Голем

Голем В комнате царила пустота. Звенящая, о по своему уютная, она дарила спокойствие, а теплые персиковые стены- некое тепло и даже уют, не смотря на то, что кое где старая красна была давно уже содрана или заляпана глиной. Бессовестный беспорядочный ковер из бумаги, непонятных материалов, уже исчерпавших возможности своей полезности, инструментов… Что только не валялось здесь! На обшарпанных старых досках пола виднелись все прямые следы творческих неоднократных порывов хозяина комнаты. С бумаги, старой и измятой, выглядывали лица, бездвижны были их глаза и губы не вынесли ни единого слова. Посреди комнаты- старый как мир стул. И еще один, наверняка поновей, стоял напротив, на небольшом подмостке- возвышении, но возраст его определить было никак- он весь был покрыт застывшей глиной. Комната ждала возвращения хозяина, ждала вечера, ждала мрака и холода. Не было в ней окон и ничего более хлама и стульев, да одна лишь дверь, но именно здесь, под обычным деревенским домиком, одиноко стоящем на самом краю деревни, у обрывистой скалы, создавались искусные творения, неотличимые от имевших душу аналогов- людей. Хозяин дома, один на всю долгую Заречную долину, владел мастерством долгих поколений его семьи. Он сотворял големов. Прочные, глиняные, несущие удивление в простом народе. Роскошь и удовольствие, прихоть богачей. И однако же, незаменимая помощь бедных. Они были доступны всем, так как выдавались чуть ли не за даром. Каждый имел свое лицо, свои собственные глаза, выражения, свой голос и свои слова, но, отчего то, никто и не думал, что однажды, оживленный табличкой с заветными словами кусок глины сможет почувствовать хоть что то подобное человеческому, а если быть точней, чувство. Крестьяне чтили их за бесценную помощь в быту, богачи любили исполнительность, но ровным счетом все сходились на бездумии и бездушии созданий, ставших таким привычным дополнением во всеобщей жизни. Был у этих созданий, однако, и свой, особый, секрет. По наказанию праотцов велся непрекословный завет- голем должен умирать на один день, должен спать непробудно все сутки шестого дня недели, ни минутой больше ни минутой меньше. Таков был закон, его боялись, а нарушавшие его жестоко платили за свои ошибки, ибо дареная бесами жизнь обретала в один вдень волю и чувства, желания и прихоти, под стать человеческим, и, даже более, звериным. Слуги превращались в убийц. Глина, в плоть. Никто не мог совладать с ожившим на день големом, да и никто не имел достаточной силы воли просто, хотя бы для того, что бы захотеть подавить в них эту черту. Но, големы были в этом мире обычным делом, все привыкли уже к пользованию ими давным- давно, в незапамятные времена, и жили в творениями бок о бок, не желая их замечать. Создание глиняных подобий людей вошло в славную традицию. Простая и удобная рабочая сила, прислуга не портящая ничего и ничего не ломающая, ничего не требующая. Не затратны, не смертны, легки и сильны. Они были способней человека, но хрупче его во сто крат… Но тут началась еще одна история. Она началась с обычного появления на свет, обычного, казалось бы, глиняного человека. Одним прохладным, осенним, вечерним днем, в ночь на тридцатое сентября, в этой маленькой мастерской у обрыва рожден был Мар. Он ничем не отличался по виду и поведению, методу создания от своих собратьев големов. Не было у него ни воли, ни разума, ни души, был он из глины и такая же, ровно такая же рука вывела на обычной пластинке магический залог его жизни-«emeth nerto minario» Его собственная «жизнь». Делали его все те же руки, что и многих других до него. Но только он чувствовал их тепло… Видел, как светились порывами внутреннего бушевания глаза мужчины сидевшего напротив на старом стуле и придававшего ему красоту и благородство. Он был обычной его работой. Сидел