Менестрель

Женские пальцы ловко плели петельки из цветных ниток, ловко обращались с кружевами, и маленький Раду мог часами наблюдать за одним только этим – как из бесформенной массы нитей складываются причудливые узоры на платках с птицами, завитушки и ромбы на рубахах, как во всё это вдыхается жизнь. Это было похоже на самое настоящее чудо и волшебство, ничуть не меньше, чем те истории, что перед сном ему рассказывала нянюшка. В её лице он всегда видел свою мать, которую ему так и не довелось узнать. - Ну что, соколик, интересно? – с улыбкой спрашивала она. Голубые глубокие мальчишеские глаза смотрели на неё со смесью любопытства и восхищения. Но больше всего он любил, когда она при этом ещё и начинала петь. Голос был такой же тёплый, как и она сама, как и платки, вышитые её руками. Женский голос баюкал младшего сынишку. А сегодня она и сама уснула, сморённая своим рукоделием, и только спрыгнул клубок с её колен, нарисовав завитки на полу. Свеча тлела, ещё не догорев, и Раду приблизился к клубку, легонько его подтолкнув, и тот ловко подскочил к двери. Последовав за ним, кроха остановился возле проёма, да услышал новые, незнакомые, но такие приятные звуки. Поднявшись с пола, поправив свою ночную рубашку, он босиком отправился на источник звука. Пол был холодный, а звуки манили всё сильнее – потому Раду перешёл на бег, прислушиваясь. Наконец услышав звуки отчётливо, он остановился перед одной из дверей. Устроившись в проёме, он заглянул внутрь. В комнате были его старшие братья – Влад сидел на подоконнике, довольный, словно кот, и такой же хитрый, готовый на выдумки и приключения. А посреди комнаты был Мирча, это он и извлекал из лютни волшебные чарующие звуки, перебирая пальцами по струнам, ловко приплясывая, отстукивая несложный ритм, вытягивая носок, чуть подпрыгивая и кружась, встряхивая головой с неслушными кудрями. Сам словно вьюнок, жаворонок, блик солнца на воде: такой же лёгкий, светлый, пушинка – ветер дунет, да понесёт по всем Карпатам вместе с его мелодией. Мирча был одет просто, не по-княжески, будто бродячий менестрель, забредший не то с полей Молдовы, не то просто с берегов Арджеша. Завидев младшего, Мирча легко приблизился к нему, наигрывая свою мелодию, озорной, как солнечный зайчик, и Раду подхватил его настроение, тоже пустившись в пляс, кружась и шлёпая по полу босыми ногами, смеясь и хлопая в ладоши. Влад тоже ловил общий ритм, постукивая пальцами или мотая носком ботинка, хотя к танцу присоединиться не спешил. Раду же отдавался этой радости не раздумывая, будто пил её одними губами, как журчащий родник. Зелень глаз его брата, летняя и тёплая, сморила его вместе со звонкими люьщимися мелодиями, и он прильнул к Мирче, уснув у него на руках, и всё его тело дышало теплом и детской непосредственностью, до краёв наполненное чувством свободы, вольного ветерка, которому все друзья, чувством, которое у них всех было с рождения. И долго ещё оно не отпускало его, даже в сон проникнув, как сладкое послевкусие после мелодии. Она, словно добрая посланница брата, охраняла его.