Трагедия

Трагедия        Пролог Пролог Маленькая девочка сидит на коленях у брата и плачет. Парень пытается ее утешить, но бесполезно: пару часов назад они узнали из вечерних новостей об автомобильной аварии, которая перечеркнула их жизни, разделив на "до" и "после". В новостях промелькнули кадры, на которых парень, к своему ужасу, узнал серебристый "Ленд Крузер" своих родителей. Все было банально до тошноты. Хетчбек, летевший на высокой скорости по плохо освещенной магистрали, не вписался в поворот. Столкнулся с деревом. Столько похожих случаев было в газетах, по телевизору. Наверно, в их городе нет такого дерева, в которое не врезался бы какой-нибудь пьяный лихач, или женщина, только что получившая права, или подростки, по-тихому угнавшие машину и решившие покататься. Все это кажется каким-то далеким, особенно когда включаешь телевизор, слышишь про крушение самолета, или теракт в супермаркете, или про поезд, упавший в обрыв, или пусть хоть ограбление того самого супермаркета, да что угодно. Хорошо, что это случилось не со мной и не с кем-то из моих родственников, друзей, знакомых, - думаешь ты, переключая на трансляцию футбола, или на интернет-магазин, или на канал для очумелых домохозяек. "А что, если отец был жив?, - подумал парень, - Что, если он, ударившись головой о руль, очнулся за секунду до того, как сработали подушки безопасности? Что, если последним, что он помнил, были душащие мешки, которые должны были его спасти, а вместо этого убили?" Им позвонили из полиции и пригласили на опознание. Но ему все было и так ясно. На этом самом "Ленд Крузере" он впервые учился водить; на этом самом "Ленд Крузере" он катал свою девушку полюбоваться закатом; на этом самом "Ленд Крузере" есть едва заметная зарапинка на задней двери, зарапинка, оставленная детским велосипедом его младшей сестры, которая сейчас заливается слезами, даже не понимая толком, что произошло. Но он не мог приехать в морг один - малышку не с кем оставить. Их квартира в центре города пуста, в ней темно и страшно, как в склепе. И он будет жить там один, совершенно один, когда сестру заберут в детский дом. "Нет, - подумал он, - я не буду там жить; не заберут, мне уже восемнадцать, я оформлю опекунство, мы продадим квартиру и уедем…". Его мысли блуждают где-то далеко, около маленького коттеджа в пригороде, который можно было купить на деньги, вырученные с продажи квартиры; а еще неплохо было бы устроить сад-огород, на первое время хватит денег со страховки… В кабинет они зашли и вышли. Едва переступив порог, он закрыл своей сестренке глаза. Какой-то мужик в халате (санитар, или может, судмедэксперт, кто их разберет?) приподнял ткань, прикрывавшую одно лицо, потом другую ткань, прикрывавшую другое лицо. Парень, сглотнув, кивнул оба раза. Крепко обнял свою сестру, которая почему-то перестала плакать, едва очутившись в незнакомом, странном, холодном месте. Она утешала своего старшего брата, а он понимал: они теперь одни в целом мире. Один - Амирова! - неожиданно раздавшийся у меня над ухом строгий голос учителя литературы выдернул меня из состояния полусна, в котором я пребывала с утра. Я, захлопав глазами как сова, с громким звуком закрыла тетрадку, лежавшую передо мной. Потому что Дмитрию Викторовичу было совсем необязательно знать, что она была вовсе не по литературе. - Что? - я постаралась сделать голос как можно невиннее. - Ты записывала то, что я говорил, Амирова? Я сделала неопределенное движение рукой, означающее одновременно и "да", и "нет", и "да нет, наверное". Пускай сам трактует, как хочет. Видимо, учителю показалось, что мой жест означал "да". - В таком случае, что такое трагедия как жанр художественной литературы? На раздумья ушли доли секунды. Первой книгой, которую я прочитала, была самая печальная на свете повесть, "Ромео и Джульетта". И с тех пор печальных повестей я старалась не читать. - Трагедия - это что-то вроде: а сейчас все будут долго