметил, — усмехается Мастер, но его насмешка не злая. Голос звучит весело, взгляд внимателен, — Итак, юноша, ты сейчас здесь, — И, как бы то ни было, ты пока не мёртв. Что тебя волнует? Щёки Тонды горят — он не понимает, от вина или от смущения. В голове до странного пусто. «И что ты теперь сделаешь?» — спрашивает он себя, — «Ты всё потерял, проиграл свою никому не нужную жизнь, а теперь просишь о пощаде?» Он знает, что эти мысли снова заставят его сомневаться; заталкивает их так глубоко, как возможно. Осознание того, что он сидит и пьет вино с собственным убийцей — это как удар поддых. Он не может предугадать, что будет дальше. Что если Мастер заскучает от его бормотания и его нерешительности? Он отдан на милость Чёрного Мельника, у него отобрана колдовская сила, он может не надеяться на помощь других. Тонда глядит Мастеру в лицо, а видит пустой гроб в сарае. Такой короткий миг, сердце бьётся так сильно, а завтра уже не будет биться. Это все так глупо и нелепо, что он больше ничего не понимает. Это уже слишком. На него накатывает страх, лицо Мастера расплывается перед глазами. Он дрожит, глаза щиплет от подступающих слёз, горло сдавливает судорогой. У него из рук забирают бокал, разворачивают за плечи. Тяжёлая пощёчина возвращает в реальность. Тонда часто-часто моргает, стыдливо опускает глаза. Там, где тёплая ладонь Мастера касалась его плеча, разливается только холод. А щека наоборот горит огнём. Пальцы онемели, зубы стучат от холода. — Прекрати, Тонда, — произносит Мастер с упрёком и залпом допивает вино. Наливает ещё бокал, со вздохом протягивает подмастерью, — На, выпей. Тонда пьёт. Когда бокал пустеет, Мастер забирает его и ставит на пол, к кувшину с вином. — Тебе осталось немного, до рассвета, — спокойно говорит Мастер, — Потом ты умрёшь. Тебе пока нельзя быть здесь. Но ты здесь, это твой выбор. Захочешь выйти — выходи, я тебя не держу. Но если захочешь остаться, лучше придумай что-нибудь, чем меня развлечь. Не заставляй меня ждать слишком долго: я нетерпелив, и с полуночи твоя жизнь принадлежит мне. Я не буду медлить, я заберу её себе, если ты не дашь мне повода оставить тебя в живых. Я дам тебе отсрочку до рассвета. Если ты сможешь впечатлить меня, а не просто так. До полуночи тебе нечего бояться. Но до рассвета… Итак? Тонда видит, что Мастер не лжёт. Он предлагает искренне. Нельзя сказать, что страх смерти исчез, но страх перед Мастером медленно утихает. Странно… Странно знать, что он чувствует себя уверенно при Мастере. Не долго, но хотя бы последние несколько часов с ним не случилось ничего плохого, пока он тут. Тонда не хочет думать о том, что будет дальше. Он заставляет себя смотреть на Мастера. Он благодарен Мастеру: за особую искренность, не такую, как к другим подмастерьям, и за то, что Мастер идёт навстречу. Это нельзя назвать теплотой и дружелюбием. Но Тонда помнил тех, кто сидел тут до него, и знал, как Мастер обходился с ними. Тонда знал, как много это значит. Он делает глубокий вдох, потом кивает. — Мне страшно, — признаётся он уже свободнее. Мастер презрительно фыркает, но его единственный глаз глядит на Тонду так же внимательно. Его голос всё так же спокоен: — Да, это видно. Трясешься, как осиновый лист. Но мы все тут боимся смерти. — Вы тоже, — замечает Тонда. Его поражает, как искренне Мастер отвечает: — Да, я тоже. Больше, чем ты. Тебе нечего терять — только твою жизнь, больше ничего стоящего. Тонда глядит на него и едва верит, что не ослышался. — Больше… ничего стоящего? — повторяет он с горечью, не веря, — Моей жизни недостаточно? А вы, Мастер? Ваша жизнь что, ценнее моей? В глазах Мастера вспыхивает яростный огонь, и он отвечает разъярённей, чем следует: — Это ещё что за вопросы?! У меня титул, влияние, земли, репутация! — И что? Это делает вашу жизнь ценнее? — как бы невзначай спрашивает Тонда, — Вы раб, связанный нечестивым договором с чудовищем. Ничего больше. Бац! Тонде прилетает неожиданная и тяжёлая пощёчина. Мастер уже поднимает руку для второго удара, но Тонда оказывается быстрее. Он перехватывает руку Мастера и сжимает, словно в тиски. Надо же, как быстро он разгневался. Всего пара слов… — Ты, проклятый… — шипит Чёрный Мельник, но проглатывает оскорбление и резко вырывает руку. Ярость пылает в его глазах, но он больше ничего не говорит и ничего не делает. Только таращится на Тонду так, словно видит его в первый раз. Они вглядываются друг в друга, молча, изучая. И ясно видно, что Мастер обдумывает то, что только что было сказано. Обдумывает, вспоминает собственную реакцию. Тонде не по себе от того, что он так высоко вознёсся. Он не настолько хорошо знает себя, особенно по сравнению с Мастером. Раньше, в собственных воспоминаниях, в старые времена, он держал рот на замке и был благодарен за любую грубость от Мастера. Он не смел возражать. Теперь это кажется таким далёким… Теперь всё по-другому. Нет, он больше не боится. Мастер больше не враг и не зло. Перед ним сидит другой человек. Человек, который так же бессилен против смерти, как и сам Тонда. — Вы кого-нибудь любили? — спрашивает Тонда в тишине и этим кладёт собственное счастье на чаши весов. Мастер глядит на него, разозлённый, удивлённый вопросом, раздумывающий, что ему на это ответить. Наконец он наливает себе вина и опустошает очередной бокал и только тогда выдавливает в ответ: — Да, я любил. Долго. И зря. Он отворачивается, чтобы Тонда не видел, что в нём сейчас творится. — И как это относится к делу? Тонда улыбается: — Я всегда спрашивал себя об этом. От того ли идёт ваш гнев. Вы никого к себе не подпускаете; я девять лет служу у вас подмастерьем и пять лет — старшим подмастерьем и никогда не знал вашего имени. Кто сделал вам так больно, Мастер? Тонда удостоился следующего предостерегающего взгляда, но ничего более. — Вопрос, конечно, наглый, но я отвечу. То была моя вина. Большего не спрашивай. Мастер вновь наливает себе вина, но не пьёт. Тонда тянется к нему и забирает бокал. — Вы должны быть в здравом уме, если всё ещё хотите убить меня сегодня. Это была вымученная шутка, и Мастер не засмеялся над ней. Он лишь угрюмо взглянул на Тонду. — Мне ничего не сделается