ровно на том же месте что и все големы деревни, создавался ровно так же, по всем канонам и традициям. Но что то было в нем не так. Заказал его богатый мельник для своей больной шести-годовалой больной дочурки. Игрушка, сиделка, обычная прислуга. На вид- слабый, хрупкий, бледный, с тусклыми голубыми глазами и вороным волосом. Не умевший даже говорить, Мар был куда слабее и куда глупее своих собратьев- рабочих големов, но только он получил поневоле то, что потом сгубит всю его «жизнь» средь его господ. Неволей Мар получил разум. Это был его грубый, неотесанный, чистый, как белый лист разум, не знающий ничего кроме бережности и силы рук своего создателя- первого человека, чью речь он услышал, чью улыбку и горе увидел и чьи повадки ему пришлось наблюдать. Этот человек нравился ему, а может и только потому, что он был первым, что неволей, как ребенку, пришлось голему воспринять этого взбалмошного и неуравновешенного мужчину как средний портрет любого живого человека. Но однако, этот человек о его разуме знать не знал. Был он корыстен и холоден как лед, расчетлив и слишком приближен к тому миру, в котором всю жизнь прожил. Будучи единственным первым, кому он, Мар, бескорыстно, как думал сам голем, был нужен, он так и не заметил того, как умно наблюдали за ним голубые глаза, как грустно они глядели, когда он продал свое творенье за небольшую цену заказчику. Он расстался с големом легко, выкинул его из головы сразу же, а деньги быстро проел. Однако метка его, маленькая птица, выгравированная на спине у его создания, так и продолжала жечь своим теплом отчаявшегося глиняного робота. Произошло все просто- на второй день жизни, отец голема вывел его из дому, усадил на старенькую, тщательно выкрашенную телегу, накрыл сверху грязноватой тканью, таким образом скрыв от посторонних глаз, и повез куда то в неизвестность, по извилистой неровной дороге- в деревню. Как многое услышал в одночасье Мар, как многое он сумел увидеть сквозь дыру в своей пелене, скрывающей его от этого незнакомого мира. Хрупкий, потерянный, мар поглощал все что мог быстрее ветра над полем, он запоминал все, не понимая даже толком ни назначения ни смысла, он впитывал все, в удивлении и не задумываясь тогда ни о чем. В тот миг, его второй раз после рождения, посетило легкое, подвластное ему чувство счастья… Но суждено было этому счастью длиться недолго. Хоть пока, наслаждавшийся им голем и не знал этого, как и не знал этому названия. Его завезли во двор огромного, для размеров этой деревни дома, с множеством пристроек и несколькими огромными мельницами позади. Округ кипела своя, такая же незнакомая и чужая жизнь, поначалу испугавшая, но и приведшая Мара в восторг. Кипела суета, работа, звучали людские и големские голоса, резко контрастирующие на фоне отлаженного журчания буйной горной реки. Горы… Глыбы камней до неба в снежных посыпках на верху поразили Мара больше всего на свете, свете, который он знал от силы полтора часа… Из дома вышел грузных, неловкий, суровый человек, чьи шаги в отдалении голем пока что мог только слышать. Он все еще был в телеге и его маленькое оконце в новый свет не позволяло ему, как и страх, заглянуть вперед. Он подавляя свою любознательность, вдруг задался вопросом, отчего отец привез его в этот мир? Что он хотел здесь показать Мару? Может здесь ему надо будет работать на его человека? Мар еще просто не знал, что его привезли для продажи, что вся красота мира еще здорово померкнет после осознания всего в его глазах, что восторг быстро уступит место страху, что первый удар оставит вмятину прямо поверх драгоценной птицы на плече… Первый тяжелый взгляд, первая усмешка и первые предательские нотки, угодливые и тихие, в голосе его человека, вызвали поначалу недоумение, но, потом, отец уехал, оставив его здесь, в этом холодном доме