страдать и купаться в лужах крови, а потом в жутких мучениях скончаются. Брови Дмитрия Викторовича поползли вверх, а взгляд на мгновение стал ошалелым, это было заметно даже сквозь стекла его интеллигентных очков. Но наш строгий преподаватель, бывший по совместительству нашим классным руководителем, быстро взял себя в руки и стал, как всегда, самой невозмутимостью. Я с довольным видом глянула на висевшие на стене часы, и когда минутная стрелка достигла отметки "6", прозвенел звонок. - В качестве домашнего задания на каникулы у вас будет сочинение по маленьким трагедиям Пушкина. Кто забыл, напомню: "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери" и "Каменный гость". Список литературы на лето раздам после уроков, на классном часу. По классу прокатился разочарованный вздох, и через секунду все понемногу стали освобождать кабинет. На выходе я помахала Дмитрию Викторовичу рукой, но он притворился, что не заметил. Пожав плечами, я переступила порог и направилась в сторону кабинета математики. - Тебе так повезло, что Дмитрий Викторович - твой брат, - догнала меня моя лучшая подруга Ира. - Ага, конечно. На прошлой неделе он влепил мне двойку за трехстраничное сочинение, которое я забыла написать, потому что мы всю ночь играли в приставку. Везе-е-ение! Ира хихикнула. - Правда что ли? - Правда что ли. Ненавижу его. - Я думала, что вне школы он не такой гадкий. Я поперхнулась смехом, но тут же напустила на себя серьезный вид. - Ты ошибалась. Вообще-то, мой брат был добр и ласков со мной, но ровно до того момента, когда мне исполнилось тринадцать и я заболела ветрянкой. Диме приходилось, грубо говоря, обливать меня зеленкой. Однажды он попробовал открыть очередную баночку зубами, и это кончилось плохо для него. Для меня же это было более чем хорошо, поскольку я смеялась как ненормальная. А у Димы на следующий день должна была быть сессия, которую он благополучно провалил, потому что ему приходилось пропускать все лекции и возиться со мной. С тех-то пор я и заподозрила, что мой старший и единственный братец меня тихо ненавидит. Экзамен он пересдал на следующей неделе, но все равно мне еще долго было не по себе оставаться с ним в одной комнате. - Да уж, он сущий демон, -прибавила я, когда мы уже переступали порог кабинета номер тринадцать. Этот кабинет принадлежал нашей адской математичке. Совпадение? Не думаю. Математичка воззрилась на нас. Пробубнив "здрасте", мы пробрались к нашей предпоследней парте. - Интересно, что Дмитрий Викторович учудит на этот раз с этим списком литературы на лето, - раздался сзади голос одного из одноклассников. - В прошлом году было три вордовских страницы двенадцатым шрифтом, - припомнил другой голос, и оба вздрогнули. Я обернулась. На меня выжидательно воззрились - все-таки, я сестра вершителя нашех судеб, сестра того, кто одним взглядом может прожечь в незадачливом ученике сквозное отверстие, да еще и побрызгать серной кислотой на рану… и все пафоснее и пафоснее. Кажется, я ударяюсь в поэзию. - Скажу по секрету, что вчера видела у него на столе … - звонок к уроку прервал меня, и создалась такая своеобразная интрига. Высидев математику, две физкультуры и историю, наш класс направился на классный час, который обещал быть не очень-то классным. Когда мы вошли, на каждом столе уже лежали какие-то листки. Сев на свое место (которое, кстати говоря, находилось прямо напротив учительского стола), я обнаружила, что листок был не один, а было их целых семь, и они были скреплены степлером. На мой жалобный взгляд Дмитрий Викторович во всеуслышание заявил, что это - список всех изученных нами произведений русской и зарубежной классики, которые мы должны перечитать и, возможно, пересказать - как Дмитрий Викторович запожелает во все дни следующего учебного года, начиная прямо с первого сентября. Я с страдальческим стоном позволила своему лбу соприкоснуться с партой. Удар вышел немного сильнее, чем ожидалось, и у меня