Sail away

Sail away tomorrow, sailin' far away. To find it steal or borrow. I'll be there someday yea-yea-yeah yea-yea-yeah.

1. — Послушай, милый, тебе обязательно нужны эти запонки! …ювелирная латунь, отделка — палладий; камень-вставка — кристалл Сваровски! Запонки только для настоящих мужчин! Внимание, количество товара ограничено! Звоните нам прямо сейчас по телефону… Эмили всё время вяжет. Или вышивает. Или накалывает бисер на тончайшую леску под нудное бубнение телевизора. — Милый, как думаешь, может, нам стоит купить тебе эти запонки? Запонки — треть оклада. Посеребрённая запятая с блестящим стразом. Самое то для инспектора Скотленд-Ярда. Самая нужная вещь. Необходимая. — Грег, милый, ты слышишь меня? Я включаю громче Дип Пёрпл в наушниках. Ненавижу выходные. К своим «за сорок» у меня есть всё — любимая работа, жена, уютная квартира. И я ненавижу выходные. Бесстрастный дисплей Нокии отсчитывает секунды. Я вздрагиваю от холодного прикосновения к шее. Эмили забирается ладошками под ворот футболки, трёт, разминает мои плечи. Дип Пёрпл поют нашу с ней песню. Я закрываю глаза, представляю, как Эмили за моей спиной шевелит губами, подпевая. I love her, I need her, I seed her. Yeah she turns me on. Alright hold on tight. I'm a highway star. Её прикосновения. В самом начале, когда я приходил домой с работы, Эмили бежала в прихожую, обхватывала моё лицо своими маленькими ладошками и шептала: «Мой герой!» Я был героем для неё. Семьянином. Идеальным мужем. Я любил её. Её прикосновения, свежий запах волос, её ладони, шею, грудь, живот. Я любил её. — Эмили, пожалуйста, не трогай меня. Мне нужно сосредоточиться. Ни хрена мне не нужно. Просто у неё слишком холодные руки. Это грустная история. У неё всегда холодные руки, но раньше мне это нравилось. Это всё кризис среднего возраста. Осенью скучно. Ничего не происходит, все в спячке, рай для суицидников. В правом верхнем углу рабочего стола ноутбука у меня есть невидимая папка. Когда я захочу развестись, я сделаю так, чтобы Эмили её обнаружила. Ненавижу выходные. По воскресеньям у нас бывает секс. Эмили гасит свет, ложится на спину и разводит ноги. Я зажмуриваю глаза и притворяюсь, что всё это не со мной, не в моей жизни. Вперёд-назад. Как понять, что ты гей? Воскресными вечерами я представляю, что подо мной один из парней из компьютера, из той невидимой папки. Когда тебе за сорок, когда у тебя есть всё — любимая работа, жена, уютная квартира, в один прекрасный день ты вдруг задумаешься: а что дальше? Это произойдет неожиданно. К примеру, ты пьешь обеденный кофе за пластиковым столиком кафе и вдруг замираешь, не донеся чашку до рта. Осеняет, что от тебя уже прошло полвека. А что дальше? Ты думаешь об этом весь оставшийся вечер. На работе, по дороге домой, за ужином, в душе. Ты не можешь заснуть ночью, ворочаешься в кровати. Утром ты выныриваешь из липкой полудремы под мерзкую трескотню будильника. Злой, помятый, со щетиной и пасмурными тенями под глазами подходишь к зеркалу. И спрашиваешь, спрашиваешь себя. Полвека. Что дальше? И так каждый день. Неделями, месяцами. Когда есть работа, ещё ничего. Трупы, кровь, оправданные в зале суда убийцы. Я страдаю, ненавижу людскую дикость и наши чёртовы законы. Я гоняюсь за разгадками. Я на острие. Я занят. А когда затишье... Такое, как этой осенью… Одним вечером ты залезаешь в интернет и прячешься там пару недель, перескакивая с игр на новости, с блогов на порносайты. В интернете ты можешь быть кем угодно. Можешь наврать, что жена у тебя — модель, а у подъезда твоего стоит новехонький жёлтый Ламборгини. В интернете нет этого «Что дальше?». Только здесь и сейчас. Имитация жизни. Концентрированный суррогат. И время летит незаметно. С игр на новости, с блогов на порносайты. Как понять, что ты гей? Одним вечером ты открываешь страничку любимого порносайта и включаешь привычное, засмотренное