навсегда. Больше Мар его не видел. Поступок первого в жизни молодого голема человека, удивил и ранил его до глубин его маленькой и чистой души. Мар запомнил первое предательство человеческого рода, но учиться он не умел, а потому, в надеждах, свойственных любому разуму, обратился в будущее, что казалось подавало еще надежды на то приятное ощущение в груди, вперед, к хозяевам. В мечтах его однако быстро зачислилось желание оказаться снова глиной в доме у его первого глупого человека. Познав одиночество, рассеянность и обиды в просторном новом доме хозяев слишком быстро и неизбежно, слуга не знал, как ему быть. Вокруг кружили грузные и грубоватые, бесчувственные и уродливые големы, выдавшее свое в этой страшной прислужной жизни, но такие же беззвучные как им и полагало и душою и телом. Они не могли понять юного Мара, они равнодушно встретили его и равнодушно носились по поручениям мимо. Никогда еще голем не думал, что ему будет так одиноко с теми, в ком он надеялся найти ответы своим мыслям и своим маленьким чувствам. Его сородичи, о которых он так часто слышал на улице, которых он видел с повозки, когда его только вывезли на повозке из родного дома, продавать, оказались совсем чужими, чуждыми ему с его неуместным умом. Мара приставили к маленькой девочке. Его новый хозяин смотрел на него с отвращением и, в то же время, с чем то еще, что заставляло бояться этого человека. Он всегда его недолюбливал за миловидность его простого лица, срывал на нем свои невзгоды и злость, как и на всех безразличных и холодных големах в своем доме. Те не чувствовали боли, как им ни полагалось, но в груди Мара быстро наливалась обида. От людей с улицы голем узнал, что его хозяин забил как то раз до смерти свою жену и покалечил спустя месяц ребенка. Ребенок… Его дочь, упиваясь собственным горем, просто не видела его, либо швыряла в него своих дорогих кукол, отчего те бились об его лицо, звенели разбитым фарфором и глиняными щепками, как и надежды слабо витавшие когда то в голове. Под напором детской жестокой ненависти ничего не осталось. Человек просил от машины слишком многого, слишком уж несправедливо было все ее отношение к нему, ее покорному слуге… Оставалось только горе в длинных царапинах и только безразличие к окружающему в искусно выполненном лице. Краска слетала пуще чем от ударов хозяина и прежняя красота рассыпалась воспоминанием о ней. Мар, волей неволей долгое время, вместе с юной хозяйкой, апатично сидящей в своем кресле в саду, подолгу стоял позади нее, погруженный глубоко в мрачные мысли. От поры до поры, когда взбешенная несправедливостью, вскипавшей в ее сознании девочка не начинала биться, кричать и пытаться покалечить себя и своего соглядатая. Словно уже застывший и забывший, как привести себя в движение Мар однако все таки не смел позволять себе отвечать капризному живому существу подобными же действиями. Он не знал, отчего должен служить людям, но, так когда то сказал его первый человек, а потому, голем верил этим словам, как своей единственной в этой жизни заповеди. Поэтому он терпел, поэтому исполнял. Мысли его стекались к собственной ненужности и к отцу, так часто, что стало уже будничной темой. Люди легко могли выплеснуть отчаяние на других, показать, как им больно, но не немой и обязанный прилежным этикетом раба Мар. Он стерпливал тихо и безвидно все свои боли, такие частые и острые, где то внутри, в глине. Казалось там случайно когда то была опрокинута и забыта игольница. Много раз, так же, наблюдая за человеком, с которым он обязан быть, Мар видел странную жидкость. Он быстро, струями текла изнутри и выливалась сквозь щели для глаз. Заплачь голем когда нибуть, у него стекли бы остатки краски и он стал бы вовсе безобразным. Но, однако, пропустив наружу влагу, девочка веселела и даже давала Мару передохнуть