Отсчёт

00:89:13:45:13 Судьба В какой-то момент начался отсчет. Никто не знал, откуда он взялся, но все знали, что он значит. Заговаривать вслух об этом было не принято, и только люди начали чаще целоваться. Никто не знал, правда ли то, что, когда отчет закончится, человечеству придет конец, если люди не позаботятся об одном важном и единственном условии: найти того, чье имя запечатлено у них на ладони. Прямо под бегущими миллисекундами на запястье, черными буквами. Всего лишь имя. Подумаешь, казалось бы, задача пустяковая, но все усложнялось тем, что это было не просто имя, данное по рождению, а второе имя. И потом, если оно было распространенным, то поиски становились еще запутаннее. А счетчик тем временем неумолимо отсчитывал минуту за минутой. С тех пор, как он появился, Миюки начал чувствовать себя биороботом. Своеобразным искусственным разумом, забывшим, что он не настоящий, не живой человек. Иначе как еще можно было объяснить мигающие неоном зеленые цифры на запястье? Это был чистый абсурд. Еще абсурднее было найти человека с именем, исчерченным в его ладони. Сложно даже представить сколько «Савамур» проживает только в Токио, не то что по всей остальной Японии. Хотя это ему даже повезло. Семпай из средней школы недавно прислал фотографию своей ладони. На ней было написано: «Johnson». Найти именно того «Савамуру» было сложно. Однажды в метро он встретил одного. Высокого, с квадратным лицом и круглыми глазами, в спортивном костюме и с синей спортивной сумкой, перекинутой через плечо, — они столкнулись случайно: Миюки заходил, а Савамура выходил. Миюки невольно уставился на его ладонь, заметив знакомые иероглифы. Так и не зашел в вагон. Потом показал свою. Савамура кивнул, и на перроне два незнакомых человека поцеловались. Но дальше ничего не произошло. Поговаривали, что когда ты находишь истинную половинку, таймер останавливается. А еще, что при поцелуе с ней можно испытать такую бурю эмоций, что лучше не целоваться на людях. Миюки этим правилом пренебрегал и напротив целовал всех, с кем были хоть какие-то совпадения. По правде сказать, это было даже весело, но всерьез он ни разу не верил, что таймер действительно остановится. Потом он встретил еще одного Савамуру. У этого лицо было не таким уж и квадратным, глаза горели желтым, и целоваться он категорически отказывался. Хоть у него на ладони и было написано «Миюки». Миюки понял это еще тогда, когда впервые назвал ему свое имя: увидел по глазам и услышал по сбившемуся дыханию. Савамура был похож на ребенка, такой глупый и смешной, и до ужаса упертый. Миюки получал искреннее удовольствие, бегая за ним и пытаясь поцеловать каждый день. Таймер отсчитывал полгода. Оставалось полгода для того, чтобы найти того самого «Савамуру». По новостям постоянно говорили о том, сколько еще людей не нашли друг друга. Даже появилась специальная служба для всех желающих найти свою вторую половинку. Этакое бюро находок. Выглядело это довольно глупо. Счетчик появился у всех в один день и у всех с одним условием. Но с чего все взяли, что поставленное условие действительно было правдой, а не чьей-то злой шуткой? Миюки относился к этому весьма скептически. И он был не единственным, кто так к этому относился. Семья Савамуры тоже была из «оппозиции», поэтому среди них никто без искреннего желания не целовался. Уж точно не просто так, чтобы проверить, «не унесет ли нас на седьмое небо», как сказал однажды Казуя Эйджуну, чтобы посмотреть, как он на это отреагирует. Он, конечно же, покраснел до ушей, но поцелуй так и не состоялся. Когда на запястье горели три месяца, Миюки уже вдоволь насытился этой бессмысленной погоней и продолжал только лишь из привычки и оставшегося следа веселья в этих попытках. Поэтому его мир упал. Вместе с самим Миюки, с подносом с едой и с Савамурой. Впечатавшись в его губы. На седьмое небо? Хах. Сложно было это описать, чтобы полностью выразить то, что произошло между ними в эти несколько секунд. Савамура имел привычку краснеть во многих ситуациях, но в этот раз и сам Казуя стал, как вареный рак. Они отпрянули друг от друга так резко, что невольно бросившие взгляд в сторону грохота люди заарканили что-то любопытное. И мало того, что отпрянули, Миюки мог бы отшутиться, промолчать или просто вести себя спокойно — так нет же. Савамура мог бы разораться, обвинить Миюки Казую в сексуальном домогательстве, в конце концов, просто промямлить что-нибудь бессвязное и уйти прочь, но нет. Они просто стояли смущенные, тяжело дышали и никак не могли отвести друг от друга взгляда. Все «родные и близкие», собравшиеся вокруг них полукругом, были в некотором шоке. Курамочи, который больше всех не верил, что Савамура это тот самый «Савамура», даже ошарашенно промямлил: — Да ладно?.. После этих бессвязных слов в полной тишине Миюки наконец пришел в себя, объявил, что ему все-таки удалось украсть первый поцелуй сейдовской принцессы, и атмосфера столовой вернулась к привычно ворчливо-чавкающей. Только вот тайком посмотрев на свое запястье, Миюки так и не смог успокоить сердцебиения. Счетчик не остановился. Но имя из его ладони исчезло. Савамура, сидящий стола через три, прожигал его таким взглядом, что Казуя сразу понял: с ним произошло то же самое. 