Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Самое лучшее время года — лето. такое теплое, согревающее, пахнущее ароматами полевых цветов, только собранных на Луговине. Летом проще раздобыть еды, собирая, пусть незаконно, грибы и ягоды, охотясь на зверей. Легкий теплый ветер колышет тонкие макушки деревьев, солнце согревает своими лучами землю, даруя яркий свет, птицы щебечут, перелетая с ветки на ветку в поисках своей любви. А он уже не ищет любви. Я говорю про вечно пьяного ментора забытого Богом дистрикта Двенадцать — Хеймитча Эбернети. Зачем ему любовь и какие-то чувства? Каждое утро, просыпаясь не понятно где, он осознает, что он победитель и достоин чести вести себя так, как хочется. Вообще, он делал так всю свою жизнь, по крайне мере после шестнадцати, когда его семья оказалась мертва, и президенту уже нечем было его упрекнуть. Сноу пытался пригрозить неподвластному победителю его же жизнью, но тот оказался только рад, когда ему сказали, что еще одно неповиновение и его убьют. Тогда Кариолан придумал более верный способ, чтобы перекрасить жизнь победителя в черный: он решил оставить того в живых с понимаем того, что все его близкие покоятся в ящиках под землей.       Проснувшись в гостиной от каких-то сумбурных разговоров вокруг, Хеймитч открыл глаза, не понимая, что происходит. В пентхаусе кружились какие-то незнакомые люди в странной одежде. На миг ему показалось, что они все в сером, но когда тот проморгался его проспиртованный мозг вновь смог воспринимать цвета. В голову Эбернети пришла не радующая сознание мысль о том, что вся его жизнь стала бесцветной, однотипной и до чертиков раздражающей его самого. Сфокусировав свое зрение, ментор понял, что это всего лишь множество прислуги, которое что-то прибирает. Тринкет вертится около них, тыкая своими тонкими пальчиками на блестящий пол, где стоит протереть. — Что у вас здесь происходит? — недовольно хрипя, спросил Эбернети. — Поглядите-ка хозяин проснулся, — всплеснув руками, с некой язвительностью ответила сопровождающая. — Рот будешь в постели открывать, — брезгливо глянув на багровую лужицу вина, грубо ответил мужчина, удаляясь в свою комнату. Тринкет разбила бутылку вина, и ее уму это было просто непостижимо. Как можно быть такой рассеянной? Эта уборка никак не входила в ее грандиозные планы. Но после « прекрасного комплимента» коллеги она вовсе забыла об этом. Ее до глубины души задели его слова, которые он бросил по привычке, не подумав о ее чувствах. Он никогда не думал о чужих чувствах. С одной стороны, может, это и плюс — ему не было дела до капитолийских сплетен, которые разлетались по всей столице меньше, чем за сутки. Эта меткая, но едкая фраза всколыхнула в сопровождающей все эмоции, которые она старалась потопить тонными тонального крема и замаскировать пудрой. Но то, что уже есть в человеке, отнять невозможно.       Сидя в баре, глядя в экран телевизора, Хеймитч наблюдал за действиями на арене, которые не приносили никаких надежд, выпивая уже пятый стакан виски со льдом. Обжигающий напиток из раза в раз обжигал горло и желудок, давая понять, что ментор еще жив. Ему самому казалось, что он давно мертв, а этот мир только фальшивая, противная иллюзия. Он бы продал душу, чтоб это было на самом деле. На экране встреча трибутов Пятого и Двенадцатого, притом, что они оба не видят друг друга. — Ставлю две сотни, что проиграет Двенадцатый, — выкрикивает один капитолиец с оранжевыми волосами. Хеймитч поворачивается и узнает в его лице типичного толстосума, чьи деньги уже из ушей сыпятся. Его жена простая капитолийская курица, потягивает коктейль из тонкой