от пары бокалов вина, — суховато замечает он, — А вот твои вопросы — это полная чушь. Он кивает на бокал в руках Тонды. Тёмная искра вызывающе мерцает в его глазах. — Ну, и что теперь? Выпьешь, или мне обратить его в уксус? Тонда подносит бокал к губам, но делает лишь маленький глоток. — Позвольте спросить… Кто вы, Мастер? — тихо спрашивает он. Чёрный Мельник глядит на него, подняв бровь: — Кто я? Что ты имеешь в виду? — Я спрашиваю, откуда вы, как вас зовут и какой была ваша жизнь до мельницы. — Это был сон, и тот сон давно прошёл, — коротко отвечает Мастер, — Больше мне нечего рассказать, — но затем, помолчав немного, он говорит дальше. — Я был подмастерьем на мельнице, как ты. Я научился ремеслу в Кобленце, потом долго странствовал, попал в Тёмную школу, а потом — снова в странствиях — я попал к вербовщикам и обязан был идти на войну. Я вернулся раненым и получил этот клочок земли с мельницей в награду за службу и за раны. Курфюрст и сейчас охотно вспоминает обо мне и моей силе, когда ему скучно или когда надо запугать — неважно, врага или союзника. И это всё, что я могу рассказать. Тонда кивает. Мастер всё же остался для него безымянным. Но непостижимые тени обрели контуры, стали осязаемыми. Он глядит на пожилого мужчину перед собой. Взгляд падает на глаз со шрамом, прикрытый повязкой. — Это случилось на войне? Мастер качает головой и улыбается — коротко, но кисло: — Не на войне, раньше. В поединке с другим волшебником — из-за девушки, представь себе. Мы были одного возраста, едва выпустились из Тёмной школы. На городской ярмарке мы оба весело станцевали с девушкой. Он напился, у него было больше прав на ту девушку, и он вызвал меня на поединок. И победил меня, собака… Хотя он и победил меня, он вороном выклевал мне глаз. Он думал, это будет мне хорошим уроком. — Она того стоила? — Девушка? — Мастер пренебрежительно фыркает, — Нет. Я её даже не знал. Старший подмастерье молчит: ему в голову не приходит ответа. Он делает большой глоток вина, потом протягивает Чёрному Мельнику бокал. Мастер отвечает так послушно, что Тонда смелеет всё больше. — А война? — спрашивает он, — Что там за раны? Мастер кидает на него весёлый взгляд. Рассматривает его внимательно и оценивающе, будто раздумывает, насколько серьёзен вопрос Тонды. Тонда напряжённо глядит на него, не отворачивается от взгляда, просверливающего насквозь. И тут усмешка искажает черты лица Мастера, и его выражение вдруг напоминает волчье. Чёрный Мельник опустошает бокал и отставляет прочь. Потом, ни говоря ни слова, начинает расстёгивать жилет и рубашку. Он перебрасывает воротник через левое плечо и поворачивается к Тонде спиной: — Будь так любезен… Он указывает на воротник и снимает рукав. То, что Тонда увидел под тканью рубашки, было самым ужасным ранением, которое он когда-либо видел. Непрерывная сеть шрамов на израненной плоти тянется по левому плечу, переходит на кобчик, спускается вниз по спине. Шрамы твёрдые и вздувшиеся, словно плохо вылеченный ожог. А выше, на лопатке, перетянутая блестящая белым кожа. Чуть ниже — шрамы, словно следы огромных когтей. Сперва Тонда медлит, но затем его жжёт любопытство; он отводит глаза в сторону, чтоб не видеть того, что показал Мастер. Рубашка соскальзывает с плеча Мастера, лежит складками на запястьях. — Как это случилось? — спрашивает Тонда тихо, почти благоговейно. Мастер опускает голову, шумно вздыхает и медлит с ответом. Наконец он тихо отвечает: — Это было на турецкой войне, командующий освободил меня из вражеского лагеря. В бегах я должен был сражаться. Меня схватил старый друг, который был колдуном при турецком султане. Мы были прямо в небе над вражеским лагерем: я на лошади, командующий за моей спиной, остальные обращены орлами. Я подстрелил его, но упал сам, и тогда он схватил меня и сбросил с лошади. Мы свалились прямо перед саксонской артиллерией — в граде пуль, в облаке едкого порохового дыма. Короче говоря, я очнулся через три дня: меня спас полевой врач. А мой друг сгинул в огне. Я его больше не видел. Тонда осторожно касается шрамов на плечах Мастера. Они не такие твёрдые, как кажется. Мастер резко набирает воздуха в грудь, но не двигается. Не двигается и тогда, когда кончики пальцев Тонды блуждают дальше по ямочкам и бугоркам израненной кожи. Мастер просто позволяет ему это. И Тонда не может поверить, что это действительно происходит. Не может осознать, что человек перед ним — это действительно Мастер, и Мастер позволяет ему, безнаказанному, эти прикосновения. Терпит эту открытость, словно это не что-то невероятное… Это почти абсурд! Мастер позволяет это человеку, который через пару часов отдаст ему свою жизнь. Ладонь Тонды лежит на плече Мастера, и кожа теплеет от его прикосновения. Он чувствует, что Мастер едва заметно подаётся к его ладони. Тишина между ними накалена до предела и полна ожидания. Тонда поднимает глаза и видит лицо Мастера — умиротворённое, глаза прикрыты. Мастер бесстыже наслаждается этим, и это так трогательно… Тонде становится любопытно, и он гладит края шрамов. Там, где рубцы переходят в здоровую кожу. Он слышит, как Мастер медленно тихо выдыхает; видит, как его веки подрагивают. И то, что отражается на его лице, так прямо и так искренне, что Тонда не может оторвать глаз. — Ты видишь, — шепчет Чёрный Мельник, — Видишь, что мне не осталось почти ничего, кроме как останавливаться в притонах и искать утешения там. Ни одна женщина не выберет жалкого одноглазого калеку, когда может выбрать прекрасного юношу или прославленного офицера. Тонда замирает, на сердце до странного тяжело. Дышать так трудно, словно что-то давит на грудную клетку. Это признание Мастера исподволь повлияло на него? Крохотное усилие воли нужно, чтобы снова привести руки в движение. — Ты первый кроме тех, в борделе, кому я это показываю, — продолжает Мастер. Немного торопливо, коротко и неясно взглянул на Тонду через плечо, сел ближе, — Первый, кто захотел понять. Говоря это, он хочет поправить рубашку, но что-то не позволяет Тонде отпустить его. Руки Тонды, будто сами собой, настойчиво и мягко поглаживают кожу Мастера. И Мастер вновь позволяет ему это сделать, и