вырвалось громкое: - Иисус твою Ельцин Христос! - Ты слишком рано отчаялась, Амирова! - жизнерадостно произнес учитель. - Страдать начнешь после того, как прозвенит звонок с урока, и тем самым оповестит всех о начале летних каникул. И, разумеется, тогда настанет самое время хвататься за голову… ну, или пытаться размозжить ее об стол. Выдержав театральную паузу и подождав, пока закончатся робкие смешки, Дмитрий Викторович продолжал: - А теперь, думаю, нам стоит приступить к решению проблем бытия, или, говоря по-нашему, к выставлению оценок, - прищурив глаза, так как сейчас он был без очков по непонятной причине, преподаватель литературы бегло осмотрел наш журнал, а потом принялся что-то сосредоточенно вычислять на листке. - Амирова, у тебя тут средний балл четыре с половиной. Я закатила глаза. - Я, конечно, понимаю, что тебе на это глубоко пофиг, но выставлять оценку как-то надо. Ну четыре-запятая-пять, ни туда, ни сюда. Я еще раз закатила глаза - на случай, если первого раза оказалось недостаточно, или наш супер внимательный преподаватель попросту не заметил. - Может, ты что-нибудь скажешь, а? А то я не психолог, читать по физиономиям не умею… хотя нет, погодите, кажется, я вижу в очах твоих вопрос… и даже могу сказать наверняка, какой: "Зачем же ты, брат мой, влепил мне лебедя за прошлую седмицу?". Что ж, отвечу, - здесь Дмитрий Викторович, нашарив рукой очки, водрузил их на нос, поднял в назидательном жесте палец вверх и философски произнес: - Строгость - сестра таланта. И против этого никак не попрешь. Мой брат был слегка двинутый. С первого раза так и нельзя сказать, но если поближе с ним познакомиться, узнаешь некоторые его странности: например, он мог ночами сидеть, зарывшись в груды книг на латинском и корпеть над переводом Виргилия (который, кстати говоря, был давным-давно выполнен и без него, но Диме хотелось именно принимать в этом процессе непосредственное участие), или произнести какое-нибудь ругательное выражение типа "Иисус твою Ельцин Христос", и если я потом повторю его, допытываться у меня, "Кто научил маленькую девочку так ругаться", однако чаще всего он просто разговаривал сам с собой вслух, но, слава богу, не разными голосами и с приблизительно одной интонацией. Я на такую особенность абсолютно не обращала внимания, и все его ученики, я думаю, тоже привыкли к его длинным и, по большей части, нравоучительным монологам. - Так что же тебе ставить, Ки-ир? "Четыре" али "пять"? На "пять" не тянешь, но "четыре" было бы унизительно, учитывая то, что твой старший и единственный, позволь заметить, брат является доктором филологических наук… Рассудив, что закатывание глаз уже не поможет и нужно приступать к более решительным мерам, я вырвала из тетради листок и быстро написала там: "Хорош терзаться сомнениями, как герои Шекспира! Ставь уже пять". Передав листок преподавателю, я стала наблюдать за его реакцией. Потерев подбородок, как будто у него там была воображаемая борода, по меньшей мере, размером с козлиную, Дмитрий Викторович озадаченно произнес себе под нос: - Не-е, на пять не тянешь… а вот Шекспир - хорошая идея! Я спешно сказала, что не собираюсь читать сонетов, потому что их просто не знаю. Да и кто их знает? Разве что он сам, кто бы сомневался. - Ну скажи мне хотя бы, что такое сонет, - скучающим тоном ответил преподаватель. Помню, как однажды Дима попросил меня наладить его ноутбук. Я, как порядочный техник и айтишница от природы, с важным видом вошла в его кабинет, отвинтила отверткой шурупчики на задней панели, сделала свое дело (заключавшееся в том, что надо было всего-навсего прочистить все "внутренности" от пыли и заменить кулер), и заметила у него на столе кучу каких-то толстых тетрадок, исписанных четким, красивым почерком моего брата. Прихватив с собой одну из них в качестве гонорара за проделанный труд, я удалилась в свою комнату и уже приготовилась начать криминальное чтиво, но обнаружилось, что