фиолетовой трубочки с зонтиком и смотрит на ментора голодным взглядом, будто готова полностью погрузиться в глубину его глаз. — Ставлю столько же, что проиграет Пятый, — слышится второй голос в сбоку от него. Это говорит мужчина с зеленым цветом волос на затылке, а челка окрашена в бирюзовый. Адское сочетание. Но его не волнует их окрас и деньги. Они не видят очевидного: в таких стычках всегда есть третий, который и станет тем победителем в схватке. Эбернети оказался прав, он приметил недалеко, в зарослях невысокого, пышного кустарника, притаившегося с луком трибута из Первого дистрикта. — Вы будете полными идиотами, если сделаете эти ставки, — размеренно говорит затуманенный мозг наставника угольного дистрикта. — У Вас есть своя ставка? — спрашивает один из них. — Я не буду с вами играть. Я умнее вас обоих — это мое преимущество, поэтому будет нечестно. Только этот человек может так хладнокровно ставить ставки на тех, кого сам привез сюда. У него нет надежд, его мир вне розового цвета, вообще вне цветовой гаммы. Он все видит таким, какое оно есть. Краем глаза Эбернети замечает, что наивная курица рыжего мужчины вышла из бара. — Вы оскорбляете нас! — возмущается зеленоволосый. — И что мне сделать теперь? — подняв брови, удивляется Хеймитч, — Хорошо, я ставлю шесть сотен на то, что они умрут оба от стрел лучника из Первого. Только он заканчивает говорит и кидает деньги на стол, как звучат два выстрела пушки; трибуты Пятого и Двенадцатого лежат на холодной земле, нанизанные на стрелы, как на шампура. Паренек из Первого, озираясь по сторонам, пробирается к Рогу. — Вы нас ограбили! — почти взвизгивает рыжий капитолиец, отдавая деньги. Хеймитч аккуратно сгребает четыре бумажные сотни себе в карман, помимо своих шести. — Нет, господа, — он отрицательно машет головой, — мозги я у вас не крал. Слова его завершаются ехидной улыбкой с ноткой мастерской издевки.       Мужчина самодовольный выходит из бара, вдруг кто-то неожиданно тянет его за рукав. Хеймитч приходит в изумление. — О Господи! Это ты, — увидев женщину в синем парике, выдыхает он, — Я думал там, в баре, ты меня убьешь взглядом. — Нет, мистер, взглядом убиваешь только ты, — мурлычет она. — Чего ты хочешь? — спрашивает ментор. — Я хочу, чтобы ты победил моего мужа не только в ставке. Она берет руку Эбернети и кладет себе на грудь, тот сильно сжимает ее, заставив капитолийку податься вперед. — Твой муж последний придурок, а ты начинающая шлюха, — шепчет он, заведя ту в туалет, закрыв дверь на шпингалет. — Будь ты мои мужем, — проводя руками по его спине, предлагает она. Ее ни капли не смущают его слова, потому что это дикая правда. Но эти капитолийки, когда хотят чего-то, плюют на чувство собственного достоинства и берут это. — Ну уж нет, мне и на свободе хорошо. Мужчина в порыве страсти и неописуемого животного желания с некой грубостью сжимает груди женщины и ее ягодицы. Она осыпает поцелуями его шею, хотя тот даже не прикасается своими губами к ней. Он проникает рукой под платье; сама капитолийка уже не может терпеть это. Она задирает юбку, расстегивает ему ремень, давая понять, что пора. Хеймитч уже на пределе, он тоже полностью готов. Тогда он разворачивает ту к себе спиной, давая опереться руками о раковину, и резко проникает в нее. Капитолийка выгибается в пояснице, желая вскрикнуть. Ее стон превращается в тихое мычание, когда она сжимает зубы до боли. Эбернети ускоряет темп, отчего тело женщины начинает пробирать дрожью. Она пытается руками схватить воздух, затем схватить того за ягодицы, за что получает сильный шлепок. Та отворачивается от зеркала, смахивая