от своих обычных ежеминутных оскорблений, что она любила бросать ему в лицо вместе о своими неживыми игрушками. - Ты просто комок грязи! Глупая бездумная тварь! Я лучше, ясно?! Я лучше! Она наверняка просто хотела утешить себя и, в такие минуты, Мару было ее очень жалко. Но, как он и сам понимал, девочка не давала себе отчета в собственном пути к этой жалости, , косвенно ощущая ее, начинала злиться еще пуще. Такое же кукольное, как когда то было и у самого голема личико, только меньше, и, кое где даже уже в морщинах, кривилось до безобразия от ненависти и злобы на весь и за весь мир из за собственной неполноценной жизни и ненависти собственного отца, справившего ее на какого то глиняного уродца. Но этот самый, по ее мнению уродец, единственных из всех обязан был ее беречь, и, понемногу, она даже стала смиряться с его присутствием. Но слишком уж понемногу. А между тем, мысли голема возвращались всякий день к уютной комнатке под домом, где было тепло, хорошо, забвенно…. Где был отец, его улыбки и мелкие печали, его беспорядок и объяснения его, Мара, принадлежности в этом мире. Но, Мар мало что помнил и мало что понимал из того что помнил . Слова создателя глухо запечатлелись, как установка, в его голове, но не значили определенного смысла… Почему отец сделал его таким? Зачем он дал ему этот шанс, а может быть, проклятье? Эти иголки- дар, или наказание из-за что то? Мару сразу стало ясно, что вся его бедна всегда исходила из этого места с иглами и ему, отчего- то приятно было считать это подарком от отца, больше, чем наказанием. Он клял иглы в своих неудачах, клял их за то, что не такой как все, за то, что не может спокойно быть, так, как бывут его сородичи, за то, что они приносят каждый день боль и надежды. Новые и новые бесполезные, мимолетные надежды, от которых больше устаешь чем радуешься. Но, со временем, Мар научился ценить иглы и их проявления, он пришел к понятию гордости за себя, как и всякий отчаявшийся до предела человек, что был поставлен перед выбором «быть или не быть». «Не быть» он не мог, оттого выбор у него был гораздо проще, чем у живых. Он остался со своей новой гордостью, остался тихо «быть», а никто по прежнему не замечал в нем ничего необычного, ничего человеческого. Никто не похвалил его, как ребенка, за которым он был приставлен, хоть ему того часто отчего то хотелось. Все в нем сменилось, он стал мудрей, но осталось только то, что не могло смениться. Осталась вера в отца, первого человека Мара. Стержень его жизни, как и таблица в его рту, на языке. Многое видывал Мар и немногое. Хотел кое что, но ничего для себя не делала. А желание его по прежнему оставалось одно, вернуться к хозяину… Что для этого делать, поначалу голем не знал, да и не считал возможность вернуться, своим правом. Но однажды, случилось кое- что с его судьбою, что он не смог стерпеть. Одним утром, после субботней ночи, проснувшись ото сна, он обнаружил, что не может шевелить своей левой рукой. Вглядевшись он увидел на ней глубокую, но короткую трещину. Он не знал, что сделала это его девочка, кухонным ножом отомстив ему за то, что тот не позволил ей утопиться утром пятницы, не знал, что без руки он считается ненужным хламом, а потому, просто сосчитал самого себя неудачей введенным в безвыходное положение. Мару вдруг подумалось, что, раз он сломан, его должны отвести на ремонт, обратно, к отцу, и тот подчинит его, пожалеет, оставит у себя. Как наивен был Мар! Големов всегда было много, ненужных просто не чинили, их выбрасывали и заказывали нового, благо те стоят копейки. Но, не знавший того голем, пошел прямиком к своей второй за день большой неудаче, пошел прямо к своему хозяину, просить помощи… В тот злополучный день, хозяин принимал в своем доме важного гостя- свою матушку. Не менее тучная и желчная женщина была примером подражания сына на протяжении всей его жизни. Родственники сидели в одной из гостиных для специальных случаев, распивали любимое материно вино и вели задушевный разговор о пользе применения силы в быту обыденной жизни. Голоса их текли грубо и бегло, часто слышен был смех, не смотря на всю жестокость слов, что люди произносили так небрежно. Мар просто не знал, как его хозяина раздражало, когда прерывали его общение в матерью. Разъяренный человек, завидев голема в дверях швырнул в него бутылку и, с криком: «Убирайся немедленно!»