не совсем красивым образом сцапанная мною тетрадь называлась "словарь литературоведческих терминов т.2", и весь текст в ней был напечатан, а не выполнен изящным курсивом Димы. Я от нечего делать сложила словарь пополам и пролистала страницы, как карты в колоде. Пустые поля мелькали перед глазами, от красной строки уже начало рябить в глазах, а я все пролистывала и пролистывала, все медленнее и медленнее, пока не обнаружила на одном из полей пометку. Раскрыв тетрадь на странице "С", я увидела приблизительно такую картину: Почерк в низу страницы явно не принадлежал моему брату и был мне абсолютно незнаком. Но формулировку слова "сонет" я запомнила, потому что пыталась по почерку и начертанию некоторых букв угадать личность писавшего. Я в точности повторила определение Дмитрию Викторовичу. Тот, помолчав немного, задумчиво произнес: - Вообще, формулировка хорошая, но мы ведь уже взрослые… Я бы сказал, что сонет - это лирическое стихотворение из, в самом деле, четырнадцати строк в виде сложной строфы: два катрена и две терцины. Вопрос о жанровой самостоятельности сонета все еще остается открытым, и я бы тоже скорее сказал, что это некая стихотворная форма. Я шумно выдохнула сквозь зубы. Ну невозможно терпеть его, попросту не-воз-мож-но! А я ведь так обрадовалась, когда в восьмом классе мне сказали, что литературу у нас теперь ведет Амиров Дмитрий Викторович. Два Все-таки он поставил мне пять. Да я и не сомневалась, собственно. Не то что бы я сильно разбиралась в его предмете - я в этой литературе как баран в Библии - но он ведь мой брат, в конце концов, и вообще, ему нужно, чтобы отличников по его предмету было как можно больше. С моими прочими одноклассниками разобрались быстро. Было несколько спорных моментов, но в каждом случае ученик знал наизусть отрывок из "Руслана и Людмилы" (думаю, нет необходимости пояснять, какой именно), и таким образом все было решено. Учебный год закончился, десятый класс позади, оценки выставлены, у меня ни одной тройки, через пару дней лето, - с такими мыслями я радостно шла из школы. Мой брат шел рядом со мной, и мы держали путь на автобусную остановку. Наш небольшой коттеджик располагался хоть и в черте города, но очень далеко от центра, и чтобы добраться до него, приходилось минут двадцать-сорок дожидаться своего автобуса, потом трястись в духоте и тесноте часа полтора, выходить на конечке, и потом еще пятнадцать минут идти вдоль леса, в гору. А я ведь, когда была ребенком, говорила брату, что хочу жить подальше от людей. Но я совсем забыла, что надо будет еще ходить в школу; и вообще, когда я говорила "подальше", я имела в виду далеко не одинокий дом на лесной поляне. Раньше на нашем месте жил какой-то егерь с женой, но его сожрали волки или дикие собаки, и жена продала участок вместе с домом и всем, что там находилось - мебелью, имуществом, даже штуками для занятия сельским хозяйством. Когда мы туда переехали, дом снесли, и вместо него построили новый двухэтажный коттедж, ради чего Диме пришлось взять кредит и залезть в долги. Но зато наше место обитания стало абсолютно таким, каким хотел его видеть мой брат. На этот раз все оказалось проще, чем обычно. Едва мы подошли к остановке, находившейся около школы, наш автобус уже был там, и, казалось, ждал только нас. Он был весь зеленый из-за своеобразного "тюнинга" - картинки с деревьями и небом. Потому что конечная остановка автобуса - "Зеленхоз" - располагалась на территории городского Лесного хозяйства, и их служебная машина выглядела соответствующе. Я залезла в салон, Дима - следом за мной, и едва закрылась дверь, автобус тронулся. - Спасибо, что подождали, Василий, - сказал Дима водителю, когда мы сели на передние места. Автобус был полностью пуст. Водитель, дядя Вася, махнул рукой. - Я рад, что вожу молодое поколение, а то от этих… уже глаза болят. Во время поездки я смотрела в окно - на дорогу, проезжающие маршрутки, трамваи, седаны, на