слезу. Хеймитч достигает разрядки, оставив капитолийку без желанного удовольствия. — Еще, — просит она, взглянув на него сквозь зеркало. — Отвали, — грубо кидает тот, надевая штаны. — Не покидай меня, пожалуйста. Женщина хватается за его руки, держащие ремень, и опускается на колени, закусив губу. Она готова на все, чтобы Хеймитч остался. — Глядя на тебя, мне не хочется ничего, кроме как съездить тебе по наштукатуренному личику, — выплевывает Эбернети, грубо схватив рукой ту за подбородок. Он одним резким движением отталкивает ее от себя, застегивает штаны и уходит.       В обед Эффи встречается со своей подругой, которая постоянно ее поддерживает и рассказывает разные сплетни, которые только знает. Весь обед они трещат о новых платьях, костюмах, та жалеет, что трибуты, который сопровождала Эффи погибли. Эмилия, так зовут подругу Тринкет, милая девушка, по капитолийским меркам, она вычурно одета и ярко раскрашена. На ней пурпурное платье, которое не спускается ниже колена, и на высоченных каблуках лаковые туфли черного цвета. — А где Эбернети? — спрашивает Эмилия. — Пьет где-нибудь, — тяжело выдохнув, отвечает Эффи. — Ой, сегодня такое было в баре,. — говорит она, сложив по этикету свои ручки. — Что такое? — заинтересовано спрашивает Тринкет. — Ты же знаешь местного богача Даниэля МакКлайд? — Знаю. — Твой Эбернети выставил его полным дураком: он выиграл у него две сотни. Представляешь? Капитолийка прикрывает рот и смеется. — Ну и что? Выиграл и выиграл. — Ты же дальше не знаешь! — Эмили продолжила шепотом: — А потом он в туалете его жену… — Что? — выдавила сопровождающая. — Она сказала, что он ее шлепал, и полностью от… — Не произноси это слово! — дрожащим голосом приказала Эффи, вскочила из-за стола и помчалась прочь, постукивая высокими каблуками. Подруга рванула за ней. Они обе свернули за угол на двенадцатом этаже. Тринкет прислонилась спиной к стене, накрыла лицо руками и дала волю слезам. Она и подумать не могла, что ему спать со всеми подряд как нечего делать. Она думала, что у него тоже есть к ней какие-нибудь чувства. В этот момент на нее нахлынули воспоминания о той прекрасной ночи с ним. О его прикосновениях, поцелуях. Эффи вспомнила, как отвлеклась тогда от всего окружающего мира рядом с ним погружаясь в его омут. Но, как говорится, чем тише омут, тем профессисональней в нем черти. — Эффи, перестань, — умоляла Эмилия, — Он не достоин тебя. — И кто мне это говорит? Та, которая по уши влюблена в него? — выпалила Тринкет. Эмили и правда была влюблена в Эбернети. — Не думала, что ты будешь меня упрекать этим. Капитолийка ушла. Сопровождающая не хотела этого говорить, просто не смогла сдержаться в этом порыве ярости и боли. Она сказала едкое слово, которое обидело ее лучшую подругу. От этих мыслей хотелось открыть бутылочку хорошего вина. Но Эффи не стала ничего делать, она просто отправилась спать, чтобы переспать эту душевную боль.       Лежа в кровати, в голове Эффи возникали образы произошедшего. она вспоминала, как им двоим было хорошо, а теперь он занимается сексом с кем его душе угодно. Он лапает их теми же руками, что трогал ее. Целует их теми же губами, что и ее. Эффи становится противно, ей кажется, что она превращается в дешевую потаскушку, которая отдается какому-то алкоголику без остатка.