снова никаких пугающих вспышек гнева. Рубашка свободно лежит на его бёдрах. Его тело отчётливо показывает возраст. Мышцы становятся мягче, слабее с годами, а ещё видно, что Мастер сыто и спокойно жил эти годы. Несмотря на шрамы, будто жуткие инородные тела, сразу бросающиеся в глаза, вид Мастера не безобразен. Кожа очень светлая, почти светится тусклым огоньком. Напротив этих стигмат кожа изукрашена магическими символами, начертанными тёмными чёрнилами, филигранным шрифтом. А вместе они складываются в большие формы, угловатые и закруглённые линии, перетекающие друг в друга, причудливо переплетающиеся. Справа ряды символов уходят под мышку, слева перекрыты шрамами. В центре переплетённых линий — два обращённых друг к другу полумесяца, образующих форму лилии. Бело-серые волосы Мастера, лежащие беспорядочными волнами, доходят ровно до плеч. Руки Тонды тянутся дальше, и его глаза видят это словно со стороны — вверх и вверх, до затылка, торопливо преодолевают его высшую точку. Мягко надавливая, снова вниз, к ключицам и плечам, вдоль по руке до локтя к запястьям, чтобы рукав рубашки смялся на них глубокими складками. Дыхание Мастера сбивается, по спине проходят мурашки. — Да что ты делаешь?.. — шепчет он. Его голос беззвучен и мягок, без протеста, полон тоски. Тонда не отвечает. Его ответ — это движения, которые он не прекращает ни на миг. Он наконец стаскивает рубашку с запястий Мастера. Тот медленно поворачивается к нему. В его взгляде тысяча вопросов и единственное пламенеющее желание: Не останавливайся. Тонда тянется вперёд, и одеяло соскальзывает с его плеч. Он не замечает этого, ему безразличен холод. Кончики пальцев обводят ключицы Мастера, под которыми грудь подымается и опускается от тяжелого сбивчивого дыхания. На груди пылает угольно-черное солнце. — Тонда… Голос едва слышен, руки юноши скользят по груди старика. Веки трепещут — и на здоровом, и на больном глазу. Тонда поднимает левую руку, тянется ко лбу своего Мастера. Туда, где начинаются шрамы, которые исчезают ниже. Когда он осторожно тянется дальше, из единственного глаза Мастера прокатывается серебристая слезинка, скатывается по щеке блестящей дорожкой. Тонда улыбается и тоже закрывает глаза, его руки блуждают по телу Мастера. Ему больше не страшно. И вот какое-то время спустя времени нет вообще — только биение сердца и дыхание, которые заполняют пустоту, и скольжение рук по коже. Потом Мастер медленно поднимает руки, и его пальцы переплетаются с пальцами Тонды. Руки Тонды останавливаются. Стальные серые глаза глядят в единственный глаз Мастера, наполненный неясной печалью. — Ты не можешь хотеть этого, Тонда. Не вот так. Не со мной, — произносит Мастер. Он говорит так, словно только этого и ожидал — стать отвергнутым и раненым. Взгляд Мастера странный, чужой и в то же время трогательный, хотя Тонда всегда знал его жёстким и непреклонным. Надо же, как этого человека поменяли несколько часов и пара бокалов вина. Тонда отвечает искренней улыбкой и вкладывает в нём всё тепло, которое он чувствует сейчас. — Я хочу этого. Если вы тоже этого хотите… Искорка недоверия блестит во взгляде Мастера. И беспощадная пылающая надежда, которая делает его ещё уязвимее. Он живёт тут уже очень давно с тех пор, как кто-то был с ним так человечен. — Если я этого хочу… — медленно повторяет он, осознавая, чеканя слова. Его взгляд ищет что-то в глазах Тонды. Но Тонда не знает, нашёл ли он это. И вдруг, неожиданно, горечь с силой вернулась назад. Так, что подмастерью стало холодно. Мастер отпускает руки Тонды, отворачивается, снова натягивает рубашку на плечи. Напряжённый и разбитый, с отвёрнутым от Тонды лицом, Мастер сидит перед ним, опершись локтями о изголовье кровати, обхватив руками плечи. Холод между ними, словно стена, словно неодолимая пустошь в тысячу миль. — Мастер?.. — Тонда тянется левой рукой к его плечу. Мастер поднимает руку, отстраняет его резким жестом. Но Тонда больше не боится его, просто перехватывает руку Мастера и держит её. Его правая рука лежит на плече старого мужчины, пододвигается ближе и нежно тянет к себе. — Пусти меня! — шипит Мастер, пытается вырваться. Но пытается не настолько сильно, как если бы желал этого на самом деле. — Нет, — только и отвечает Тонда и кладёт голову на плечо Мастера. Мастер не противится. Напряжение в его мыслях медленно спадает. И вновь они замирают на какое-то время. Там, снаружи, холодный ветер веет у старой мельницы и волком воет под крышей. Тонда тихо смеётся, утыкаясь в плечо Мастера. — Моя мама называла его волчьим ветром, — говорит он в тишине, — Дикая охота. Ветер, который сжирает человеческие жизни, как ласточка летом склёвывает мошек. Кто не будет осторожен, того запросто схватит. В это время года ночью мне нельзя было выходить наружу одному. Он чувствует, как Мастер набирает в грудь воздуха, а потом медленно и спокойно выдыхает. — Да, есть такое правило, — подтверждает он, — Каждый год этот ветер забирает чью-то жизнь. Всего одну, — он легко оборачивается, и Тонда чувствует его дыхание на собственном лбу, — Этой ночью он ищет тебя. — Он меня уже нашёл, — шепчет Тонда. Он нежно обнимает Мастера, их пальцы вновь переплетаются, и Тонда придвигается к нему совсем близко. Плечо Мастера, тёплое, касается его груди, — Но я не хочу штормового ветра. Не сейчас. Он чувствует, как Мастер заключает его в объятия. — Вот тут ты ошибаешься, — тихо возражает он и сильнее сжимает руки Тонды, — Очень ошибаешься. Тонда улыбается: — Да? А что его держит? Почему ветер меня не забирает, что ему мешает? Мастер медлит с ответом, потом склоняет голову к Тонде. Его щека касается лба Тонды. — Я пока не хочу тебя терять. Тонда медленно поднимает голову. Его нос касается подбородка Мастера, подымается до линии скул, касается крыльев носа. Его губы призывно шепчут, касаясь губ Чёрного Мельника. И когда он открывает объятия и крепче прижимает старого Мастера к себе, тот отвечает: его губы касаются губ Тонды в нежном медленном поцелуе. Лишь отблеск прикосновения, но им достаточно этого. Их тёплое дыхание касается лиц. Между ними больше нет расстояния, только влечение. Тонда обрывает