кусты, подстриженные аккуратными кубами и проносившиеся мимо нас почти со скоростью света. Скоро я утомилась, глаза устали от мигания светофоров и мелькания кустов, я раза три проморгала, не позволяя глазам закрыться, но поняв, что бороться со сном бесполезно, положила голову брату на плечо и уснула - Кира, проснись… Мы приехали, Ки-ир. Я с трудом разлепила глаза и помотала головой в разные стороны, разминая затекшую шею. - Все, выходим. - Дима, как только я проснулась, тут же встал с места. Поблагодарив дядю Васю, мы велезли из автобуса и очутились на территории Лесхоза. В воздухе пахло стремительно приближающимся летом, деревья приветливо покачивали верхушками, и меня охватило такое радостное чувство, когда чего-то очень долго ждешь, и вот совсем-совсем немного осталось, и осознаешь, что это что-то уже очень близко. Я вдохнула полной грудью и умиротворенно прикрыла глаза. Наконец-то мы дома. До нашего участка дошли очень быстро - дорога стремительно шла под уклон, что придавало нам дополнительное ускорение. Перелезли через проволоку, отделяющую лес от дороги, прошли по еле заметной тропинке и, едва протиснувшись между двумя растущими близко друг от друга кустами боярышника, оказались прямо перед забором, огораживающим наш участок от леса и любопытных глаз. Дима, с секунду порывшись в кармане, извлек оттуда стальной ключ и отпер массивный навесной замок, на который запиралась деревянная калитка, выкрашенная в зеленый цвет, с редкими металлическими вставками и шпингалетом с обратной, внутренней стороны. Затем мой брат изобразил (довольно неуклюже, но презабавно) шутливый поклон, пропуская меня вперед. Я, стараясь не захохотать, с невозмутимым видом кивнула ему головой, и приготовилась уже входить, как заметила неподалеку вдруг промелькнувшую черную тень. Тень двигалась от нашего дома; обзор мне перекрывала успевшая вырасти трава, и я могла только видеть, как нечто стремительно направляется от одной клумбы к другой, и будто бы приближается… к нам? Когда тень совсем уж приблизилась, я оглянулась на Диму. Он обогнул меня и бросился вперед. - Аннушка! Ой какая славненькая, встречать меня выбежала! Ты, верно, проголодалась, да? Ждала, когда я приду, да? Брат уже сидел на карачках, вытянув перед собой руки. Тень, как я успела заметить, находилась где-то за клумбой шагах в пяти от геолокации Димы. Это только поначалу я испугалась, что у нас тут шастает непонятное существо, но Димка-то сразу признал свою прошмандовку! И точно: из-за той самой клумбы лениво, точно нехотя, вырулила черная, как смоль, средних размеров кошка и с важным видом, изредка подергивая опущенным хвостом и взмахивая головой, направилась к моему брату, который тут же принялся ласкаться с ней, гладить и - брр - даже поцеловал ее в нос. Дима завел котенка почти сразу, как мы переехали в город -енск, и я, будучи девятилетним и немного взбалмошным ребенком, тут же начала играть с новым другом, бегать по дому, по двору, по саду. Котенку это даже очень нравилось, но пару лет спустя мы совершенно отдалились друг от друга. Дима назвал кошку Ахматовой, в честь любимой поэтессы, кормил ее, холил и лелеял, а я отзывалась о ней как о "нахлебнице", "мерзкой гадине" и "прошмандовке", в зависимости от настроения. Разлад между нами имел место, когда я стала замечать, что Аннушка каждый вечер усаживается на коленях у брата, закрыв глаза и издавая мурчащие звуки, а если я с самыми благими намерениями и чистыми помыслами сажусь рядом на диван, она начинает казаться беспокойной, принюхивается, вращает страшными желтыми глазищами, как жирная прилизанная сова, а стоит мне протянуть к ее шерсти руку - шипит, прижимает к голове уши и размахивает перед моим лицом когтистой лапищей, будто угрожая применить на мне приемы английского бокса. Дима же не замечал того, что происходит между его сестрой и собственной кошкой, и, честно сказать, мне иногда хотелось выкрикнуть: "Выбирай: или она, или я!" и