Эффи проплакала полночи не в силах поверить, что он был с той женщиной близок. Между ними не было официальных отношений или определенных условий. Но она безумно любит его всем своим существом. Никто из мужчин еще не был ей так дорог. Ни в ком ее душа так не нуждалась. Она понимала, что прекрасно знает его и могла бы предвидеть такой исход, но сейчас она ужасно ревнует его ко всем. На данный момент сильнее всего Тринкет хотела, чтобы он принадлежал только ей. Хотела, чтобы ни одна женщина не изучила его лучше, чем она, и не узнала, какой он. Она прекрасно знает, что бывает с женщинами, которые становятся для него открытыми книгами. Он просто сжигает их, давая понять, что теперь они для него мусор. Горькие слезы скатывались по ее щекам, оставляя на них обжигающие кожу дорожки, а в сердце разочарование. А ведь это самое ужасное, что только может быть — пустота разочарования, которую ничем не заполнить.       Хеймитч зашел к своему другу, который никогда не отказывал в помощи и выпить тоже не был против. Рубака был крайне удивлен рассказом друга, но не стал его упрекать или промывать мозги на этот счет. Он прекрасно понимал, что на душе у того не менее паршиво. У него всегда было шестое чувство, подсказывающее, как найти подход к этому абсолютно закрытому человеку. — Вроде по пьяни, а сейчас будто резко протрезвел, — делая глоток из бутылки, произнес Хеймитч. — Да уж, — протянул мулат, — Я не знаю ничего на счет той, которая отдалась тебе. Но на счет Тринкет скажу одно: она будет ненавидеть так сильно, как когда-то любила. А ты, идиот, упускаешь ее, ложась со всякими шалавами. — Я не… — Заткнись, у меня лапша эта давно с ушей сваливается, — прервал того Рубака, — она единственная, с кем ты спал, потому что любишь. Ответить ментору было нечего. Он не мог признаться себе, что влюблен в нее, не мог осознать это всеми клетками мозга. Но его подсознание твердило, что тот любит ее. Поэтому Эбернети вечно его спаивал, чтобы убить в себе эти, по его мнению, глупые раздумья. Если Сноу будет знать, что у него появилась та, кто ему не безразлична. Он будет делать все, чтоб продолжить издеваться. Неуязвимость только там, где нет любви и привязанности. Тем более, это Тринкет, ей нужна красивая история, а для них он давно перегорел. — Хватит затыкать меня! — немного подумав, злобно ответил Хеймитч, — Это моя гребанная жизнь, и я проживу ее так, как захочу прожить! И никто не посмеет лезть в нее со своими советами. Рубака от этого напора злости аж вжался в диван, но поняв, что его друг просто пьян и не соображает, что говорит, отпрянул, посмотрел на него уставшим взглядом. — Уходи, Хеймитч, — тяжело выдохнув, ответил он. Его голос наполнен вселенской усталостью; уже нет ни сил, ни желания бороться с тем, чей характер, словно сахар и стекло. — Иди спать и постарайся не напиться, — прищурив глаза, произнес мулат. Эбернети ничего не ответил, только посмотрел на друга каким-то растерянным взглядом. Хотя нет, в его глазах давно не было никаких эмоций, они словно опустели.       Весь следующий день Эффи старалась скрыть свое отношения к этому за милой улыбкой, скрыть свои круги под глазами за слоями макияжа. Она слишком привыкла быть куклой, чтобы переломить себя и снять эту шкуру. Хеймитч проснулся после обеда, пропустив прием пищи. Он вышел из спальни, надев новый синий костюм, и направился в столовую, чтобы поискать съестное. На столе стояла только ваза с фруктами. — И что теперь, если мои трибуты погибли, я должен уйти вместе с ними? — выпалил он, подойдя к безгласому, — В принципе, можешь не отвечать. По красивому личику немой девушки скатилась предательская слеза. Эбернети сделал вид, что не заметил. Он привык причинять боль людям, а в первую очередь себе. Ментор взял бутылку бренди, зеленое яблоко и грузно упал в кресло напротив Тринкет. — Эти люди не виноваты, что ты проспал обед, — натянуто проговорила Эффи. — Могла бы и разбудить. — Хватит грубить, Эбернети! — вспылила