до мозолей. Вдруг замечаешь, что сбоку, с рекламы тебе улыбается мальчик. Худой, бледный, с торчащими сосками и солидной выпуклостью в боксёрах. Он улыбается и развратно облизывает губы. От запретности перехватывает дыхание. Но ты ведь просто посмотришь одним глазком? Помедлив, кликаешь на этот баннер. А потом ты кончаешь. Жарко, позорно и слишком быстро. Не ты. Я. Я кончаю. В ужасе закрываю ноутбук и иду в темноту, в кровать, под тёплый бок Эмили. Уже утром догадываюсь стереть историю посещений сайтов. Чтобы больше не… Не что? Я не знаю. Днём на работе я рассматриваю фотографию Френка Баттерса, который нагло и триумфально ограбил Государственный Банк Индии в Вестминстере. «Мужчина на вид около 30—40 лет, рост 185—190 сантиметров, весом около 80 килограмм, волосы коротко стриженные, был одет в пальто черного цвета, черные перчатки, джинсы синего цвета. Сутулится. Имеет привычку держать руки в карманах…» Я безучастно гляжу на ухмыляющегося с фотографии Баттерса, пью кофе. Ближе к обеду Салли отправляет меня домой, приговаривая, что так паршиво я уже давно не выглядел и что если я болен, то заражу всех вокруг. А я болен. Меня бросает в жар и в холод… Это грустная история. Очень грустная. Когда тебе за сорок, когда у тебя есть всё… А что, собственно, «всё»? Жена. Квартира. Возраст средний, должность тоже средняя. Ты вдруг понимаешь, что всё это херня, ничего у тебя нет. И что дальше? В тот вечер я напился, а ночью, пока Эмили спала, я кончал, глядя на ласкающих друг друга андрогинов. Это грустная история. Как понять, что ты гей? Если ввести в гугл этот вопрос, выпадает пятьсот сорок три тысячи результатов. Всё, как правило, начинается с увлечения модой, живописью и творчеством Фредди Меркьюри. Потом вы начинаете танцевать под Нижинского в трико, пользоваться карандашом для глаз и снимать подвыпивших подростков в забегаловках. — Грег! Иди ужинать! — Иду, дорогая! Как понять, что ты гей? Когда от перспективы ужина с любимой женой холодеют руки? Если ты задумался об этом — ты гей. А вообще, сам смотри. Кого тебе хочется? Хочется. До дрожи, до испарины на лбу. Латентный гомосексуалист может всю сознательную жизнь провести с одной женщиной, а потом вдруг встретить на улице смазливого парня и сорваться с цепи. — Грегори! Все остынет! — Иду, дорогая! В наушниках надрываются Дип Пёрпл. I've been losing my mind, baby baby babe. Oh oh oh, oh woman, oh woman, oh woman. I've been losing my mind. Эмили плохо готовит. Раньше это забавляло — мы могли заказать китайской еды и проваляться весь вечер в постели. Когда это было в последний раз? Не помню. Это всё кризис среднего возраста. Ужин из полуфабрикатной смеси. Когда-то я мог это есть. Подцепляю вилкой стручок фасоли. Тренажёр Супер Твистер сжигает жир, укрепляет и моделирует ваше тело, делает мышцы натренированными, а живот более плоским. С помощью тренажёра Супер Твистер вы сможете укрепить ягодицы… — Милый, давай купим такой тренажёр? Фасоль по вкусу похожа на резину. У нас дома уже есть беговая дорожка, баррикады таблеток для сжигания жира, горы столовых сервизов, пара вульгарных побрякушек, надувная кровать и машинка, которая умеет подшивать шторы прямо на карнизе. У нас во всех комнатах жалюзи. — Посмотри! Посмотри, какая у девушки фигура! И вот… Ах! Какой мужчина! Посмотри, Грег! Мужчина. Брюнет с надменной улыбкой. По виску стекает капелька пота… Ниже, ниже… Латентный гомосексуалист может всю сознательную жизнь провести с одной женщиной, а потом вдруг… Телефон в комнате взрывается «Smoke On The Water», и Дип Пёрпл — это как подарок свыше. Дип Пёрпл и спаситель-звонящий. Хотя это не тот случай. — Добрый день, инспектор. Мистер Холмс хотел бы встретиться с вами через полчаса на Лексингтон-стрит. Не опаздывайте. Антея. Чёртов Холмс. Лощёный индюк. — Грег, кто это был? — Это по работе, милая. Я скоро вернусь. Когда я целую Эмили в щёку, мужчина в телевизоре зазывно мне подмигивает. 