- сверкнул своими маленькими, заплывшими глазами. Взгляд пригвоздил беззвучного слугу к месту. Внутри голема все еще жила мысль подчинении, невозможности невыполнения людского приказа, потому, под угрозой собственного краха, голем вынужден был сам собой остаться стоять в стороне, готовясь уйти. Бутылка со звоном разбилась о правую руку, пара осколков вошли прямо в глину, от малейшего движения, по руке пошли мелкие трещинки. Мар испуганно заморгал, беспомощно и с мольбой о помощи глядя на, рассмеявшихся от какой- то удачной шутки насчет глупого вида слуги, людей. Он и подумать не мог, что угроза нависнет еще и над правой его рукой. Но люди были бесстрастны, они продолжали веселиться и наслаждаться собственными обществами, говоря с зеркалами собственных самомнений. Они не помогут… им не до него… они не смогут ему помочь… Страх от нависшей угрозы лишиться сразу обоих рук, без которых, голем уж точно был бы выкинут на произвол судьбы, заставил несчастного снова пойти на риск- попробовать привлечь к себе внимание. Он понимал заранее- просить людей сейчас, да, как и, наверняка, потом, если конечно, выдержит хоть одна его рука, бесполезно, но, правая конечность готова была уже разъединиться, расстаться со своим неумехой хозяином. Да, что там говорить, Мар уже не чувствовал обоих своих конечностей. Как же он не хотел становиться ненужным! Больше всего в жизни голем боялся потерять хозяев, пусть таких грозных и неблагодарных, но Мар ничего и не просил, он не должен ничего просить.. Только бы не стать ненужным… Только бы руки остались целыми! Мар сделал шаг вперед и тут же, утратив правую руку, застыл как громом пораженный. Нет, было вовсе не больно, боль доставляли только иголки, там, в груди, да гулкий стук глиняной неживой конечности об пол… Пьяная, пожилая женщина, с удивлением и недоумением в заплывших глазках обернулась и глянула со своего трона назад. - Оо, сыын, неужто ты держишь в своем доме такие развалюхи! Сквозное визгливое разочарование, казалось даже, чуть отрезвило хозяина. Тот с ненавистью глянул на подвернувшегося не во время голема и, поскрежетав в раздумьи зубами, наконец провозгласил: - Сегодня собирался выбросить. Воистину, жалчайшая тварь! Местный мастеровой вконец обленился видимо. Комнату заполнил раскатистый, а затем и визгливый смех. Мар стоял и глядел на собственную руку, не в силах поднять взгляда на своих хозяев. Все. Это конец. В глубине своих мыслей, разум Мара провозгласил слабую, потопленную с рождения надежду на все так же невозможную помощь или жалость, на, хотя бы, каплю сочувствия, со стороны этих существ. Они были живыми, а что, как не жизнь, может быть самым могущественным подарком судьбы? Что как не возможность жить для себя и для всего в свете, огромном и наполненном интересными вещами и происшествиями. Но люди губили себя вредами своей жизни, забывали обо всем, забываясь в своих маленьких заботах и глупеньких печалях. Не уж то, люди, способные думать безгранично, и жить чувственно, как казалось тогда Мару, могут так поступить с ним, во второй раз, предав его? Да и были они вообще ему чем то обязаны? Он ведь просто прихоть, просто ненужный уже хлам. В это просто не хотелось верить. Думать не хотелось. Тоска о молодой чистоте, бессмысленном созерцании