Миру нужны герои.

— Очень милое место, не правда ли? Голос Аны дрожит, хотя она и пытается говорить веселее. Рейес крепче сжимает ее маленькую теплую ладонь, пытаясь ободрить. Габриэлю впрочем тоже не по себе, хотя он и не может не признать, что местечко действительно выглядит довольно славным. Один из самых старых корпусов самого лучшего госпиталя Цюриха. Небольшой каменный особняк, которому уже три века, весь увитый плющом и скрытый от посторонних глаз в пышном фруктовом саду, таком же старом, как и само здание. Внутри весьма уютно: комнаты лишь отдаленно напоминают палаты, в холле пахнет цветами и чем-то вкусным, что подадут пациентам на ужин. Здесь почти нет сложной медицинской техники и ботов -санитаров. В этом нет нужды. Этот корпус давно и безраздельно принадлежит безнадежным. Циглер будто бы читает его мысли. Она улыбается, она приветлива и нежна как и всегда. Ни смотря ни на что. — Мы называем это корпусом для долгосрочных пациентов. Они просто задержались тут на чуть больший срок чем прочие. Это не страшно. Анжела старается подсластить пилюлю. Получается у нее дурно. Рейес выдавливает из себя жалкое подобие ободряющей улыбки, глядя на бледную Ану. — Видишь, не все потеряно. А тут совсем неплохо, очень уютно, верно док? — Совершенно точно! Курорт. Практически. Воодушевленная мина дается Габриэлю с большим трудом. — Можешь думать что он в отпуске. Что он просто отдыхает. От взгляда Аны ему становится стыдно. Они старые друзья и утешать ее столь нелепо просто глупо. Амари отлично видит, что он и сам не верит в свои слова. Жестоко в очередной раз показывать, что надежда потеряна. Циглер аккуратно дотрагивается до плеча Рейеса. — Вы можете навестить его. Но думаю, что будет лучше, если сначала он встретится с Аной. С ней… легче. Рейес отвел взгляд. Он отлично помнил их предыдущую встречу. Именно поэтому Габриэль ненавидел посещать это место, но не мог заставить себя перестать приходить сюда. Просто не мог бросить Джека одного. Ни смотря ни на что. Лицо Циглер стремительно изменилось, когда они заходили в палату. Из безразлично-приветливого оно вдруг стало радостным, показательно-восторженным. Ангела Циглер была потрясающе лицемерна. Благо, как и свои прочие дарования, она предпочитала использовать это во благо. Во всяком случае, Райс надеялся на это. В конце концов все медики — немного лицемерные циники, верно ведь? — Смотри кто пришел к тебе, Джек, смотри, какие у тебя гости! Ты ведь помнишь Ану, верно? Циглер пропела это нежнейшим голосом, с широкой улыбкой глядя на сидящего на узкой кровати Моррисона. Джек выглядел в точности как на агитационных плакатах. Красивое молодое лицо, золотистые волосы и широкие плечи. Он обернулся, когда Циглер позвала его и на мгновение в душе Габриэля всколыхнулась призрачная надежда, но… Взгляд голубых глаз светился радостью, но никак не осмысленностью. А на широком экране, укрепленном напротив койки, шли передачи для самых маленьких. Бывший командир Овервотч, доблестный миротворец и герой Омнического Кризиса Джек Моррисон с большим интересом смотрел детские мультики. Он бросился на встречу Амари с потрясающей стремительностью — давали знать о себе могучие рефлексы, и стиснул старую подругу в объятиях, зарываясь в темных волосах. — Я так соскучился! Почему ты приходишь так редко? Голос Джека звучал совершенно также, как и раньше, вот только слова он растягивал так, как делают это обиженные дети. Это было… Так странно. Совершенно противоестественно видеть Джека таким. Ана, ласково гладившая золотистые волосы, шептала ему в ответ какие-то оправдания. В глазах ее Рейес заметил с трудом сдерживаемые слезы. Он не сразу заметил терпеливо окликающую его Циглер. Они вышли из палаты, после чего Ангела прикрыла за собой дверь. Габриэль чувствовал себя неловко. — Как его прогресс? Кажется в этот раз лучше, чем в прошлый. Циглер смущенно опустила взгляд. Габриэль понимал, что с Джеком давно работают другие люди. Психологи, психиатры… Но он испытывал странное мрачное удовольствие от того, как его вопросы вводили ледяную швейцарскую деву в замешательство, заставляя ее на секунду