00:61:09:56:01 Верное предсказание Показывать ладони с тех пор, как на них появились имена, стало очень интимным и смущающим занятием. Кто-то даже начал носить перчатки, чтобы никто вдруг не заметил, что вычерчено на ладони соседа. Кагеяма как раз-таки относился к этим людям, и любые вопросы, связанные с этим, его ужасно раздражали и смущали. Он огрызался и уходил от ответа. А подходящие к нему девушки и парни лишь называли свое имя. Целовался он не со всеми, а только с теми, кто подходил. Целоваться со всеми подряд было кощунством, по его мнению, но почему-то Ойкаву это не останавливало. Кагеяма долго думал над именем, появившимся в его ладони. Оно однозначно было женским. Потому что оно звучало мило и ассоциировалось с пышногрудой, застенчивой, длинноволосой красавицей, постоянно читающей книжки и завороженно наблюдающей за тем, кто ей нравится. Поэтому Кагеяма старался ловить взгляды. Своим собственным он многих отпугивал, что, возможно, и стало причиной того, что он ничего не поймал, но однажды он все-таки нашел один. Ужасно проницательный, прошибающий насквозь, внушающий трепет и даже пугающий. Невольно он заставил себя вспомнить имя, написанное на своей ладони, еще раз. Хината не скрывал своих рук. Кагеяма каждый раз видел свое имя на его ладони, когда этот дурак отбивал мяч. Это ужасно смущало и в то же время злило, потому что этот придурок вел себя так, будто ни этих имен, ни отсчета, ничего и не было. Они просто играли в волейбол. День ото дня. Таймер отсчитывал каждую секунду, и их становилось меньше, меньше, меньше… Возможно, Хината никогда даже и не задумывался, что у Кагеямы на руке может быть именно его имя, ведь Тобио всегда ходил в перчатках, но с другой стороны, можно же было спросить? Его жутко раздражало, что Шоё не спрашивает. Каким нужно быть идиотом, чтобы в этой ситуации молчать? Ведь время идет. Хотя сам он упрямо не хотел признавать, что ведет себя точно так же. Однажды оставшись в зале допоздна, они как-то заговорили об этом. О счетчике, об именах, о поцелуях. Но как-то вскользь, стараясь не задевать самого главного. Хината будто бы боялся сказать вслух то, что и так было очевидно. Потому что руки он никогда не прятал. Мог даже помахать той самой рукой или протянуть что-то в ладони, и каждый раз это до ужаса смущало. Подняв с пола очередной мяч и собираясь бросить его в общую корзину, Хината совсем не ожидал, что получит вместо ответа на вопрос, который час, поцелуй. Увы, но мячу суждено было снова оказаться на полу, да еще и откатиться на пару метров, чтобы оставить этих двоих наедине. Кагеяма оторвался от его губ, но не отстранился, продолжая нависать над ним и буравить полуприкрытыми глазами, казавшимися сонными, но на деле переполненными с трудом преодолеваемым влечением. — Вот как!.. — Хината опустил глаза и тихо, смущенно рассмеялся. — Я так и думал, просто… не решался спросить. На его лице искрилось такое счастье, что у Кагеямы зарделись уши, а бой сердца перебил шумом забившийся в угол внутренний голос. Оказывается, чтобы сделать счастливым этого идиота, достаточно всего лишь одного поцелуя. Он развернул к себе его ладони… Только зеленый счетчик продолжал отсчитывать оставшееся время. 00:00:00:01:04 Иллюзия выбора Цукишима тянул. Времени оставалось все меньше, и иногда Ямагучи напоминал ему об этом. Напоминал не как все обычные люди, не как раздражающие Нишиноя и Танака, каждый день сообщающие в начале тренировки: осталось столько-то дней, столько-то часов, столько-то минут, столько-то секунд. Ямагучи имел противную привычку напоминать с нотками жалости в голосе, что всегда вызывало в Цукишиме отвращение. Он каждый раз говорил: — У тебя еще осталось время, чтобы проверить, действительно ли это я. Но Цукишима тянул. Он не видел причины прятать руки — Ямагучи был первым, кто их увидел. Первым, кто увидел, что написано на его ладони, и этого было достаточно. Цукишима не целовался ни с кем, даже если их имена звучали точно так же и писались точно так же. Он отказывал каждому и ни на секунду не усомнился в своем выборе. Ямагучи не понимал этого. Почему Кей не пытается, когда у него есть шанс? Увидев на ладони его имя, Ямагучи был по-настоящему счастлив, но чем больше проходило