Дельта-сон

Риза просыпается рано утром, бесшумной тенью проскальзывает на кухню и ставит чайник на плиту. Умыться, одеться, собрать волосы – пока не закипела вода – покормить Хаяте, открыть окно. В чашку налит самый лучший, самый крепкий яд, кислота, мышьяк, свернувшаяся кровь, грязь и дорожная пыль. Риза делает глоток и запрещает себе давиться. В Ишваре вода была ценней всех сокровищ мира, и с той поры, в сущности, ничего не изменилось. Только война теперь ограничена её рёбрами и ключицами, а не официальной бумагой с гербовой печатью. Риза Хоукай – больная, разбитая, мёртвая изнутри – не получает отставки. Она продолжает ходить в штаб, выполнять поручения нового начальства – лейтенант слишком ценный сотрудник, которого почему-то никто не хочет отпустить. Первое время она постоянно пишет рапорты об увольнении, но их сначала не подписывают, потом и вовсе не читают. Риза не знает, почему вообще продолжает жить. Потому что её новая квартира не похожа на оружейный склад? Потому что дома при ней нет даже табельного оружия? Потому что те, кто были её друзьями, делают всё, чтобы вытащить Ризу из петли, кажущейся ей благословением? Иногда Централ расщедривается на гостей вроде Эда, которого она встречает у главной площади в середине зимы. - Лейтенант Хоукай! Лейтен… Риза! Риза, подождите! Эд влетает в пятно света, высокий, лучащийся солнцем, исчерченный шрамами, но живой, несломленный. Он выдыхает облачко пара, бурно жестикулирует, что-то спрашивает у Ризы и, дождавшись механического кивка, мчится прочь. Цельнометаллический алхимик выстоял, удержался на краю. Он вернул брата дорогой ценой – всё-таки вернул. Она смотрит ему вслед. На бумажный пакет сыплется мелкий снег, ресницы покрывает тонкая изморозь, шарф леденеет у самого рта. Риза давным-давно научилась абстрагироваться от происходящего, просто не думать, но Эд бьёт её в незажившие раны одним своим присутствием, а она не закрывается от боли. Болеть уже нечему. То, что случилось в туннеле под Аместрисом мучает её каждую ночь. У сна нет ни начала, ни середины – только выцепленный и сохранённый разумом конец, где вокруг клокочет пламя, позади что-то кричит Эдвард, её дёргают за плечо, и Риза проваливается в благословенную тьму. В больнице говорят: «Многочисленные ожоги второй и третьей степени». В больнице Эд с плохо задавленным отчаянием говорит, что она не виновата, что полковник уничтожил себя сам, и это его вина тоже – он не успел. Глядя на него, Риза видит: Элрики вернули себе тела. Какой ценой, она знать не хочет. Ей довольно того, что старший брат смотрит в сторону и не поднимает глаз. Первые полгода Ризу бьёт в припадках от одного слова алхимия. Татуировка на её спине горит и извивается словно живая. Зайдя в дом, Хоукай проводит рукой по волосам – снежинки тают, оставляя светлые пряди чуть влажными. Она проходит на кухню, не включая свет, оставляет пакет в самом углу, под шкафом, садится за стол и смотрит в окно, пока на улице не стемнеет окончательно. Хаяте скулит где-то внизу, путаясь в ногах; Риза кладёт голову на руки и прикрывает глаза. Сон тревожен, смутен, недолог и на третьей минуте обращается в кошмар. Когда Мустанг щёлкает пальцами, Риза Хоукай не верит своим ушам и механически нажимает спусковой крючок. Струя пламени уходит выше, целуя её в лицо. Бездна срывает её с края пропасти и швыряет на камни. Чужие руки на плечах, отчаянный вопль, боль... Пустота. *** Рой Мустанг открывает глаза. Бессмысленное действие, от которого последние шесть месяцев нет никакого проку. Время от времени он задумывается, как мало вещей может случиться в мире, запертом в одноместной палате. Посетители уже давно к нему не приходят - он никому не нужен, в том числе и себе самому. Ему постоянно снится Риза — усталая, израненная – шрам на шраме – и живая. Она стоит, смотрит на него, порой хмурится, но – не подходит. Какие платья ей нравилось носить? Засыпала ли она хоть раз с книгой в руках? Куда ходила гулять с Хаяте? Приносила когда-нибудь домой ветку с клейкими листочками? Любила остывший чай или только что заваренный? Какой она была? С каждым разом её фигура бледнеет всё больше и потихоньку исчезает — улыбка, рыжие крапинки в радужке глаз, вихор на коротко стриженном затылке... Полгода назад Риза Хоукай погибла от рук бывшего полковника Роя Мустанга. Вся его теперешняя жизнь состоит из звуков, запахов, ощущений. За стеной справа негромко посвистывает птица, и шумит листва; воздух пахнет ночным дождём и мокрой зеленью. Слева – едва различимые шаги, из коридора веет антисептиком, порошком и чистым бельём. Через двести семьдесят восемь секунд начнётся утренний обход. Рой не ждёт его – так, отмечает время, которого у несостоявшегося фюрера теперь вдосталь. Всё, что ему остаётся – воспоминания; он открывает дверь, на которой красуется табличка с именем мадам Кристмас, скрипит половицами в доме Бертольда Хоукая, привычно козыряет в коридоре Военной академии, оставляет след неразношенного ботинка на пыльной дороге Ишвары, толкает дверь в свой кабинет в Восточном штабе… Воспоминания распадаются на части и пожираются темнотой. Все, кроме одного. Будь проклят чёртов туннель, в котором Мустанг всё-таки нагнал убийцу Хьюза. ...Он велит ей убираться, и рот раздирает нечеловеческий оскал. Зависть орёт так, что, кажется, со стен должны сыпаться камни, но в коридоре лишь тянет мерзким тёплым ветерком с привкусом гари. Гнев Роя падает на грудь цинковой крышкой, когда он поворачивается к Хоукай и складывает пальцы для щелчка. Она вскидывает винтовку. Что он должен был увидеть в её глазах – отчаяние, страх, недоверие, боль – что, что, что это было? Чего он не заметил? Чего? Губы кривит едкая злая улыбка. Снайпер, который промахнулся с трёх шагов? Смешно. Завершая щелчок, Мустанг чувствует некое облегчение, оттого что сейчас разум затопит чернота, и ему уже ничего не надо будет решать, и мёртвый Хьюз перестанет терзать его окровавленными пальцами... Чернота приходит. Остаётся. Скалит зубы и ничего не говорит. Полгода назад винтовка Ризы дала осечку. Мустанг иногда думает, что должен помнить крик, удар, хоть что-нибудь, но не видит ничего, кроме вспышки пламени. Он ослеп, стал последним безумцем, и Истина тут, к сожалению, совершенно ни при чём.