снять с себя маску. Пусть тоже немного пострадает. В конце концов, Джек Моррисон был и ее другом. — Сейчас… Где-то на уровне пятилетнего ребенка. Он понимает почти все, что ему говорят, внятно общается, послушен, читает по слогам и даже рисует. Для его состояния у него неплохо развито воображение и… — Что дальше, Ангела? — Что значит дальше? — Ты отлично понимаешь, что я имел ввиду. Мне нужен твой прогноз. Ангела обхватила плечи руками, будто внезапно замерзла. — Ты должен понимать, Габриэль, что лет десять назад с подобной травмой мы бы его вовсе не смогли спасти, а сейчас он живет и, кажется, довольно счастлив… — Ангела. Ответь на мой вопрос. Тихий вздох. — Я думаю мы достигли потолка, Габриэль. Он здесь уже два года и его психолог полагает, что без бионических и медикаментозных терапий мы дальше уже не продвинемся. А ради мизерного шанса подвергать его излишним волнениям… В этом нет смысла. Он уже не станет прежним, Габриэль, а маленький прогресс лишь помешает ему наслаждаться жизнью. Ты знаешь, он кажется выдумал собственный мир. Мир, где Овервотч воссоединился, где все мы работаем вместе с кучей его новых друзей. Он счастлив, Габриэль. Джек сделал достаточно добра для того, чтобы просто заслужить свое право жить в иллюзиях. Она, была без сомнения, права. Но правота не делала осознание произошедшего легче. Рейес устало опустил голову. — Мы виноваты в том, что с ним приключилось. Разве его нынешнее состояние — жизнь? Ангела тронула его за локоть в попытке ободрить. — Мы сделали все, что могли. Разве кто-то мог предугадать тот взрыв? Габриэль вздохнул. Талон подгадали момент для диверсии практически идеально, Джек находился в отчаянии и никак не мог смирится с неудачами, сыпавшимися на Овервотч. В конце концов он обвинил во всем своего старого друга, назвал его предателем и устроил скандал. Рейес действительно, наверное, подвел его — он частенько критиковал избранный Овервотч путь понимая, что вечно люди восхищаться «доблестными героями» не смогут, организация любима лишь пока свежи воспоминания о войне. К тому же теперь все отлично знают, Овервотч и Блеквотч части единого целого. Таких героев любить сложновато. В тот день они разругались — совершенно безобразно, с криками, взаимными обвинениями и едва ли не дракой. Случилось это посреди холла, а не в кабинете Джека, пара агентов попыталась их растащить их, а потом… Вспышка, грохот. И последние слова, в отчаянии брошенные Моррисоном:Миру нужны герои, неужели ты не понимаешь, Гейб? Очнулся Габриэль уже в завалах. Он сломал пару ребер и вывихнул руку, обжег легкие едким дымом — но могло быть и хуже. Джек лежал в паре метров от него. Вначале Рейс подумал, что тот погиб — лицо было залито кровью из длинного пореза на нем, на голове — безобразная рана. Но Моррисон был слишком упрям, чтобы умирать — он тихонько застонал, попытался встать и снова рухнул на землю. Превозмогая боль, Габриэль опустился на колени, стягивая с себя куртку и устраивая ее под головой старого товарища. В тот момент он напрочь забыл о былых разногласиях — перед ним был его лучший друг, израненный и, кажется, умирающий. Райс зажал рану на голове командира рукой, чувствуя, как толчками уходит из тела Моррисона кровь. И жизнь. Весь запал скандала, вся обида — вдруг исчезли. Габриэль шептал что-то, пытаясь поддержать друга. На деле он лишь успокаивал себя. — Держись Джек. Поживи еще минут десять и нам обязательно помогут, хорошо? Мы больше никогда не будем сориться, я обещаю что постараюсь поддерживать тебя во всем. Мы вместе разгромим Талон и что угодно сделаем, давай только больше никогда так не ссорится, ладно Джек? Помощь подоспела быстро, а потом… Потом мучительный месяц в госпитале, бесконечные перевязки и инъекции. Габриэль покинул бы его гораздо раньше если бы захотел, но он не хотел оставлять Джека одного — проявляя свое известное твердолобое упрямство командир Овервотч совершенно не желал умирать, но и в себя приходил долго и с трудом. То, что с другом все неладно стало понятно, когда при первой их встрече после пробуждения Моррисона, тот странно, испуганно всхлипнул и спрятался