2. Погода паршивая. Ветер немилосердно треплет полы плаща, путается под ногами одинокими грязно-желтыми листьями. Огромный, таинственно поблескивающий тонированными стеклами ягуар с правительственными номерами я замечаю сразу. Не успеваю подойти — выходит. Вальяжный, надменный правительственный индюк. — Добрый вечер, мистер Холмс. — Добрый вечер, инспектор. Как ваши дела? — Нормально, а у вас? Впрочем, давайте-ка сразу к делу, время позднее. Холмс вешает на сгиб локтя неизменный зонт, достает из жилетного кармана золочёный брегет. Франт. Франт и индюк. Вон, на стене кофейни часы висят, будто сложно глаза поднять. Холмс решительно закрывает крышку брегета: — Пройдемся? Киваю. Идем. Ягуар шуршит шинами за нами. Я ёжусь в тонком не по погоде плаще, поднимаю воротник. А Холмсу все нипочём — шагает в своей твидовой тройке ценой в годовой бюджет небольшой страны третьего мира, и будто никакого ветра нет. — Итак, уважаемый инспектор, я хотел бы обратиться к вам с просьбой… — и добавляет шутливым полушепотом: — А я редко прошу… Легко касается ладонью моего плеча. Я понял. Шутку оценил. Улыбаюсь краешком губ. — Итак, дорогой инспектор, как вы могли догадаться, я к вам по поводу моего непутевого братца. Парочка перед нами держится за руки. Когда мы с Эмили в последний раз гуляли? — Я вас внимательно слушаю, — говорю. — Дело в том, что я хотел бы отправить Шерлока в путешествие по Европе. У меня появилась информация, что один ваш общий знакомый страстно желает расправиться с ним в самое ближайшее время… — Очень рад за Шерлока, но… — Не стоит перебивать меня, инспектор! — Напустил стали в голос, стал прямо как живой. Откашливается. — Продолжу, с вашего позволения. Я бы не хотел, чтобы вы встречались с моим братом, пока я не решу эту нашу маленькую проблему. — Что за… — Понима-аю. Понимаю, дорогой инспектор. Преступность, дела сложные, запутанные… Но сами! Са-ами. С каждой загадкой, которую вы как леденец протягиваете Шерлоку, он увязает в этой работе всё больше. В вашей, инспектор, работе. Поэтому я хотел предупредить, что после любого вашего контакта с Шерлоком вы будете вынуждены столкнуться с моим… неудовольствием. Угрожает, индюк. Парочка, идущая впереди нас, так и не расцепила рук. Вокруг осень, ветер и серый Лондон. Боже мой, что я здесь делаю? Холмс замер на мостовой, смотрит на меня, чего-то ждёт. — Хорошо, — говорю, — я понял вас предельно ясно. Холмс неспешно, по-кошачьи подходит ко мне. Немного медлит, будто решает, стоит ли пачкаться, а потом цепляет моё предплечье в стальной захват и шепчет, проникновенно, глядя мне в глаза: — Я. Знаю. — Что? Он усмехается: — На случай, если вам вздумается хитрить… — Не понимаю, о чём вы. — Я знаю, что за папка находится в правом верхнем углу рабочего стола вашего ноутбука. Удар под дых. В легких не осталось воздуха, только вдруг ставший нестерпимо жарким ветер. Холмс очень серьёзно смотрит мне в лицо. Глаза у него спокойные, дымчато-синие со стальным отливом. Мне вдруг становится на всё плевать: — Шантажировать меня вздумали? — Ну что вы! — Добродушно разводит руками. — Что вы, что вы! Ни в коем случае! Я слегка напомнил вам… правила игры. — Игры? —Что-то вроде того. Брегет Холмса, отзываясь на гулкое завывание Биг-Бена, отбивает десять вечера. Интересно, у него есть мобильник? А если есть, то какая на нём мелодия? Гимн Англии? «Боже, храни королеву»? Он. Знает. — Пойдёмте к машине, думаю, мы друг друга поняли. Киваю. Ягуар тихонько урчит в отдалении. Так странно, выходной день, а народу на улице почти нет. — Смотрите! — Холмс вдруг замирает, весь подбирается, глядя на противоположную сторону улицы. — Да не пяльтесь вы так! Осторожно! Вон Баттерс ваш! И правда. Баттерс. Черное пальто, пружинящая походка, руки в карманах. И лицо! Правда похож! Чёрт, как похож! Баттерс поворачивает