поцелуй так же осторожно, как начал его, отстраняется от Мастера и медленно встаёт. В мгновение лик Мастера снова омрачается. — Здесь холодно, — с улыбкой произносит он, будто это может всё объяснить, — Пойдём. Он снова берёт Мастера за руки и тянет вверх, к себе. Мастер послушно следует за ним, глядит на него вопросительно. Его взгляд неопределенный, как это бывает очень часто. — Смерть вызвала странное безумие, — тихо произносит он. — Это безумие называется «жить». И чем ближе смерть, тем больше мы хотим жить, — руки Тонды ласково обхватывают лицо его Мастера, большие пальцы гладят по вискам. Тонда чувствует его тепло; чувствует, как руки Мастера медленно ложатся на его бёдра. Он касается лбом лба Мастера. Закрывает глаза, позволяя Мастеру начать. Он слышит, как Мастер произносит: — Я боюсь. Тонда улыбается благодарно и мягко. В словах Мастера он узнаёт собственные признания. Он думает о насмешливом ответе Мастера тогда, пару часов назад. Он спрашивает ещё мягче: — Чего? — Тебя, — ответ неожиданно честен, — Твоей силы. Неопределённости нашего пути. Утренней зари. А больше всего следующего вдоха. — Иногда нам позволено жить только здесь и сейчас, Мастер. Сегодня вечером между нами больше нет места страху. Я слишком долго вас боялся. Если бы я осознал это раньше, что было бы сейчас между нами? Но я упустил эту возможность, и нам остались считанные часы. Но однако же — мы здесь, и ещё осталось время до прощания. Тонда глубоко вдыхает, его сердце готово выпрыгнуть из груди. Его следующие слова почти тонут в вое ночного ветра: — Так покажи мне, кто ты такой, волк, и забери меня. Я здесь, и я твой. Мастер уставился на него, в его взгляде смешивается ярость и желание. — Ты тоже называешь меня волком. Они называли меня волком, когда я шпагой кромсал турок, как овец. Это одно и то же? — Волк, который покинул свою стаю — изгнанный ли или по своей воле. Волк, который жалок и идёт ко дну в своём одиночестве, — только и отвечает Тогда, а его руки проникают под воротник рубашки Мастера и снова снимают её. — Изгнанный. Сбежавший. Может, и так… — губы Мастера дёргаются в невесёлой улыбке. Его отвлекает рука Тонды, блуждающая по его телу. — Тонда… — шепчет он с игривой угрозой в голосе. Его глаза угрожающе блестят, — Ты играешь с огнём, и он обожжёт тебя. — И пусть, — голос Тонды беспечен. И тут Тонду вновь прижимают к стене, дыхание сбивается от жаркого поцелуя — безудержного, требовательного. Такой ненасытный, и в то же время более искренний, чем тот невинный поцелуй, которым он обменялся с Воршулой; полный грубой силы, жадный, как пламя, и губительный, как ледяная вьюга. Он отвечает на поцелуй с такой же силой, подаётся вперёд и продолжает. Тонда едва замечает, что его рубашка соскальзывает на пол следом за рубашкой Мастера. Губы на его шее, укусы, руки благодарно скользят по спине и там, где они ещё никогда не были. Холодный ночной ветер, как удары плети. Время течёт, словно в лихорадочном бреду, густое, как патока. Тонда чувствует только Мастера: его движения, его дыхание, его пламенное желание. Он быстро берёт инициативу на себя и оттесняет Мастера. Одежда Мастера лежит у постели неаккуратной грудой, пока тело Тонды под прикосновениями его Мастера обращается в текучее золото. Всё, что он может воспринять сейчас — это жар и желание и та реальность, которую он никогда не знал до этого мига. Он хочет этого мужчину, и он отдаётся ему без остатка. Они любят друг друга несдержанно и страстно. В высшей точке наслаждения с губ Мастера срывается его имя. Тонда нежно подхватывает Мастера, когда того покидают силы. Тяжело дыша, он натягивает на них двоих одеяло, убирая со лба Мастера пот. Безмолвные, едва дышащие, они прижимаются друг к другу, переполненные теплом друг друга. Тонда ещё долго вслушивается в удары сердца Мастера, которое колотится в тишине громче, чем его собственное. Вслушивается, как оно бьётся всё спокойнее и тише. Его руки тихо гладят спину старого мужчины, изучают шрамы, словно собираются нарисовать их. Их дыхание снова становится спокойным, и Тонда искренне произносит: — Спасибо вам. Этих слов достаточно. Мастер глядит на него, долго и изучающе, будто он хочет сказать что-то и не может найти слов. Наконец он вяло проговаривает: — Ты меня спас. Спас и одновременно проклял, — его взгляд продолжает блуждать, останавливается на чём-то неясном вдалеке, — Грядущий день меня окончательно уничтожит. Едва Тонда хочет ответить, как Мастер резко разрывает объятия и отворачивается. Оставляет колкий холод на коже юноши и застывшее онемение в его сердце. — Это случится, только если вы позволите этому случиться, — отвечает Тонда через какое-то время с куда большим нажимом, чем нужно. Ответа нет. — Храните этот момент, Мастер. В нём достаточно силы, чтобы провести вас через тяжёлые времена. — Надо же, что тебе известно, — резко отвечает он. — Я знаю об этом достаточно, ведь я работаю около вас уже восемь лет. И я был достаточно умён и достаточно глуп, чтобы показать вам свою магическую силу. Ведь моя сила подарила мне этот момент. Я был глуп, потому что я умру из-за этого. Но я был умён, потому что вы открылись мне, и я могу лишь быть благодарным, что умру не от рук совершенного незнакомца. Мастер оборачивается к нему, отчаянно и дико пылает искра гнева в его взгляде. Единственный вопрос зарождается в его разуме. Пока он пытается найти ответ на лице Тонды, он тихо произносит: — И как ты собираешься примириться с этим? — С моей смертью? — И с тем, что я твой убийца. Тонда опускает глаза, ответ даётся ему нелегко: — Я не могу назвать это «смириться», Мастер. Мне всегда было ясно, что смерть настигнет меня раньше, чем других. Довольно странно уже то, что сын шлюхи пережил свои первые недели. Но я стал вашим старшим подмастерьем. Это превзошло все мои мои мечты; кто-то внушил мне, жалкому вору, доверие и возложил на меня ответственность. Я нашёл друзей, я полюбил. А сейчас… Я всё равно умру, и это позволит моему возлюбленному остаться в живых, — он задумчиво рассматривает Мастера, — В отличие от вас, я не владею ни вещами, ни землёй и могу не бояться потери. Когда вы преодалеете