А их наконец-то рвет на куски

— Вокруг ложь, а я бог Лжи.       Но вокруг его губ — кровавая кромка, вычерчивающая контур. Грешные губы всегда такие. Полные поцелуев и сладкогласной вязи, скрывающие за собой острое язвительное жало. Граф Беклемишев. Ястребиный Бог.       Колычев знает, что над ним еще тогда, давно, сомкнулся купол Петербурга. Проклятый город. Город воды и бесслезных ночей, где под саваном серого неба скрывается пошлость и звериные повадки. Город, полный дикарей, втиснутый в рамки условных приличий. Эфирный разврат и монолитная смерть. А надзиратель — граф. Согбенный, как ястреб, высматривающий добычу. Он кружит над трупами, крича в небеса, смеясь в них ястребиным смехом. Граф празднует победу.       Он создал Яковлева. Своими собственными руками он вылепил это лицо, взяв остатки раскроенной души его матери. Лишь он вырезал рубцы на его спине, расписался когтями на своем творении. Он вынул часть своего мира и вложил его в грудь полумертвого вместо сердца.       Колычев взводит курок. Яковлев складывает из пальцев пистолет. Граф Беклемишев застывает на месте. Щелчок. — Вы так и будете мне тыкать пальцами в спину?       Яковлев убирает руку и хмуро смотрит на графа исподлобья. — Пиф-паф, — Колычев фыркает, и в его взгляде нет ни капли страха. Он и так умер, а чего может бояться мертвый? — Очаровательно. — Не правда ли? — усмешка касается губ юноши, он пожимает плечами. — Я Вас убил. — Я давно умер, — граф смотрит без интереса, словно на какую-то собаку, стоящую на задних лапах. Только снисхождение. Но не уходит, чего-то ждет. — Голова или живот? — Яковлев проглатывает улыбку, дергается кадык. Граф подступает ближе. Глаза в глаза. Он не знает такого понятия, как личное пространство. Как и бретер, с чьих рук сейчас каплет кровь, а к вспотевшему лбу прилипли волосы.       Когда Яковлев приходит с дуэли, он первым делом идет мыть руки. Он держит их под водой долго, пока с них не смоются все запахи. Нюхает их и вечно остается недоволен. Запах трупа не смыть, если он находится в голове, а не на руках. Иногда так проходит по нескольку часов. А потом дуэлянт идет напиваться.       Мужчина чувствует у себя на щеке дыхание своего Создателя. Они смотрят друг на друга, пока не вздрогнет вселенная; не отрываясь. У них во взгляде — белые камни и кровавые потеки на воде. А еще — ветер. Ветер, вколачивающийся в их пустые души, завывающий в их многослойных жизнях. Он кружит вокруг них голодным тигром, но не может разорвать на части ни одного. Пока они смотрят друг другу в глаза, весь мир рассыпается на куски. Граф разворачивается и идет вон из покоев, сжимая крылья в руки. За ним тенью следует Творение.

***

      Графский экипаж не высекает искры из камней мостовой, а гнедые кони не испускают огонь из ноздрей. Беклемишев молчит, прямой и тугой, как пружина. Дотронься — и он налетит, выклюет сердце и вознесет тебя над городом, за серую пелену облаков. Яковлев пересаживается к графу, у левого окна. Молчат. Каждый смотрит в свое окно, изредка от тряски их колени сталкиваются и оба морщатся — не то. За тонкими стенками экипажа — Петербург. Грязное месиво, вечно разбавленное дождем. Золотые купола над низкими домами кажутся пошлыми. Редкое солнце — тоже.       А у графа в покоях все становится и вовсе бессмысленным. Они сидят за столом, молча потягивают вино и не смотрят друг другу в глаза. Наконец, Яковлев выкладывает на стол пистолет. Металл громко бьется о дерево, граф кидает быстрый взгляд на мужчину. Их глаза встретились. Камни вновь были приласканы морем. Звон пуль, в барабане лишь одна. Ствол холодит кожу, а рука все же каждый раз дрожит, когда нажимаешь на спусковой крючок. Беклемишев перегибается через стол. Если не осечка — теплая кровь впитается в его лицо, высеченное стародавними мастерами сотни лет назад.       Такая тишина после щелчка. Творение встает, кладя на стол пистолет. Склоняется к неживому ястребиному лицу.       Вокруг его губ — искусанная кромка, вычерчивающая контур. Яковлев сминает черты графа в руках, сметает с него всю дьявольскую безупречность. Он смотрит ему в глаза, когда их губы сталкиваются. Колычев опять кривит губы, но на мгновение. Больше он не появится. Никогда.       А сейчас — это всегда. И граф вплетает пальцы в черные волосы, не отрывая взгляда, пачкая кончики пальцев в красном. Яковлев сжимает его сюртук в кулаке, и он мокрый от крови. Ветер рвет их на куски. А мир накрывает тьма.       Создатель и Творение. — Я убью Вас. — Я тоже.