за угол, и я уже бегу вслед за ним. Все эти исправно срабатывающие охотничьи инстинкты. Ветер в лицо. Лабиринт улиц. Бьющие по глазам неоновые проспекты и темные закоулки. В переулке, ведущему к Беруик-стрит, я не выдерживаю — сколько можно бегать? — ору: — Баттерс! Это полиция! Сдавайся, не делай глупостей! Баттерс оглядывается и припускает со всех ног. Я за ним. Просчитываю возможные варианты. Если не остановить его до Беруик-стрит, то он уйдет. Воскресными вечерами в это время мимо Театра Королевы, многочисленных кафе и магазинов дрейфует тягучая, восторженная толпа. — Баттерс! Сдавайся! Ветер в лицо, пот заливает глаза, ног не чувствую, а в легких — горячий, царапающий узел. — Сдавайся! — Ору из последних сил. И Баттерс вдруг резко останавливается. Я тоже замираю. Баттерс медленно разворачивается. — На землю! — Слышу за своей спиной. Это инстинкты. Падаю ничком. Звук выстрела перекатывается громогласным эхом по переулку. А Баттерс убегает. Сворачивает на освещённую вечерним неоном Беруик-стрит. — Как вы? Взмыленный Холмс садится на корточки рядом, трясёт меня за плечо. От прически — ни следа, глаза горят, шумно дышит. — Что за фокусы! — Ору, вскакивая на ноги. — Что за ребячество! Вы осознаете, что помешали мне поймать опаснейшего преступника? — Осознаю, — улыбается. Поднимается с корточек, вытягивает руку с матово поблескивающим вальтером, будто целится. Франт! Индюк! — Вы… Вы… — Я задел его, — самодовольно. — Попал в плечо. Так что завтра пороетесь хорошенько среди доморощенных целителей и найдёте. — Вы… — выдыхаю, — уверены? — Абсолютно. Краски меркнут вокруг меня. Ветер забирается под воротник пальто, старательно дует в разгоряченную спину — завтра не смогу согнуться. Холмс стоит рядом с видом победителя. Ко лбу прилипла прядь волос, он пытается сдуть её, смешно скривив губы. Так странно видеть его без зонта. Я вдруг думаю, что он, скорее всего, младше меня. Стоит, протирает ствол вальтера белым в синюю клетку платком. — Послушайте, — говорю. — Ммм? — Трёт платком свой вальтер. Вперёд-назад. По виску его стекает капелька пота… Ниже, ниже… По шее, в расстёгнутый ворот белоснежной рубашки… Латентный гомосексуалист может всю сознательную жизнь провести с одной женщиной, а потом вдруг встретить на улице смазливого парня и сорваться с цепи. — Послушайте, — голос вдруг сел. Холмс смотрит исподлобья, продолжая натирать ствол: — Хотите поблагодарить меня? Не стоит. Всего лишь небольшая пробежка. Полезно перед сном. Прячет вальтер в кобуру на поясе. И замирает. Смотрит в упор. В тусклом свете, проникающем в подворотню, его глаза кажутся чёрными. — Да. Я… — моё сердце, кажется, спятило, а в солнечном сплетении скручивается липкое сладкое предвкушение. А что дальше? Холмс прикрывает на миг глаза, прерывисто выдыхает. — Ну что же вы, — зачем-то шепчет и делает шаг назад. И ещё один. Упирается спиной в стену. Глаза его блестят, и я как под гипнозом не могу оторвать взгляд. А что дальше? Ветер носится между нами, подбирает огрызки коробок, шевелит крылья старых газет. Я болен. Меня бросает в жар и в холод… Я подхожу к нему. Так давно ничего не боялся, а сейчас потеют ладони, страх вибрирует под кожей. Он. Знает. Убираю с его лба непослушную прядь волос, прослеживаю пальцем путь от виска к плотному крахмальному вороту сорочки, уже всей ладонью веду ниже и ещё ниже, по твиду ценой в годовой бюджет небольшой страны третьего мира, ныряю рукой под его пиджак, обвивая талию. Я держусь, я как под гипнозом, пока он смотрит. Но он закрывает глаза и откидывает голову назад. И тут я понимаю, что можно. Мне можно всё. …а потом вдруг встретить на улице смазливого парня и сорваться с цепи. Реальность расфокусируется на миг и бьёт многовольтным разрядом вдоль позвоночника, когда я впиваюсь губами в его шею. Он солёный. Сладкий. Гладит по волосам, а я целую, целую, сдираю с него