эти привязанности, вы заметите, что умирать не так страшно, как кажется. Мастер нахмуривает брови, и лицо мрачнеет, как затянутое грозовыми тучами ночное небо. — Как ты можешь такое говорить? Так легкомысленно утверждать, что смерть, бессмысленная и безвременная, как твоя — это не плохо! — Она меня больше не пугает, — Тонда пожимает плечами. Он медленно и бережно кладёт ладони на чёрное солнце, что сияет в сердце его Мастера, — Если бы я хотел жить, я бы убил вас и занял ваше место тут, на мельнице. Я бы умер сам, чтобы остаться в живых. Но это не дало бы облегчения. Мастер смеряет его угрюмым взглядом. Взгляд полон непонимания. — Ты как ягнёнок, Тонда, раз ты так думаешь. Так легко сдаёшься и позволяешь волку вроде меня загрызть тебя. Горькая улыбка играет на губах Тонды и отражается в его глазах, когда он тихо произносит: — Знаете… Однажды я видел это собственными глазами — то, как волк в поле рвал овцу. В морозную ночь он кружил вокруг стада, у которого я спал. Погоня была короткой. Один-единственный точный укус — и овца задушена и мертва. Это не было жестоко, не было для чьего-то удовольствия: это всего лишь нужно для выживания. Овца не издавала ни звука до момента, когда челюсти волка сомкнулись на её горле. Как будто она знала, что сопротивление не поможет. Как будто она всё знала. Волк был милосерден, — улыбка стала мрачнее, — Волки и овцы, мастера и ученики. Каждый сражается в собственной битве против смерти и каждый, каждый спотыкается где-то. Каждое странствие и каждый путь подходят к концу. В этом нет ничего плохого. И нет ничего важнее, чем тот шаг, который ты делаешь прямо сейчас. Мастер закрывает глаза и тяжело вздыхает. Вздох звучит изнурённо. Он опускается на простыни около Тонды: — Эта болтовня меня утомляет. Они умолкают, лёжа друг около друга. Мастер и Тонда не могли бы быть друг другу более чужими, чем в этот момент. Мысли Тонды блуждают. Наконец Мастер поднимается, идёт к умывальнику и наливает воды из деревянного кувшина в миску для умывания. Он осторожно умывается, словно ему не мешает, что на него смотрит Тонда. Тонда ещё долго вслушивается в мягкое журчание воды, а затем встаёт. Его взгляд медленно блуждает по смятым простыням, потом поднимается к Мастеру. Тот как раз окончил умываться, выливает в ведро воду из миски и наливает туда свежей воды. «Если ты хочешь…» — говорит Тонде его взгляд через плечо. Тонда с благодарностью принимает предложение. Пока он умывается, Мастер убирает со стола, в возвращается к умывальнику с чашей в руках и выливает содержимое в ведро, как и до этого. Он ставит рядом глиняную миску и снова опускается на кровать. В его движениях сквозит непривычная усталость и изнеможение. Тонда украдкой гладит на него сверху вниз. Он лежит на спине посреди кровати, одеяло прикрывает его по пояс, а правая рука покоится на животе. А левая рука поднята, и лицо скрыто в тени от локтя. Он кажется расслабленным и беспокойным одновременно. И по тому, как ровно он дышит, как контролирует дыхание, Тонда видит, что он взволнован. Тонда тоже опустошает миску, вытирается тряпкой и раскладывает сушиться, перекинув через край умывальника. Потом подбирает с пола их с Мастером одежду, бережно складывает одежду Мастера и стопкой кладёт у изголовья кровати. — Это был твой первый раз? — спрашивает вдруг Мастер, встряхивая собственную рубашку, чтобы надеть её. Тонда с любопытством глядит на него, рассматривает внимательно и только потом отвечает: — Да. И нет. — Не притворяйся, что не понял, Тонда. Я имею в виду, первый раз с мужчиной. — Нет. Но это первый раз, когда я почувствовал столько при этом, — его рубашка соскальзывает на пол, а он сам садится на краешек кровати. Мастер разглядывает его с неприкрытым любопытством: — Почувствовал? Как это? — Я не чувствовал ни с кем такую отдачу, как с вами, — искренне произносит он. — Даже так? А сколько мужчин у тебя было? — Довольно много. Чего только не сделаешь ради еды, когда ты плохой вор и с детства знаешь о ремесле шлюх, — таков был честный ответ Тонды. Насколько можно было увидеть в тени, на лице Мастера не было неодобрения. Но ответ Тонды и то, что отозвалось в этом ответе, ему очевидно не понравилось. Его взгляд неясен, вверчивается в Тонду: — А здесь, на мельнице? — Только вы. — Я думал, прошлой весной у тебя с той девицей было что-то серьёзное, — выведывает Мастер дальше. — Да. Воршула… — Тонда проглатывает невыразимую горечь, которая клокочет в душе при мыслях о возлюбленной. Его вдруг охватывает ужас от того, как вскользь Мастер упоминает о её убийстве. Так просто, как будто он говорит о вчерашней погоде. Это злит Тонду, и он добавляет грубее, чем нужно, — Я люблю, кого люблю, Мастер. И я отдаюсь тому, кому хочу. У любви нет различий. — Любовь… — Мастер произносит это слово тихо и горько, — Сегодня ночью ты тоже её почувствовал? Какое-нибудь особое… душевное волнение? — Никакой любви к вам, если вы имеете в виду это. Но да, это связано с вами. Вместо возражений Мастер отводит глаза и с шипением выпускает из груди воздух. Этот выдох звучит разочарованно и рассерженно. — Вы желали этого, разве нет? — прибавляет Тонда, потому что не может вынести внезапного молчания после расспросов, — Вы очень желали этой любви — так сильно, что вы не выносите и моего взгляда при других, а малейшее влечение душите на корню. Но это не принёсёт вам облегчения, только ещё больше боли. Тонда не получает ответа. Но тишина невероятно чётко выдаёт, что его слова дошли до Мастера. Рука Мастера, покоящаяся на его животе, напрягается, так что края ногтей белеют от напряжения. Губы старого мужчины сжимаются. Тонда примирительно произносит: — Я больше не смогу помочь вам, потому что уже слишком поздно. Но… найдите того, кому вы сможете доверять. Я серьёзно. Эта игра в прятки только вредит вам. Тонда колеблется: не знает, что делать с холодным молчанием Мастера. Он медленно выдыхает, трёт виски. Его взгляд отказывается прочесть хоть что-то в тени, которая скрывает лицо Мастера; Тонда берёт его за руки, рывком поворачивает к себе. Время течёт медленно, и что-то подталкивает Тонду к тому, чтобы снова заставить Мастера