стершегося уже в короткой памяти хозяина, чье лицо стало уже просто белым пятном. Слабая воля Мара сильно качнулась к обрыву. Обрыв… Шум бушующего моря слышен был все те два дня, что голем пробыл с отцом, зияющая пропасть расстояния тяжко давило на боящееся высоты хрупкое создание. Кто знает, быть может там, средь скал, покоился он когда то безмятежной глиной, во дворике своего хозяина? В тот же день, голем был вывезен и выброшен на деревенской свалке. Неминуемая судьба даже самого бережливого, выносливого, исполнительного и крепкого голема. Свалка была у речки, и, по случайной иронии, глина что была у ее обрывистых берегов была ничем иным, как той самой глиной, из который местный мастер лепил новых слуг и в которую, потом, от безжизненности и постоянных дождей, частых здесь, превращались старые. У голема, прежде чем выкинуть его в реку, разумеется, отнимали самое ценное- пластину. Затем, эту пластину просто стирали и так же выбрасывали в реку, вслед за бывшим хозяином. Обычное дело для людей- трагедия для неволей чувствующего голема. Безрукий, обезнадеженный, все равно на всякий случай связанный, Мар представлял собой жалкое зрелище. Сломанная людская кукла, израненная долгой бесприметной службой, милостью и гневом хозяев и собственными мыслями. Увы, судьба не сжалилась к голему, люди несгибаемо близились уже к берегу реки, спокойно переговаривались о чем то, волоча по земле ставшего непригодным баринам попутчика. Мар не мог видеть места своей погибели, его волокли спиной к дороге, но, слыша шум бурной воды в реке, подумал было, что его примет то самое море, бездны воды, у которых он и был, по его догадкам, рожден. Исчез страх, испарилось уныние, ушла вглубь злость. Иголки словно замерли, отдавая голема в руки странного, непонятного ему чувства. Что же теперь? Почему стало вдруг так спокойно? Его убьют?... Нет, он просто уснет. Как это бывает по субботам, только, сон его будет немного глубже и немного дольше… Люди подошли к самому краю оврага, развязали голема, вынули пластину и столкнули спящего с края. Глиняный человек безжизненно скатился вниз, растрачивая последние кусочки краски и вместе с тем, последние свои приметы. Перекатив через все бугры- остатки своих же сородичей, тело сгинуло с плеском в глубокой реке. Тяжело глиняное месиво медленно опало на дно, где скрылось меж редких водорослей и огромных камней, напугав своим пришествием юрких рыб. Лицо разгладилось теперь уже навсегда, тело, намокая, стало сглаживаться, теряя последнее, напоминающее в нем его прообраз- человека… Но то был не конец. Голем видел сны… он видел как мимо пролетают блестящие создания, как, словно сквозь какое то желе, переливается и падает на него свет, хоть и не было у голема глаз. Видел, как колышутся зеленые нити вокруг, чувствовал, как за его спиной грузно скрипят друг другу о чем то большие старые камни, не ожидая, что встретят когда ни будь такого тяжелого пришельца… Постепенно, Мар понял, что прошло много времени, что солнце стало садиться, что лучи в воде меняют цвет, что рыбы давно уже расплылись, что он остается один, здесь, в этом непонятном и страшном месте… Мар попытался повернуть голову, что удалось ему с страшной, непривычной легкостью… Там, немного поодаль, средь камней, увидел он сосуд. Треснувший, пустой, глиняный сосуд, бывший когда- то, как и он сам, нужным и красивым, теперь лежал тут, вместе с ним. Но сосуд был не пуст… Там, внутри, жил старый рак, который вскоре и дал о себе знать, высунувшись из своего пристанища, поглядеть на новое, диковинное дополнение для его старого- доброго дна. Мар удивленно сморгнул, как ему тогда самому показалось. Что то, может хотя и сама вода, с течением, унесла вдаль его собственное забвение, промыла иглы от ржавчины, дала ему шанс. Даже выброшенный, он еще может служить