за удивленную Циглер, не говоря ни слова. Врачи недооценили нанесённый ему ущерб. В тот день Рейес впервые подумал, что старина Джек никогда не станет прежним. Циглер встрепенулась, что-то вспомнив, и стала что-то искать на старомодном планшете, к которому прикрепляла свои бумажные заметки. Она открепила одну из бумаг и протянула ее Габриэлю. — Джек нарисовал тебя недавно. Во всяком случае я думаю, что он подразумевал тебя. Райс слегка наклонил голову, рассматривая рисунок. Действительно неплохо сделано только… — Что это? Неужели тот самый костюм с хеллоуинской вечеринки? — Он самый. Только выглядит он тут… — Более страшным? — Верно. Он назвал его Жнецом. Говорит, что он может перемещаться в тенях. И Джека он пугает. У Джека всегда было только два цвета: белый и черный. Полутона он не видел. Не хотел. А теперь… В его бедной голове все смешалось: враги, друзья, страхи и подозрения. И друг стал врагом. Габриэль принял для себя некое решение. Он тихо зашел в палату, где Ана с искренне заинтересованным видом внимала тому, что быстро говорил ей Джек. Опытная мать, с потрясающей невозмутимостью и вниманием могла выслушивать любую чепуху. Рейесс тихо кашлянул, заставляя Ану отвлечься. Амари бросила на спутника быстрый взгляд и кивнула, после чего печально улыбнулась Моррисону. — Мне пора идти, Джек. Я скоро снова тебя навещу. Обещаю. Она нежно погладила его изуродованной шрамом щеке и быстро вышла, мельком утирая слезу. Ана всегда принимала его сторону. Верная спутница и соратница. Какого ей видеть Моррисона таким? Рейес посторонился, пропуская Ану в коридор и шепнув ей, что скоро ее догонит. Он впервые осмелился остаться с Джеком один на один. Это тяжело, но если Гейб не решится сейчас, то не сделает этого уже никогда. Моррисон смотрел на него напряженно, подобравшись. Он вновь походил на себя былого. Рейес не пытался выдавить из себя улыбку как Ана, или сюсюкаться с ним как Циглер. Просто подошел и сел рядом с лучшим другом. Джек поглядывал на Габриэля боязливо, но молчал и не двигался. Рейес вздохнул и аккуратно подвинул плюшевую обезьянку, на которую по непонятной прихоти Моррисона были надеты очки. Тот среагировал незамедлительно. — Не трогай Уинстона! Джек вырвал игрушку из рук боевого товарища и прижал к себе. Рейес поднял руки и заговорил настолько тихо и спокойно, насколько был на это способен. — Не беспокойся. Я не хотел причинить ему никакого вреда. Видишь? Моррисон смотрел на него угрюмо, исподлобья. Габриэль в очередной раз попытался подобрать нужные слова. Получалось плохо. Это доблестный Моррисон всегда знал что сказать, чтобы тебя незамедлительно все полюбили. У Гейба никогда так не получалось. — Хорошо рисуешь. Особенно Жнеца. Я — Жнец, верно? Ответ последовал незамедлительно. — Ты плохой. Из-за тебя я здесь. Из-за тебя я болею и не могу вернуться назад. А ты был моим лучшим другом. Зачем ты сделал это? Он все же помнил. Что-то. Джек Моррисон не сумел позабыть своих друзей, хотя и себя почти не помнил. — Джек, Джек поверь мне, я не хотел. Я не хотел чтобы Овервотч развалился. Чтобы все для тебя закончилось вот так. Я просто видел для него другой путь развития, понимаешь? Вряд ли понимаешь. Просто знай, Моррисон, что мне очень жаль. Джек молча смотрел на него с минуту. А потом просто взял и уткнулся в его плечо головой. Он плохо помнил этого страшного вид на человека, да и Овервотч в его голове был скорее красочным названием, чем чем-то реальным. Названием, с которым можно было фантазировать и играть, не более того. Жизнь до больницы представлялась Моррисону далекой и неясной, но он почему-то по ней скучал. А сегодня понял, что Жнец не такой уж и страшный. Джек всегда был добряком и сейчас простил старого друга так легко, как прощают животные и дети. Он посмотрел на Гейба с радостью и… Облегчением? — Давай больше никогда не будем ссорится? Рейес усмехнулся. — Я совсем не против, Джек. Он стиснул друга в неумелом объятии. — Ты поправишься, обязательно поправишься. И тогда мы снова будем прикрывать друг другу спины, как раньше. Ты был прав тогда, на базе. Пожалуй, этому миру еще нужны герои.