пиджак, борюсь с пуговицами на жилете. Трогаю его всего, ощупываю спину, вылизываю шею, нещадно вжимаю его в шероховатую стену. Он пахнет зноем. Кориандром, мускусом, чем-то невероятным и наверняка баснословным. А ещё сигаретами с ментолом. Сжимаю губами плотную мочку уха, замираю, прислушиваясь к себе. Я хочу всего. Сдираю жилет с его плеч. Грустно звякает об асфальт золочёный брегет. Меня колотит как в лихорадке, я боюсь и не знаю, что делать. Отстраняюсь на миг только для того, чтобы прошептать, объяснить свою неловкость: — Я… То, что происходит… — Я знаю, — хрипло. — Это в первый раз. Я знаю. От Холмса волнами разливается ожидание, трепет, волнение и ещё какие-то флюиды, лишающие меня жалких остатков самоконтроля. — Хорошо, — говорю я. И целую его в губы. Так странно, он выше ростом, и мне приходится привстать на цыпочки. Снизу вверх. Ладонью по шее, по шершавой щеке. Не забывать дышать. Не упасть в этой истошно раскачивающейся реальности. Это почти так же, как с девушкой. Только ярче, резче, жарче. Кончиком языка по узким губам и глубже, в ментоловый жар. Он целует в ответ и стонет горлом, еле слышно. Шарит холодными ладонями по моей спине под футболкой, ощупывает, притягивает ближе. Я раздвигаю языком его губы, изумляюсь, запоминаю, смотрю во все глаза, а он зажмурился до морщинок и смешно наморщил лоб, будто я не целую его, а мучаю. I've been losing my mind, baby baby babe. Пульс бухает в висках, дёргано трепещет под коленками. Не хватает дыхания. Пробираюсь ладонями под его рубашку, обнимаю, грею, отстранив от холодной стены. Утыкаюсь лбом в его плечо, чтобы получить крохотную передышку и глотнуть воздуха. Разгоряченное тело ноет от близости, меня колотит от насквозь продувающего нас ветра. И мне оглушительно хорошо. — Холмс, что происходит, а? — Майкрофт, — выдыхает он мне в ухо. Майкрофт. Я закрываю глаза и веду ладонью вниз по его спине. Медленно, так, чтобы чувствовать каждый позвонок, чтобы чувствовать каждое движение его мышц. Когда я добираюсь до пояса брюк, он замирает, даже, кажется, дыхание задерживает. И тут я вспоминаю, что мне можно всё. Расправляюсь с его ремнем и пуговицами — брюки сползают к щиколоткам. Решительно ныряю ладонью под резинку его трусов, обхватываю пальцами живое, горячее, шелковистое. Дурею от вседозволенности, от его жалобных всхлипов в ухо. — Тише, тише, — шепчу, а сам сжимаю, тру напряженную плоть. Я не знаю, как правильно. Я знаю, как понравилось бы мне. Как понять, что ты гей? Когда, не прикасаясь к себе, готов кончить от жалобных стонов другого мужчины? Когда, забыв вдохнуть, хрипишь от легчайшего прикосновения чужих пальцев к пряжке собственного ремня? Когда, теряясь в темноте, среди разноцветных бликов под веками, вжимаешься в упругое тело и вдруг находишь себя. Каждой клеточкой чувствуешь жизнь. Отпечатываешь в памяти дуновения промозглого ветра, осень, полумрак безлюдной улицы и близость, и сумасшедшее дыхание такого же спятившего, как ты. Я раздвигаю коленом его ноги, трусь ноющим членом о бедро — шумно выдыхает. Рот его приоткрыт, челка прядями на глазах. Он двигается. Вверх-вниз. Рвано, судорожно — идеально, как раз так, как мне нравится. Я закрываю глаза и впитываю в себя его движения, его запах и стоны. — Тише, тише, — шепчу непослушными губами. А он, наоборот, стонет ещё громче. И прижимается, двигается, двигается…. Воздух вокруг нас раскаляется добела, до шипящего гула, а потом взрывается, бьёт наотмашь наслаждением, сразу, резко. Бросает в гигантскую волну удовольствия, оставляя без сил. Майкрофт всхлипывает и выгибается напряженной дугой. Застывает неподвижно, будто взведенная пружина, и рушится, обмякает в моих руках. Я чувствую, как дрожат его ноги. Обнимаю крепче. Сонный Лондон вокруг медленно оживает отзвуками голосов, далеким шуршанием шин. Заполняет наш вакуум нарастающим рокотом городского шума. Я никак не