людям! Даже так, он еще принесет свою пользу, если только, конечно, выберется сейчас отсюда… Он помнил, как выглядят людские руки и как выглядели две его руки, а там, на берегу, лежит куча глины. Ему бы только выбраться, оставить целыми ноги… Мар и не подумал, что жив он без пластины, что люди наверняка, от страха, уничтожат явившегося пришельца, более похожего сейчас на болотного беса, нежели на молодого голема. А может, он просто и не знал, что так станет, не знал ничего и просто свято верил. Но его надежда его спасла. Еле как выбрался он на берег, потеряв при том много сил и чуть не оставив на дне собственную голову. Теперь, в сумрачном вечере, в тумане у речки, сидел он на берегу, ногами выделяя из холмика глины свои будущие новые руки. И было ему весело и легко, он видел уже на знакомых лицах улыбки, видел приветственные огни деревни, ее голоса и привычную живость. Чувственные жесты, фигуры живых и «живых»… даже хозяин улыбался ему из мрака стершейся давным-давно памяти бесформенным пятном, как и сам голем сейчас, стоя у прибрежной скалы. Никогда еще не был голем так рад своим собственным мыслям. Никогда еще не казалась ему предстоящая жизнь такой светлой и радужной. Он поднялся на ноги, кое как поправил новыми, неуклюжими, похожими на перепончатые жабьи лапы руками свое тело, ужасно изменившее свой вид. Только сейчас пришло ему в голову, что птица отца упорхнула с его плеча, что этой единственной связи с создателем более не стало, что теперь, он не будет видеть ее небрежный полет всякий раз, как станет ему грустно. Но боль от этой потери не смогла приглушить восторга грядущего возвращения. Не смотря на ту боль, что приносила ему жизнь средь хозяев, это было ничто, в сравнении с тем, как было ужасно ощущение беспригодности и нелепости собственного существа. Мар готов был свернуть горы, унижаться до самого конца, только бы еще немного, хоть совсем самую малость, побыть нужным… И это желание, будучи более всего, что шевелило его иглы сейчас, толкало его каждый шаг туда, к заветным незримым еще огням, где цвела в постоянном празднике его деревня. Он не мог знать, что отец его умер неделю назад обычной субботой, что хозяева его заменили его на последнее творение мертвого ныне мастера- на Кайма- такого же юного и красивого, только светло русого, с острым лицом и с холодными карими глазами, что до деревни ему не добраться до восхода солнца и что солнце, казавшееся всегда таким теплым и добрым, есть теперь самый его страшный и лютый враг. Ведь настанет время, взойдет небесный царь и мокрая глина на его теле станет неумолимо иссыхать, голем просто может рассыпаться прахом от какого ни будь очередного шага к счастью, ведь пластины, дарующей глине необычайные свойства, не было больше с ним…. Но он не знал ни того, ни сего, ни третьего, он быстро шел в перед, не зная дороги, не помня себя от надежд и видений, ставших уже для него почти что реальностью. Как же голем был счастлив… Птица, стершаяся с его плеча, поселилась в нем самом, нетерпеливо летя вперед, увлекая за собой уставшее тело. Пролетела быстро долгая ночь и настало время нового дня. Погода выдалась жаркой и в деревне стали пожинать пшеницу. Земля к вечеру стала трескаться, люди были довольны своей работой, как и сама природа- очередным славным днем. Исполняя каждодневную работу, по широкой дороге ехала вперед телега с мусором из деревни. Люди, изнывавшие от духоты, с радостью говорили о собиравшихся на горизонте дождевых облаках, поочередно тыкая пальцами в небо. Мысль о дожде явно их радовала, как и любого человека в подобную жару. Неожиданно, долговязый мусорщик остановил толстую лошадь и вгляделся в даль. - Что это там, Тэм?