говорить. — Для вас это тоже был не первый раз, — говорит он в тишине. И кажется, вопрос попадает в цель. — Я что, не говорил этого? — язвительно ворчит Мастер. — Говорили, — смеётся Тонда, неожиданная злость Мастера позабавила его, — Да, вы говорили. Но я любопытен, — его лицо просияло губительной улыбкой, — Итак. Сколько? — спрашивает он вызывающе. И тут на лице Чёрного Мельника тоже дёрнулось нечто похожее на улыбку. Он позволяет себе сыграть в эту игру-допрос. — Мужчины? Или женщины и шлюхи тоже? Тонду снова поражает его уступчивость: — Все, — усмехается он. Мастер злобно кряхтит, но это только игра. Он чуть оборачивается и приподнимает одеяло. Тонда, смеясь, плюхается в постель. Их бёдра соприкасаются, но ни Тонда, ни Мастер не отстраняются. Тонда лежит на боку, подпирая голову рукой. Мастер расслабленно лежит, положив голову ему на бедро. — Это началось с другим парнем с мельницы, когда я уже окончил обучение. После обучения он тоже стал волшебником, — рассказывает Мастер, — Мы были всегда вместе, путешествовали долгие годы и были хорошими друзьями. Одна холодная ночь в поле изменила это, — он задумчиво рассматривает Тонду, как будто взвешивает, сколько ему можно рассказать, — Я полюбил его. Больше, чем кого-либо из людей потом. А для него это было увлечение, которое длилось не дольше, чем снег, лежащий на полях. После него были другие: чаще на одну ночь, реже — на несколько дней. А потом, после войны, только шлюхи. И с тех пор в моей жизни не было ничего такого, как с ним. — Что из него вышло потом, из того парня? — мягко спросил Тонда. — Орёл на службе у султана, с которым я сражался в войну, — горько произносит Мастер. Взгляд Мастера ищет что-то, устремлён вперёд в поисках ответа. Тонда не отвечает ничего: он не знает, что ему на это сказать. Он лишь медленно поднимает руку и лёгким движением кладёт ладонь на грудь своего Мастера. Тонда не отводит глаз ни на минуту, даже не моргает. Мастер наконец опускает глаза и рассматривает пальцы Тонды, которые медленно поводят по его груди. Тем больше Тонда узнаёт из истории этого старого мужчины, тем более чужим он становится. Чем больше он знает, тем дальше отступают условности, растворяются за самым главным, далёкие и незначительные. И в то же время между ними растёт странное доверие. Тонда задумчиво поводит пальцами по лучам чёрного солнца на груди Мастера. Его прошлое Я язвительно смеётся над желанием, растущим в его сердце. Желанием стать для Мастера близким человеком любой ценой. Ладони блуждают дальше, назло мыслям, к ладоням Мастера. Пальцы нежно скользят к ладоням Мастера, их танец занимает время. Он подаётся вперёд, а его руки находят путь: вниз по рукам к мягкому животу, поглаживают его, скользят по рёбрам, по долине, которую образует бок, и вверх по бёдрам, а потом замирают там. Их взгляды снова встречаются. Взгляд Мастера полон неуверенности и изумления, он не верит своим глазам. А глаза горят от нетерпения. Взгляд Тонды отвечает ему спокойной уверенностью, нежностью, силой. Они долго ведут безмолвный разговор. — Это загадка для меня, Тонда, — говорит наконец Мастер, его голос тих и задумчив, — Загадка, что ты можешь так сильно хотеть меня. Я должен тебя презирать, ты должен меня ненавидеть. А вместо этого ты лежишь тут около меня и ласкаешь меня так, что голова кругом. Тонда подаётся ближе, так что касается тела Мастера. — Почему я должен вас ненавидеть, Мастер? Я хочу провести свои последние часы с улыбкой, сейчас, там, где я получил такую возможность. На какое время эти слова остаются последними, которыми обменялись Тонда и Мастер. Но разговор идёт дальше. Жесты и взгляды заменяют слова, а за ними следует долгим поцелуй, который стирает расстояние между ними. Немая просьба о прощении и в то же время прощение. Прикосновения, которые принимает Тонда, полны глубокого почтения — медленные, внимательные, преданные. Он может только заворожённо наслаждаться тем, что он познал здесь, с Мастером. Им овладевает тихое безграничное счастье. Отчуждение между ними бесконечно медленно расплавляется, оставляя чистоту и безграничное доверие. Голос сомнения утихает. Только дыхание и прикосновения имеют значение. В эту ночь они полюбили друг друга во второй раз. Тонда на коленях своего Мастера, медленно сгибает бёдра. Лоб Мастера касается его груди, руки мягко подхватывают Тонду. Тонда слышит вздохи, полные удовольствия, которые Мастер выдыхает, уткнувшись в него, вознаграждая его нежными поцелуем и прикосновениями. Это время принадлежит им, и ценен каждый миг, что уже подходит к концу. Мастер вновь дрожит всем телом, когда приближается к долгожданной развязке. Тонда притягивает его к себе с долгим поцелуем, и поцелуй окончательно вырывает из реальности. Дыхание сбивается в коротких беспорядочных толчках, выравнивается на какие-то секунды и снова теряется в долгих невероятных вздохах. Тонда прерывает свои мягкие движения первым, обнимает Мастера обеими руками, и Мастер медленно опускается на подушки. Тонда не обращает внимание на собственное возбуждение. Он даёт Мастеру прийти в себя, гладит его и бережно целует. Руки Мастера медленно спускаются вниз по его спине, он отвечает на поцелуй Тонды и медленно подчиняет себе. Он тает от прикосновений, будто воск под солнечными лучами, медленно и непокорно. И, словно его чувства под запретом, он отдаётся Мастеру без остатка. И вновь приходит в себя — на руках Мастера, который лежит сзади и мягко целует его в затылок. Его руки играют с Тондой в только ему ведомые игры. Времени и пространства не существует, словно высшая точка наслаждения заставила Тонду потерять сознание. Он чувствует себя защищённым, но освобождённым, горящим, как звезда. Сердце бьётся всё спокойнее, на него наваливается изнеможение, но он всё ещё бодр. Жадно глотая воздух, с колотящимся сердцем Тонда оборачивается, тихо смеясь. Он глядит в лицо Мастеру, и его лицо прекрасно от спокойствия и доброты, что переполняют его. Мастер отвечает улыбкой, прикрывает глаза, зарывается носом в волосы Тонды и обнимает чуть крепче. Волчий ветер за окном поёт им колыбельную. Удар за ударом бьются два сердца. Дыхание