Недотрога

Хатаке Какаши не любит людей, не хочет иметь с ними никаких отношений, не желает разговаривать на любые темы, не касающиеся дел, и терпеть не может к кому-либо прикасаться. Об этом в академии знают все. Кроме, как оказалось, одного парня. - Мне не нужны друзья, — мрачно сообщил Какаши, игнорируя протянутую ладонь. На лице Гая отразилось настолько явное «да больно оно мне надо», что на мгновение даже стало неловко. - А я тебе не дружбу предлагаю, — серьёзно сообщил этот странный парень, не опустивший руку и не смущённый столь холодным отказом, — я хочу быть твоим соперником. Какаши был юным и озлобленным. Он знал отца Гая — неудачника, с которым почему-то в своё время поддерживал хорошие отношения его отец — неудачник. Гай был похож на своего родителя, а Какаши на своего походить не собирался. И соперничать с этой хмуро глядящей бездарностью смысла не было: тот едва прошёл вступительный экзамен в академию и сражения с ним были бы пустой тратой времени. Протянутая рука вызывала исключительно лишь желание аккуратно отодвинуть её чем-нибудь от себя. - Нет. Какаши уходил, чувствуя тяжёлый взгляд, направленный ему точно в затылок, и запоздало чувствуя сожаление, что не согласился побить нового знакомого прямо тут, на глазах у всех одноклассников: парень казался упрямым и простой отказ явно принимать не собирался. Он уже почти дошёл до места своих тренировок, когда память неожиданно ослепила вспышкой жёлтого. Пронзительно-прозрачный летний день, горячее солнце, нагретые невероятно яркие подсолнухи, целое море этих высоких цветов, в котором было так здорово бегать наперегонки с каким-то мальчишкой. «Точно», — пришло непрошеное осознание, — «это был он», — и Какаши с тоской, не желая вспоминать, вспоминал, как было весело играть на том поле, каким волшебным казался мир, какими невинными были детские шалости, и как улыбался отец, глядя на них. Маленький Хатаке был подвижен и смешлив, а новый друг — не было тогда знакомых, были только друзья — казался таким живым и словно переполненным солнцем, как цветок подсолнуха. Какаши сглотнул ком, вставший в горле, зло сжал кулаки, рассердился на себя, на свои воспоминания, на своё прошлое. Тело горело, пробуждая ощущения от тепла прогретой земли, прикосновений качающихся цветов, дружеских тычков и даже, кажется, дружеских крепких объятий. Юного гения передёрнуло. Чужое прикосновение, даже фантомное, оставляло жжение и что-то, что гордость не желала признавать за неконтролируемый страх. Он не знал, когда именно его скрытность и застенчивость превратились в занятную патологию, не позволяющую хотя бы отдалённо социализироваться. Если бы об этом спросили Ируку-сенсея, тот бы точно по педагогическому пособию отрапортовал, что после потери отца ребёнок замкнулся в себе, отгородился от окружающего враждебного мира привычной маской и напускным безразличием — и что деликатная помощь специалиста лишней не будет. Жаль, что Ирука в то время ещё только бегал по полю, полному подсолнухов. А сенсеи педагогическое пособие не читали: некогда было. Шла война. Какаши помогали уроки в качестве медитации, тренировки в качестве вымещения агрессии и редкие прикосновения к нинкенам в качестве хоть каких-то живых тактильных ощущений. Те во время призывов иногда позволяли себе покрутиться у ног да подставиться под руку; благородные животные считали недостойным выпрашивать почёсывания за ушком и уж тем более лизать руки. Ещё помогали ежедневные курсы безостановочного убеждения себя в том, что настоящему ниндзя абсолютно никто не нужен, отца не жалко, а подсолнухи ему вообще никогда не нравились. Но распустившаяся внутри печаль не увядала от злости. Внешнее спокойствие, так нравящееся девчонкам и так раздражающее мальчишек, осталось неизменным, но внутри Какаши до спокойствия было далеко. В академии бесило всё, до дрожи. Если учителя ещё быстро поняли, что имя Сакумо лучше при его сыне не упоминать, то ученики не обладали такой проницательностью и часто говорили о юном гении как о сыне Белого Клыка. Обсуждали его скрытность. Сплетничали о его существующих и выдуманных свершениях. Мечтали с ним встречаться или победить его перед всей академией. И самое отвратительное — постоянно пытались стянуть