могу восстановить дыхание. Улыбаюсь в его плечо. Звонок мобильного разрывает хлипкую безмятежность, которая окутывает нас. — Мистер Лестрейд? Ваша жена Эмили только что поступила к нам с сильнейшей интоксикацией. Передозировка таблеток для похудания. Сейчас она в реанимации… Пока холодный голос в трубке бесстрастно сообщает о том, что Эмили лежит под капельницей в тяжёлом состоянии, я сгребаю в охапку вещи, разбросанные у наших ног, торопливо натягиваю на себя измятый, истоптанный плащ. Майкрофт неспешно наклоняется, подцепляет опутавшие щиколотки брюки, долго возится с пуговицами и ремнём. — Мне нужно бежать, — говорю. Неловко треплю его по предплечью. — Разумеется. И я бегу. 3. В больнице рассеянный свет. И так тихо, что я слышу тиканье настенных часов в другом конце коридора. Тишина здесь пахнет лекарствами, изредка прерывается надрывной пискотней медицинских приборов. К Эмили меня не пускают. Сквозь стекло я вижу, как мерно вздымается её грудь, как подрагивают её веки. Вокруг Эмили капельницы и какие-то электронные монстры. Врач сказал, что она выкарабкается, и я могу идти домой спать. Но я не ухожу. Это грустная история. Просто я не закрыл ноутбук. Я думал о разводе. Правда думал. Но и предположить не мог, что Эмили наглотается таблеток для похудания, увидев в моем компьютере порнуху с мальчиками. Какой уж теперь развод. У меня встали часы. Я уже довольно долго пытаюсь завести их, трясу, стучу пальцами по корпусу… Но стрелки замерли во вчерашнем дне. — Давай, я сделаю. Ладонь с длинными, почти женскими пальцами, узкое запястье. Кипельно-белая полоска манжета и запонка — посеребренная запятая с блестящим стразом. Я вкладываю свои часы за сотню фунтов в эту ладонь. Майкрофт вешает неизменный зонт на сгиб руки и сосредоточенно щурится, мнёт потертый ремешок, что-то крутит в корпусе. — Всё, — протягивает часы обратно. Часы теперь тикают. Не понимаю, что он здесь делает. Майкрофт вздыхает, садится рядом на неудобную железную скамью. Берет мою руку, надевает часы на запястье: — Ну, вот так, — не выпускает мою руку из ладоней. Вот так. А что дальше? — Пройдёмся? Киваю. Бредем лабиринтами коридоров к выходу. На крыльце Майкрофт закуривает, вжикнув щегольской Зиппо, обволакивает меня облаком ментолового дыма. А на улице осень и полный штиль. На стоянке среди белых медицинских автомобилей Ягуар смотрится летающей тарелкой. Облокачиваюсь на перила. Это грустная история о глупом инспекторе. — Ты ведь всё это подстроил? — Не понимаю, о чём ты. — Наша встреча, Баттерс, погоня… Всё это… — Баттерса, между прочим, взяли, пока он выковыривал в Вест-Энде мою пулю из плеча. — Значит, Баттерс всё-таки был настоящий. Важно кивает. Выдыхает ровную стайку идеальных дымных колечек. Франт. Франт и индюк. Улыбаюсь. С неба сыплется мерзкая морось. Кто-то где-то плачет. — Часто ты так? — Как? — Устраиваешь спонтанные… рандеву в тёмных переулках? Майкрофт отправляет окурок в урну, засовывает руки в карманы. Ёжится от легкого порыва ветра. — Это, как ты выразился, «рандеву» такого рода было первым. Знаешь, мой дорогой инспектор, латентный гомосексуалист может всю сознательную жизнь провести в обществе женщин, а потом однажды встретить парня с умными карими глазами и несколько лет сжимать зубы, пытаясь не думать о нем ежечасно. — То есть, всё-таки… — Нет, — прерывает, а в глазах пляшут чёртики. — Баттерс был самый что ни на есть настоящий. Мы молчим немного. До тех пор, пока брегет Майкрофта не затягивает свою заунывную мелодию. — Послушай, — медленно начинаю, — если я скажу тебе, что уже пару лет гонюсь за Бадди Хоули… — Я понял, — кивает серьёзно. Достает брегет из жилетного кармана, бережно щелкает золочёной крышечкой. — Встретимся завтра, в десять вечера, на Парк-Роуд. Кто знает, может и повстречается нам твой Хоули. А сейчас мне нужно бежать. — Разумеется, — улыбаюсь я. И он уходит. Конец