Мастера становится глубже. Он засыпает. Тонда не спит и улыбается про себя, лёжа подле Мастера. Он думает о той ночи в Дрездене и о печальной и искренней улыбке Мастера, которая досталась ему, чтобы защитить от темноты. Думает о том, как руки Другого сжимали руки Мастера, как они тихо говорили о чём-то. Все эти годы он не мог забыть ту картину. Не мог забыть, что у Чёрного Мельника есть ещё одна, тайная сторона, и он так же человечен, раним и мягок, так же ищёт и желает сострадания, как другие люди. Все эти годы Тонда искал эту сторону, эту большую тайну Мастера. Он наблюдал за Мастером, ждал, но ничто не указывало на хотя бы крохотную частичку этого Я. Чем жёстче и холоднее Чёрный Мельник обходился с другими парнями на мельнице, тем сильнее Тонда желал увидеть человечную сторону этого Человека. Место старшего подмастерья было для него возможностью наконец построить мост между ними. Он желал этого. Но между ними стояла пропасть. Расстояние не сокращалось, оно ощущалось всё чётче. Очень скоро Тонда должен был понять, что быть старшим подмастерьем к Козельбрухе не значит войти в доверие к Мастеру. Это значит стать его инструментом. Сильным инструментом, который всегда под рукой, но всегда на расстоянии вытянутой руки. Время утекало, как песок сквозь пальцы, и Тонда терял мужество сломать молчание между ними. И только перед лицом верной смерти, когда ему больше нечего было терять, он рискнул и решил сыграть в игру. И в награду за риск перед Тондой открылись настежь двери, двери к скрытой сути этого человека, ведущие сквозь тьму. Двери остаются открытыми перед ним, и лучи света тихого глубокого облечения исходят наружу из глубины души Мастера. Умиротворение, что исходит от Мастера, забирает у Тонды страх. Тонда вдруг тоже проваливается в глубокий, без сновидений, сон, который проносит его через полночь в Новый год.

***

Когда он просыпается, постель уже пуста. В комнате холодно и темно. В сумерках его дыхание трепещет, как невесомая вуаль на губах. Окно открыто, и перед ним неясно вырисовывается силуэт Мастера. Ветер с шипением врывается внутрь, и рубашка Мастера трепещет на ветру. В комнате веет запахом мороза и снега и терпким ароматом затухающего в печи огня. Тонда садится, натянув на себя одеяло. И слышит, как Мастер бормочет: — Я не знаю, что мне делать, Тонда. Его голос звучит чужим в темноте, угрожающим, как раньше. Тонда замирает. Он загнан в угол, неуверенность охватывает его, и страх медленно проникает в его душу, возвращаясь с новой силой. Кажется, время пришло. — О чём вы? — тихо спрашивает он и встаёт. С одеялом на плечах осторожно подходит к Мастеру. Снова, как и прежде, всё ясно и неясно ничего. Волнение нарастает исподтишка; Тонда чувствует и боится, что сейчас случится что-то неожиданное. Он идёт по неверной почве, он это знает. Он обходит вокруг тяжёлого деревянного стола и краем глаза улавливает металлический блеск. Мастер тяжело опирается на подоконник. Перед ним лежит длинный нож, и лезвие отражает тусклый свет. Его взгляд устремлён на лезвие, а взгляд Мастера — вдаль, за окно. Сердце колотится в груди. В темноте невозможно узнать, каково выражение лица Мастера. — Сейчас должна быть отдана жизнь, — говорит он ровным бесцветным голосом, — Того требует договор. Но после этой ночи с тобой и больше не могу принять решение, — он окончательно раздавлен. — Вы уже приняли решение, — отвечает Тонда. Его злит, что Мастер сомневается сейчас, — Меня не станет, вы будете жить. Всё просто. — Нет. Не так. Это не важно. — Не издевайтесь надо мной, Мастер, — предупреждает он, — До сих пор вам была важна каждая жизнь. Это не должно измениться в эту ночь из-за каких-то пары часов. — Я не издеваюсь над тобой, — отвечает Мастер, и он кажется таким сломленным! — Это было бы так несправедливо, если бы я убил тебя. После всего… — Нет! — кричит Тонда, громче и жёстче, чем нужно. Им вдруг овладевает ярость, — Я отказываюсь платить такую цену. Вы оставите других в покое, слышите? Моя могила выкопана, мой гроб стоит в сарае, и я не позволю лежать в нём кому-то другому, кроме меня. Несправедливо только то, что вы делали все годы до этого. Я добровольно отдаю вам свою жизнь, так примите её честно, и хватит отговорок. Тонда договаривает, и в ушах звенит тишина, ошеломляющая и давящая. Он чувствует, как Мастер уставился на него сквозь полумрак. Тихое шуршание рубашки показывает, что он обернулся к Тонде. Он кладёт нож на подоконник с едва уловимым звоном. Тихое и звонкое капанье, жидкость стекает с подоконника вниз, на тяжелые деревянные половицы. В сумерках Тонда различает, что на досках пола натекла тёмная лужица, а рядом стоит бутылочка из стекла. Мастер снова заговаривает с ним; слова сухи, как песок: — Отравленное лезвие, Тонда. Скажи, кому оно достанется? Тонда понимает, что не может пошевелиться — стоит, как прибитый к полу. Это воля Мастера, он это знает. На него уже довольно часто влияли такой магией. Его собственная воля бьётся, как дикий зверь в клетке, против неволи. Желание выхватить у Мастера нож почти разрывает его надвое. — Вы предназначили его мне, Мастер, — говорит он твёрдо, хотя не может совладать с собственным голосом: напряжение подмешивает в голос предательскую дрожь, — Так что направьте его против меня, — он пытается смотреть не на нож, а в глаза Мастеру. — Разве предназначил?.. — спрашивает Мастер. И кажется, вопрос не предполагает ответа: Мастер задал его самому себе. Он медленно поднимает руку с ножом, так что нож стоит вертикально между их лицами. Мастер говорит дальше, и его голос сух и пуст, будто он ведёт сам с собой задумчивый разговор, — Что мне делать? Убить тебя и жить дальше, будто ничего не случилось? Пожертвовать другим и всё-таки потерять тебя? Кинуться на нож самому и спасти всех вас? — безрадостный смех, — Мне не нравится ни одно, ни другое, ни третье. Ну, Тонда? Что тогда? В груди Тонды пламенеет ярость. Мощнейшим усилием воли он разрывает путы, которые наложил на него Мастер. Кидается вперёд и хватает нож, желая вырвать его из рук Мастера. Но тот не отдаёт. Они оба хватаются за рукоять, тянут на себя и борются друг с другом за