- костлявый палец указал на возникшее на дороге за ночь препятствие. Она внимательно пригляделись, чуть подавшись вперед. Из- за шары, воздух играл со зрением, заметно колыхаясь, словно над огнем, отчего разглядеть небольшой вытянутый холм вдали было довольно проблемно. - Постой, Сар, оно… движется?- сойдя под конец фразы произнес тучный друг долговязого, второй мусорщик. Лица обеих в страхе вытянулись, оба, безмолвно, чуть подались назад, не веря своим глазам. А Мар, увидевший людей издалека, давно уже пришел в движение. Буйство, желание хоть что- то сказать, впервые появилось у него в голове. Он застыл еще в середине дня, где сильная жара полностью иссушила ему и руки и ноги, а теперь, когда тут появились люди… Мар думал, они пришли за ним, они сжалились и решили забрать его обратно, свести к хозяину и подчинить, что бы он снова мог нести им выгоду! Правда, из- за той же жары, не различил голем в мусорщиках вчерашних своих убийц… Но это было и не важно! Ему не нужна была правда, только не сейчас. Мар еле мог передвигать застывшие конечности, и ходьба давалась ему с невыносимой мукой и множеством времени на каждый шаг. Рот его, никогда ранее не раскрывавшийся за неимением дара голоса, теперь беззвучно, словно у рыб в реке, из которой он вышел, открывался и закрывался, язык судорожно пытался повторить слышанные от людей ранее звуки. «Я здесь! Я здесь!... Я, это я, я Мар!...» - Погляди, не привиделось ли? Неужто мы с тобой пересидели на солнце?- шептал в то время Сар своему спутнику. - Нет, зуб даю, он настоящий бес! Погляди, подись, вышел из Гнилых болот, даже мох свой прихватил! Тэм указал из подтяжка на засохшие водоросли, впутанные в иссушенную глину. Теперь голем был совсем уже близко и люди, спохватившись, сидели с топорами и глядели на странное существо с ужасным страхом в глазах. А Мар все шел и шел… «Пожалуйста, я еще пригоден! Не выбрасывайте!... Отвезите к моему отцу, он подчинит меня! Я могу работать! Я…» Полностью высохшая нижняя челюсть благодаря множеству трещин отвалилась вместе с языком, глухо стукнулась и откатилась в сторону. Топор прорезал воздух, у тощего человека сдали нервы. Но Мар и не думал останавливаться! Это последний шанс вернуться. Самому ему не дойти, но люди могут помочь, только бы… только бы…. Как же так вышло? Топор срубил голову голема когда тот уже вплотную подошел к телеге. Глиняный нарост, где видны отчетливо были только глаза, валялся теперь у копыт коня, в дорожной пыли и смотрел с надеждой на перепуганных до смерти, дрожащих людей. Мар не был мертв. Нечеловечески вцепился он сразу же растрескавшимися руками в людскую повозку и тут же был рук лишен. Сработал второй топор. В печальных, некогда голубых глазах явилось теперь отчаяние. Почему люди не хотят использовать его? Не хотят дать ему второй шанс? Почему живые так жестоки?! Даже бездушный голем способен на большее понимание и жалость чем дети страха и предрассудка! Почему они так жестоко с ним обошлись? Он не хотел им ничего плохого, он их слуга… «Я… Мар…»- теплился последний крик в голове у голема. Но солнце все равно забрало свое. Свет забрал свою частичку обратно, туда, где когда то были рождены беспокойные, чистые игры, занесенные случаем в глиняную плоть. - Чудовище…- прошептал Сар. - И не говори,- прошептал, спрыгнув с повозки, Тар и, подойдя к жалобно глядевшим застывшим глазам, пнул голову со всей силы,, прокричав со злости от пережитого испуга последние свои слова, адресованные голему,- Возвращайся в свое болото, проклятая тварь! Голова утонула в трясине за дорогой. Мара более никто не вспомнит, никто не подчинит его. Единственный живой Голем умер. Но уйти ему совсем все равно не удалось… Однажды, голова снова услышала речь, то была не людская, нет, то была речь голема. - Я Кайм. Я Слышал твое имя. Ты Мар? Меня послал за тобой отец. Я подчиню тебя. Но было то сном, или же, реальностью, никто, и, в том числе сам Мар, знать не мог…