с него маску или хитростью взглянуть на лицо. Какаши с отстранённым удивлением замечал, что на любую не стоящую внимания мелочь ему всё чаще хотелось огрызнуться, обидеть, оттолкнуть. Руки покалывало ледяными иголками от желания кому-нибудь врезать. Хатаке винил в этом себя и окружающих, а винить стоило стресс, недостаток общения и ещё не ощущаемый, но постепенно отравляющий, разлагающий тактильный голод. Он нуждался в чужих прикосновениях так же сильно, как и избегал их. И когда его поставили в пару с Гаем на Шиноби Кумите, узел нервов был уже затянут до предела. Оставалось либо распутывать, либо разрубать. - С ним? — уточнил Какаши, оглядывая сверху донизу уже знакомое чудо в спандексе. — Это не займёт много времени. - Ага, — обиженно отозвался Гай, явно лишь героическим усилием воли перебарывая желание снять утяжелители. Короткий приветственный кивок, сложенная по всем правилам Тайритсу но Ин, отмашка учителя — и Какаши благодаря своей интуиции в последний момент неловко отшатывается. Он не видит, откуда был нанесён удар, только размытый в воздухе след от кулака, который мог бы оставить ему шикарный синяк на плече, стоило лишь на долю секунды замешкаться. Этого более чем хватает, чтобы собраться, сосредоточиться и поймать азарт сражения. Гай быстр, силён и, несомненно, талантлив в тайдзюцу. Какаши умён, внимателен и талантлив во всём. Ему удаётся на протяжении почти всего боя держать дистанцию и отбивать мощные удары кунаями, но времени на складывание печатей попросту нет, и юный гений с тоской осознаёт, что бой непростительно затягивается. Учитель изумлённо и слишком медленно бросается вперёд, когда видит, как по кончикам пальцев одного из сражающихся скользят едва заметные голубые молнии. Гай, среагировавший раньше, не отшатывается, но пытается дотянуться до Хатаке, который уклоняется по заранее продуманной траектории, зажмуривается от близости чужой пятерни к закрытому маской лицу — и всаживает разряд прямо в бок Майто. И пока он пытается отдышаться, а учитель хлопочет возле поверженного ученика, Какаши со стыдом вспоминает последние мгновения этого странного боя. Он вспоминает собственную злость, чёрные внимательные глаза напротив и протянутую вперёд руку, не сжатую в кулак, остановившуюся у самого кончика носа. «Он мог бы нейтрализовать действие дзюцу, если б притянул меня к себе», — думает Хатаке, отстранённо вслушиваясь в восторженные и испуганные голоса окружающих детей. — «Тогда б разряд разделился на двоих. Победу бы это не принесло, но удалось бы избежать последствий удара. Нужно было только протянуть руку вперёд…» … и схватить соперника за маску, дёрнуть на себя, прижаться вплотную и разорвать к хвостатым этот глупый кусок ткани, закрывающий глупое лицо. От одного представления подобного исхода сражения по всему телу проходит колючая холодная дрожь. Какаши подходит к поднимающемуся Майто, отворачивающемуся от напуганного сенсея. Нормальный человек после такого не смог бы самостоятельно встать на ноги. Гай был, судя по всем очевидным признакам, ненормальным человеком. - Ты победил, Какаши, — криво и болезненно усмехается он, протягивая вперёд указательный и средний пальцы, половину традиционного знака примирения. — Хороший был бой. Юный шиноби смотрит на него, чувствуя, как лицо под маской нестерпимо горит. Он делает шаг вперёд и, игнорируя необходимую для завершения боя Вакай но Ин, стискивает ладонь Гая в рукопожатии. - Один — ноль в мою пользу. Тебе придётся постараться, если хочешь в следующий раз меня победить. - В следующий раз, соперник, — в голосе Гая слышится такое неприлично яркое счастье, а рукопожатие такое крепкое и горячее, что у Какаши начинает кружиться голова, точно от недостатка кислорода. Он уходит, чувствуя на себе чужой взгляд. Ладонь и пальцы жжёт чужим прикосновением, и его не удаётся стереть с себя ни в тот же день, ни в последующие — но ожог постепенно превращается в тепло. Ощущение другого человека остаётся, постепенно согревая всё тело, успокаивая, залечивая, прогоняя страх и прожорливое чувство одиночества. Наедине с собой Какаши иногда задумчиво дотрагивается словно бы ставшими чужими пальцами до своего лица, чью тайну так наивно-заботливо сберёг его соперник.