Святая

      Он ненавидел её.       Она была сильной. Она была умной. Она, как и он, прекрасно понимала, что не сможет возглавить такую организацию.       Она была маленькой домашней девочкой. Всего лишь ребёнком, усталым и замученным, искренне не понимающим, чего хотят все эти глупые и бесконечно жестокие взрослые. Просто ребёнком.       Она была доброй. Светлой. Мягкой. Она старалась понять всех, и всех прощала. Все эти качества не давали ей ни принять свою судьбу, ни решительно отказаться.       Он ненавидел её совсем не поэтому.       Она была проблемой.       Он знал, что все проблемы решаемы. Особенно для него. Особенно такие. Нет, даже не так. Для него проблем не существовало. Никогда. До этого.       Он не мог решить эту проблему. Не мог убить.       Он завидовал.       Он завидовал её хранителям. Её друзьям. Её одноклассникам, с которыми она почти не контактировала. Обычным, совершенно чужим ей прохожим на улицах.       Он завидовал им всем, ведь у них не было таких проблем. Ведь им не надо было её убивать. И одновременно он хотел уничтожить их всех. Уничтожить этот весь мир. Просто за то, что этот мир не осознаёт своего счастья. И, благодаря этому Аркобалено на пару с её отцом, никогда не осознает. Этих двоих он хотел уничтожить больше всего.       Он смотрел.       Он просто смотрел, как она, скооперировавшись с порвавшей его нити рыжей марионеткой, пыталась защитить их. Пыталась защитить всех этих, которые не ценили своего счастья. Пыталась спасти их от него, от того, кто больше всех осознавал их счастья. Его это злило. Безумно раздражало.       Он наблюдал.       Он наблюдал, будто со стороны, за своей ничтожностью. За её величием.       Он рассматривал.       Она была прекрасна. Сейчас она была не той, совершенно не той домашней девочкой, которую он привык видеть в мирной повседневной жизни. Сейчас она была драконицей. Будто пришедшей из извращённой древней сказки, где были эти великие существа, где они защищали свои пещеры, детей и богатства от таких злобных совершенно не рыцарей, как он.       Он подумал, что всё у него извращённое. Почему нельзя было сравнить её с львицей какой-нибудь?       Она двигалась легко, как тёплый ветерочек, и при этом сама изгибалась, как слабая веточка на жестоком и холодном осеннем ветру. Он сам был этим ветром.       Она протянула руку к отброшенному рыжим мальчиком к кольцу, и он невольно замер, не в силах отвести взгляд от её тоненьких хрупких пальчиков. Ему не верилось, что эти пальчики не рассыплются от одного прикосновения, от одного лишь неосторожного движения. И тем более, что не сгорят дотла в этих ревущих завихрениях пламени.       Он одёрнул себя, дал себе иллюзорную пощёчину. Заставил себя вспомнить, зачем он сюда явился.       Он попытался вспомнить её. Елену. Но в его мыслях образ этой девушки получился таким размытым и далёким… Он вспомнил, как совсем недавно танцевал вальс с иллюзией в своём далёком иллюзорном мире, и попытался создать видимую ему одному иллюзию Елены здесь, сейчас.       Он ужаснулся. Иллюзия выглядела совершенно чужой. Мёртвой. Холодной. Пустой.       Он поскорее развеял иллюзию. Что же, вывод был очевиден. Но он не мог это так оставить.       Он кричал что-то про Елену, хотя кому, кроме как ему, величайшему иллюзионисту, не знать, что собственное сознание не переубедить, а собственные чувства — не разрушить? Он кричал, а в глазах его противницы появлялось всё больше сожаления и горечи. И какой-то странной решимости.       Он упал.       Он смутно, как сквозь невидимую пелену, слышал, как она говорила что-то. О Елене, о прощении, и о чём-то ещё. Смешно. Хотела успокоить? Перед смертью? Глупо.       Он подумал, что говорить сейчас о Елене было совсем не надо.       Он сожалел, что вообще о ней вспомнил.       Он подумал, что Елена — не важна. Осталась в далёком прошлом. Лишь бы она его простила.       Он подумал, что в прошлый раз всё было по-другому. В прошлый раз было больно.       Он улыбнулся.

***

      Он открыл глаза.       Он никогда не верил ни в каких богов, но, по логике, он должен был быть в Аду. Хотя бы в каком-нибудь. Но разве там могут быть эти лучистые карамельные глаза?       Она улыбалась. Она сказала, что он не заслужил такой участи. Она говорила что-то ещё, что-то о его новом теле, о том, что она сбежала, о помощи, ещё о чём-то. Но он уже не слушал.       Он понял, что он в Раю, он окончательно и бесповоротно доказал это. Ведь…       Она — святая.