Шагая вперед, на колени встану и не буду молиться - только замаливать.

      Аленис слишком многое оставил позади ради своих целей. Он пожертвовал всем, что имел – любимым человеком, друзьями, идеями, званием, достижением, домом – и остался болтаться в пространстве, оторванный от того, к чему принадлежит.       Дни сменяли ночи, шли месяцы, и он шел, он менялся, находил новых людей в своем путешествии и находил немного себя внутри, не мог не идти дальше. Он не тот, кем был, когда покидал стены Гавани, не тот, кем хотел бы стать - когда покидал Церковь, не тот, кем боялся оказаться – когда закрывал двери Дома, но тот, каким должен был быть – когда не мог отвести взгляда от Эпиура и Петры в последний раз.       Ал не мог не уйти, не мог не. Он не мог оставаться Героем - не было сил. Не мог молиться Богине, ради которой умирают хорошие люди. Епископ чувствовал, что еще немного этих мыслей, и он не выдержит - сломается под тяжестью осознания. Поэтому он опередил события, сломав все, что могло сломать его, и сбежав за тем, чтобы найти то, к чему можно себя пристроить.       Еще не все, свои поиски, свой рейд он не закончил и на треть. Сидя в сомнительном пабе с непривычным пойлом в пинте, Аленис ощущал, что спустя такое огромное количество времени, проведенного в подобных местах, он все еще к ним не привык. Не привык к тому, что обычно не вписывается в окружение клириков как постоянное. Будучи официально чем-то вроде паломника, на деле стался быть «временным» отлучником, хотя выходит сносно. Манерность, некоторая брезгливость его выдает (или ему так кажется), да и безразличие на любые заигрывания, вероятно, тоже. И становится жаль, что рядом нет Крестоносца, который бы посмеялся над его невежеством, с удовольствием забирая себе привилегию флирта, и даже бы удивился, как такого святошу занесло в такие края… Не хватает. Да. Слишком.       Обессиленно свалившись на дюне, разделявшей волнующиеся воды океана и густые заросли вековых лесов, он наблюдал за этим с вершины песков. И что есть мочи – во все горло – не издавал ни звука. Петра бы жаловалась на то, что песчинки забиваются в ее механизмы – и вот удивительно ведь, ее сестрички оторваться не могут от своих пустынь – и отклянчила бы у него шарф, большой кусок ткани точнее, чтобы спрятаться за ним от морских ветров. А заодно прокатилась бы на шее, задорно смеясь…       У Клыкастых гор ему думалось, что теперь, когда он обрел толику основания, сравни льду, едва сковавшему озеро, можно попытаться вернуться к этим двоим, ко всем друзьям, домой. Проверить, смогут ли они паззлом собраться снова, или Ал все-таки не будет правильной делатькой. А главное, смогут ли простить его те, кем он дорожил – дорожит – и кого любил – любит – за подобные эгоистичные поступки. Он думал об этом день и ночь в последние недели, а сейчас просто живет этим волнением, этой виной, этой надеждой.

- Не Богиню, а вас я буду молить о прощении. О принятии.