она, — Как спать со всякими, так ты первый, а как говорить нормально… Тут пришло осознание того, что она только что выдала. Сопровождающая прикрыла рот рукой, отвернувшись. — Не понял. С этого места поподробнее, — Хеймитч наклонился чуть вперед, облокотившись на колени, — Что ты сказала? — Ничего. — Повтори, Тринкет, — прорычал он. На ее небесно-голубые глаза навернулись слезы горечи, которые она не смогла утаить. — Ты спал с Доротой МакКлайд, — выдавила она. — Во-первых, я всего лишь ее… Ну губах ментора промелькнула ироничная улыбка. — Не произноси это! Эффи вскочила с дивана, выставив руки вперед. Внутри все пылало, она хотела забыть этого ужасного человека и все, что связано с ним. — Эффи, — обратился Хеймитч, докоснувшись до ее руки. — Не смей трогать меня! Этими же руками ты и ее трогал за все места, — брезгливо произнесла сопровождающая, отпрыгнув назад. — Да какого черта это вообще тебя так беспокоит? — Такого, что я тоже спала с тобой! — на повышенном тоне сказала экскорт, — А теперь я чувствую себя проституткой! Эбернети закатил глаза, пафосно смахнув блондинистые волосы с лица. — Дальше что? В чем твоя проблема? — его голос полон ярости и возмущения. — Моя проблема в том, что ты — ее решение. На этой фразе, как ни странно, голос сопровождающей не дрогнул, она сказала это так, как хотела сказать. Слезы градом сыпались и вечно улыбающихся глаз. Хеймитч нахмурился и встал прямо напротив нее. — Кто мы друг другу? Запредельно больше, чем друзья. А впрочем, совершенно чужие люди, — собравшись с мыслями, начала она. Ее руки наполнены желанием прикоснуться к нему, ощутить тепло тело, но с другой стороны ей было несколько противно. Тринкет сцепляет руки за спиной в замок до царапин от ногтей на ладонях, выпрямляет спину и поднимает подбородок. Старые привычки — часть натуры. Ей хочется рассыпаться, разлететься пеплом по ветру, или получить дозу частичной амнезии. Она ловит его взгляд на своих ключицах, пульсирующей венке на шее, на висках, переносице, но он не смотрит в глаза. А она и сама не хочет видеть глубину его глаз, осознавая, что там пустота: он не впустил ее. — Я может и потеряла гордость, но не разум. Я не кукла, как та, кого ты вчера имел, — она выразилась как можно культурнее, — Ты поигрался с ней, со мной такого не будет. Я признаюсь, что люблю тебя. Эти слова вызвали в нем бурю эмоций; его глаза быстро нашли ее. Теперь он смотрит только в них, не моргая. Теперь Эффи изучает его: сильные руки, широкие плечи, сильно заметный кадык, небольшая щетина, и выражение лица, которое не излучает никаких чувств. — Ты не можешь быть таким невозмутимым! — она всполыхнула с новой силой, — Ты не можешь ничего не чувствовать. Хеймитч молча подошел еще ближе, сократив расстояние между ними. — Не трогай меня! — Ладно. Он развел руки в обе стороны, подходя все ближе и ближе. Дыхание женщины участилось, сердце стало биться быстрее. Она подпустила ментора так близко, что он чувствовал, как ее грудь прикосается к нему. — Я не целовал ее, — сведя брови произнес Эбернети и нежно дотронулся до губ Тринкет. Та сначала немного растерялась, что ей делать. Потом решила отвергнуть, но было слишком поздно, потому что она поняла, что он сам целует ее. Он не дотрагивается до нее ничем, кроме как губами. Эффи оторвалась, когда воздуха стало не хватать, и посмотрела на него. — Я тебя не трогаю, видишь? — продемонстрировав свои руки, произнес мужчина. — Чувствую. Теперь Эффи сама обняла его за шею, Хеймитч, не думая, положил руки на ее талию, нежно проведя по изгибам тела. Ей не нужно было никого больше, кроме этого ужасного