клинок. Тонда наступает на Мастера с жестокой силой, чуждой ему самому. Так, словно гнев придал ему сил, словно кто-то другой управляет его руками. Мастер твёрдо стоит напротив, ни на толику не ослабляет хватки. Тонда кидается на него. Оба борются за то, чтобы удержать равновесие; в какой-то момент нож — это их единственная точка опоры. Миг кончается. Тонда находит равновесие быстрее, переносит вес тела, заставляет Мастера пошатнуться. Их руки расцепляются, но нож выскальзывает из руки. Он рвётся вперёд, одёргивает руку Тонды. Единственное неловкое движение — и лезвие рассекает грудь Мастера по всей длине. Тонда вновь обретает силу и яростно вышвыривает нож из окна. Но уже слишком поздно. Он таращится на рану, зияющую на груди старого мужчины, из которой в тот же миг широким потоком хлынула тёмная кровь. Капли крови разбиваются о доски пола, как удары молота. Рана глубока, ткань рубашки жадно впитывает кровь. — Нет… — выдыхает Тонда, не веря, — Нет, ну нет же… Мастер покачивается, правая рука прижата к ране. Он вымученно улыбается, тихо и счастливо. Отшатывается назад и тяжело падает в кресло-качалку; действие яда уже начинается. Его сотрясает мучительный хриплый кашель. Паника захватывает Тонду раскалёнными лапами. Он должен сделать что-то! «Юро!» — приходит ему на ум. Юро знает, как обращаться с ранами. Тонда кидается с кровати, хватает рубашку и натягивает её. Назад к столу, чтоб зажечь свечи щелчком пальцев. Свет вырывает силуэт Мастера из полутьмы так болезненно и быстро, что глазам больно от света. В глазах Мастера спокойствие, и оно пугает Тонду больше, чем что-либо иное. Он не глядит на Тонду; смотрит перед собой так, словно тут никого нет. И глупо улыбается. Мастеру остались считанные секунды. Тонда сжимает плечо старого мужчины в тупом ободрении и спешит прочь из комнаты. Дверь распахивается — бежать, прочь, в комнаты. Ноги уже на лестнице. Сзади него вдруг раздаётся жуткий нечеловеческий смех. Тонду охватывает ужас, он оборачивается. В комнате перед Мастером стоит чёрная фигура, бесплотная, будто тень, будто дым. У Тонды не выходит следующего шага. Он спотыкается и падает. Боль ослепляет его на мгновение, вырывает из реальности. Когда он снова приходит в себя, всё оборачивается на него. Его тело до странного вялое, не слушается его. Сердце всё ещё бешено бьётся от страха. Под левой щекой холодно отпечатались доски пола в коридоре. Что-то тёплое течёт по его вискам. Пахнет кровью. Он чувствует холод изнутри и понимает, что это его конец. Позади него раздаётся грохот шагов по лестнице, идущий словно бы издалека. — Тонда, — слышит он своё имя. Голос зовёт его. Голос знаком ему, но страх и забота в нём внове для Тонды. Мастер опускается на колени перед ним, рубашка тёмная и сырая от крови, и руки тоже измазаны ей. Рана на его груди уже затянулась, серые пряди исчезли с волос, морщины разгладились на лице. Но неприкрытый страх никуда не делся. Тонда только улыбается. Ему так хорошо сейчас… Это хорошо, думает он и надеется, что Мастер сможет понять его. Это хорошо, повторяет он мысленно снова и снова. Словно сквозь густой туман Тонда чувствует холодные руки Мастера на своём лице. Голос Мастера задыхается от горя, Тонда не понимает его. Но в своём сердце он чувствует ясно и чётко, что он больше не услышит таких слов. Всё хорошо, говорит он Мастеру, и вкладывает в свой голос всё тепло и уверенность, которые может найти. Он боится ледяных объятий смерти, но это важнее, и его сила растёт с каждым словом. Он чувствует себя так, будто его выцарапали изнутри, выцарапали остро заточенными ногтями. В нём едва ли осталось хоть что-то. Выслушайте, Мастер. Я прошу вас, умоляет он и надеется, что его просьбе внемлют. Полный надежды крохотный огонёк в глазах Мастера — и Тонда видит, что Мастер выслушает его. Пусть эта ночь и моя смерть будут не напрасными, просит он. Измените себя, откройтесь, живите дальше. Вы не потеряны и не прокляты. Вы можете быть свободным. Это не конец. Попробуйте это, найдите свой путь. Как, слышит он ответ Мастера. Скажи мне, как? Он чувствует бездонное отчаяние, потрясение Мастера, и вкладывает в свои последние слова силу. Ваш путь найдёт вас, как он нашёл вас в эту ночь. Доверьтесь. Освободите себя. Тонда уже не слышит ответ Мастера, темнота беспощадно сжирает его. Последнее, что стоит перед его глазами — это слёзы на глазах мужчины, которого он узнал лишь раз и которые теперь обратился в нечто иное. Мужчины, который омолаживается каждое утро нового года. Но отчаяние в глазах мужчины показывает, как он сломлен в эту минуту.

***

С первыми лучами солнца парни-подмастерья нашли своего старшего подмастерья у подножья лестницы со сломанной шеей в луже собственной крови. Он был похоронен на пустыре, — без священника, без креста, как заведено в Козельбрухе. Юный Крабат последним покинул его могилу. После того, как парни вернулись на мельницу, Мастер долго бродил в чаще леса и приходил к могиле. Он держал в руках бокал с выдержанным вином, которое они пили тем вечером. Тяжело опустился на снег, тихо разговаривал о чём-то, часто обрывал себя. Он снова и снова пил вино крохотными глотками. Никто не слышал, о чём он говорил. Наверное, это было не для ушей живущих. Остаток вина Мастер вылил на захоронение, положил на снег бокал и покинул могилу. Бокал лежал там и на следующий год, скрытый травой и полевыми цветами.

***

В следующем году с новым оборотом мельничного колеса Чёрный Мельник в первый раз рассказал о своём прошлом. Когда пришла зима, он стал раздражительнее, чем обычно, и закрылся ещё больше. У него осталась хоть какая-то связь только с Лышко, известным стукачом. Он просил Лышко стать его преемником, безуспешно. Так же, как и с Крабатом через год. Наконец через два года после смерти Тонды он встретил вечер старого года у открытого окна своей комнаты, пока мельницу вокруг него сжирало пламя. Он почти не боролся против Крабата — не больше чем нужно. И сейчас, в первый раз, ему не страшно: его сердце рвётся к Тонде. И к той студёной святочной ночи, которая научила его любви и изменила многое.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.