времени, тем сильнее он сомневался. Выходит, они просто привязаны друг к другу? Тогда какой смысл в понятии «судьба»? Какой смысл в этих именах и в отсчете, окончания которого все так страшатся? Цукишима же просто продолжал тянуть время. Иногда он мог часами, до поздней ночи, беспрерывно следить за тем, как уменьшаются цифры на таймере. Они расплывались и становились меньше, но… — Время утекает быстро, но только не тогда, когда ты ждешь. Цукишима с нетерпением ждал последней минуты, потому что он не хотел знать. Он никогда не верил в судьбу и не будь этих имен, не будь таймера, он бы все равно знал, кто должен быть рядом с ним. Но он не хотел, чтобы это знание было дано кем-то свыше, не желал, чтобы что-то настолько ценное и хрупкое для него исходило не от него самого, а от чего-то чужого и абсолютно неизведанного. Поэтому он и тянул время. Ждал момента, когда его решение будет окончательным и менять его будет поздно. Таймер отсчитывал последнюю минуту в тот момент, когда Ямагучи хотел печально заявить, что не было никакого смысла жалеть его все это время, что, если Цукки ничего к нему не чувствует, он бы смирился, будь хоть тысячи знаков и предсказаний. И в эту последнюю минуту Цукки поцеловал его. Улыбнулся почти незаметно, одними уголками губ, и задумчиво уставился на луну, отражающуюся бледным светом в стеклах очков. Ямагучи резко вдохнул и с надеждой и одновременно испуганно посмотрел на свою ладонь. Имени в ней не было. Счетчик показывал, что до конца осталось десять секунд. 00:00:00:00:02 Выбор Ре-сан поцеловал его в первый же день знакомства, даже не спросив, что у него на ладони написано. Просто услышал, что его зовут Курамочи, и поцеловал. Самое забавное, что на ладони Курамочи действительно было написано «Коминато». Но Ре-сан оказался не тем Коминато. Отпрянув от его губ, Реске разочарованно выдохнул и, кажется, потерял к Йоичи всякий интерес. Но в какой-то момент все это вышло из-под контроля. То ли после того, как выяснилось, что у Ре-сана есть младший брат, то ли после того, как оказалось, что Савамура и Миюки действительно предназначены друг другу. Так забавно было наблюдать за ними, особенно в первые дни. Они вели себя до смешного непривычно и тихо, будто пытались прислушаться друг к другу — то, чем они всегда пренебрегали. Все это было очень смешно, но Курамочи все-таки должен был себе признаться, что началось это задолго до этого. Наверное, в тот момент, когда он предложил Ре-сану проверить еще раз. Потом еще раз, и еще раз, и настолько раз больше, что это зашло далеко за пределы поцелуев и далеко за пределы проверок. С тех пор, как в Сейдо появился Харуичи, Курамочи не мог смотреть на него без сожаления. Нет, он был хорошим парнем, наверняка, Курамочи был в этом уверен, но… Сердце зашлось болью, когда Реске однажды невзначай сказал: — Харуичи тоже носит мою фамилию, помнишь? «Не хочу помнить», — этот ответ так и крутился на языке. Чем меньше оставалось времени, тем чаще Ре-сан ему об этом напоминал. Кому, как не ему, было знать, чье имя скрывается за черными перчатками, в которых Харуичи ходил всегда, не снимая? Ведь показал свою ладонь он только брату и только по секрету. Даже не догадываясь о том, что на ладони Ре-сана начертано то же самое. Оставалась всего пара минут, когда он ворвался в пятую комнату, таща за собой Харуичи, и буквально требуя, чтобы они сделали то, что должны. — Ре-сан, а что, если я не хочу? — всерьез заявил Курамочи, прожигая его взглядом. Честно говоря, в этот момент ему было абсолютно плевать, как отнесется к такому ответу сам Харуичи. В конце концов, он не выказывал особого желания на протяжении всего этого времени. Отвергли? Больно? Что ж. Зато он услышал правду. Йоичи схватил Реске за запястья, прижал их к груди, повторил еще раз, надеясь, что хотя бы сейчас, когда остались считанные секунды, Ре-сан его услышит: — Что, если я не хочу, Ре-сан? — Ты не можешь не хотеть! — возмущенно выпалил Реске, пытаясь вырвать руки, но вовсе не прилагая к этому усилий. — Ведь тогда… — Что тогда? — спросил Курамочи, прожигая его решительным взглядом. — Мир разрушится? Человечество исчезнет? Вся Вселенная сотрется в пыль? Ну и пусть. — Ради… — недосказанное повисло на губах с трудом скрываемой улыбкой, а в горле — комом. — Ты псих, что ли? — выдавил он, невольно ловя на своем запястье мигающие 5, 4, 3… — Я знаю, что оно твое, — уверенно произнес Йоичи, притягивая его к себе и целуя. Харуичи, тоже внимательно наблюдавший за последними секундами, вздрогнул и переглянулся с сидящим на кровати Савамурой. — Остановился… — изумленно проговорил он. — Истек, — хмуро ответил Эйджун, рассматривая собственное запястье. Харуичи покачал головой. Таймер застыл на двух секундах.