алкоголика. — Уходи, — сказала она, придя в чувство. — Что? — удивился ментор, оторвавшись. — Пошел вон. — Тринкет, ты дура? — его голос был полон возмущения и изумления. — Это ты последняя сволочь! Ты используешь меня! Ты всех используешь! Она театрально жестикулировала руками, выплескивая эмоции наружу. Все безгласые стали невольными свидетелями этой драмы. Они привыкли слышать ругань, но о таком даже и не могли подумать. Хеймитч решил ей ничего не отвечать, он развернулся и пошел в направлении своей комнаты. То, что она сначала приняла его, а потом оттолкнула, сильно ударило по его мужскому самолюбию. Но глупо обижаться на это, потому что понять женщину невозможно, ее можно только любить. Его голова заполнилась мыслями о том, что сейчас произошло. Зачем он поцеловал ее? Неужели в нем проснулись какие-то чувства к пустой капитолийке? Нет. Это полный бред. Внутри у сопровождающей чувства били ключом: гаечным ключом, ломая ребра. Она не могла разобраться в себе. Когда ментор прикоснулся своими губами к ее, Тринкет почувствовала нечто приятное, но когда он положил свои руки представила в своей голове образ того непристойного действа. Она еще долго смотрела ему вслед, даже когда тот уже простыл. — Хеймитч, — она вошла в его спальню, постучав, — Почему ты сделал это? Слез больше не было; она пришла, чтобы все выяснить и расставить точки над и. Эбернети удивленно взглянул на нее, сделав глоток из бутылки. Он сидел в кресле около окна, вальяжно развалившись. Эффи так и застыла у входа в комнату, в которой горел лишь приглушенный свет. — Да, дорогуша, а ты и правда потеряла свою гордость, — иронично улыбнувшись, ответил он, — Потому что я победитель, куколка, я делаю все, что хочу. А извиняться я не буду, даже не проси. В его голосе не было никаких признаков злости или недовольства, он бесцветен и холоден. — Ты прав, я — кукла, — произнесла Эффи, — твоя марионетка. Я все понимаю, но изменить ничего не могу. Ты вертишь мной, как хочешь. — Замолчи! Я устал от твоих истерик, — прикрикнув на нее, произнес он в ответ, — У тебя совсем нет логики. Сначала ты подпускаешь меня, потом отталкиваешь, потом вообще сама приходишь. — Да потому, что сама не знаю чего хочу, — сказала Тринкет, обреченно присев на угол кровати. Ее взгляд устремлен в пол, его — куда-то вдаль. — Почему ты тогда спал со мной? — внезапно спросила экскорт. — Как это мы не стесняемся говорить о таких вещах? — пародируя ее капитолийский акцент, спросил ментор. Эффи театрально закатила глаза, скрестив руки на груди. — И вообще, сколько можно? Он встал с кресла, поставив бутылку на столик, и решил покинуть общество этой особы, выйдя из своей спальни. — Ответь и я уйду. — Скажи, зачем тебе это. — Хеймитч. — Тринкет. Эбернети не собирался отступать. Тогда девушка глубоко вдохнула, отвела взгляд в сторону и сказала: — Я ревную… Он не дал ей договорить, закрыв рот своей рукой, отчего та чуть не упала, но мужчина ловко перехватил ее свободной рукой. — Повсюду глаза и уши Капитолия, — шепнул он ей на ухо, от этого по ее спине пробежались мурашки, — Никто не должен знать об этом. Сноу убьет меня, причинив тебе боль. Подумай, оно тебе надо? Эффи ничего не ответила, она лишь нежно коснулась его губ своими губами, прикусив нижнюю губу. Хеймитч ответил ей на поцелуй, ласково перебирая ее губы. Капитолийка закрыла глаза, наслаждаясь этим моментом, возможно, в последний раз. Ее душа была на седьмом небе от счастья. Наша жизнь — ужасная штука. Многие считают, что мы здесь, чтобы страдать. Она бывает мучительна и невыносима, когда ты просыпаешься уже уставшим, но это правильно — люди должны знать ей цену.