гордо хлопнуть дверью перед его носом, при этом прищемив драной шаромыжнице хвост. Три - Дим, а ты веришь в любовь? - жуя шоколадное печенье, спросила я брата, когда мы сидели вечером на крыше нашего дома. Дима оторвался от телескопа, чтобы смерить меня подозрительным взглядом. - Ну, ты еще молодой, а у тебя девушки нет. Почему? Боишься, что я с ума от ревности сойду, что ли? Брат, поперхнувшись, подкрутил какой-то винтик у телескопа. - Нет, ну правда. У тебя просто должна быть девушка. Дима все еще делал вид, что не слышал меня. Я задрала голову вверх и посмотрела на небо. Что уж говорить, летние звезды стоят того, чтобы любоваться ими ночами напролет, невзирая на холод, ветер, и очень скользкую крышу двухэтажного коттеджа. Увлеченная поиском созвездия Ориона, я вздрогнула, когда Дима наконец соизволил заговорить. - У меня была девушка, Ида. После той катастрофы мы расстались. Я ее бросил. Ну надо же, не ожидала подобной откровенности. Где-то слева пронесся метеорит, мой взгляд тут же метнулся в сторону, и я опять потеряла созвездие Ориона. - Почему? Брат вздохнул. С его характером это был вздох, означающий: как-ты-меня-задолбала-маленькое-чудовище, а не вздох сожаления. - У меня не оставалось на нее времени. Наши отношения были обречены. - Почему ты сейчас ни с кем не встречаешься? - найдя наконец Орион, я решила переключиться на Цефея. Дима заглянул в окуляр телескопа, наведенного на полную луну. - У меня по-прежнему нет на это времени. У меня работа и ты, в конце концов! За тобой глаз да глаз нужен - не ровен час, сбежишь на вечеринку, а мне тебя потом по всему городу разыскивай… - Неужели я так сильно тебя беспокою? Повисло молчание. Цефей никак не желал находиться. - Дим, ты не напомнишь мне… Кхм, что-то я Цефея найти не могу… - Проведи прямую от Дубхе к Полярной Звезде. На продолжении этой прямой - Эррай, влево вверх - Альфирк и Альдерамин. - не отрываясь от окуляра, проговорил брат. Честно говоря, я не поняла совершенно ничего из сказанного, но постаралась как-то по-умному захрустеть, пережевывая свою еду. - Ты - все, что у меня есть, - неожиданно заявил Дима, и я подавилась печеньем. - Я тоже тебя люблю! - проговорила я, задумавшись. - А вот меня никто не любит. - Не льсти себе. Вообще-то, я тебя люблю. - Ой, да я знаю. Я не эту любовь имела в виду. Ну, понимаешь, со мной ведь очень трудно общаться. Я всегда говорю, что думаю, и не думаю о чем говорю… В меня невозможно влюбиться. Дима оставил винтики телескопа в покое и сел рядом со мной на крышу, обняв меня за плечи. Дима-сумасшедший-брат исчез, и ему на смену пришел Дима-заботливая-мамочка. - Кира, - проникновенно заговорил он, - Какие бы гадости ты ни вытворяла и как бы отвратительно ты себя ни вела, всегда найдется тот, кому ты понравишься. Я положила голову брату на плечо. Эх, как мне с ним повезло! - Но это не любовь и не вторая половинка. Просто вы оба дебилы. Ан нет, не повезло! Устроил подвох, падла! Я с возмущенным видом встала, отряхнулась, и направилась к краю крыши, где был установлен телескоп. Дима дернулся с места в отчаянной попытке остановить всеразрушающую и всепобеждающую меня. Так и хотелось с криками "Халк! Крушить!" разнести его телескоп к чертовой матери. Но я, подавив минутный порыв, просто подошла и заглянула в окуляр. Вообще, нам с братом редко удавалось поговорить по душам. Если один из нас начинал какую-то откровенно-исповедальную речь, другой всегда над ним смеялся, и это жутко злило первого, что, в свою очередь, еще более смешило второго. По этой причине мы сидели по своим комнатам запершись, и встречались только в школе и за ужином. - Слушай, Кира, утром надо бы зайти к Ольге Михайловне, мы давно не навещали ее, - прервал напряженное молчание Дима. - Угу, - высказала я свою точку зрения. Ольга Михайловна Баринцева была наша престарелая соседка. Ее дача располагалась метрах в двустах от нас, если продираться по диагонали, через густой лес; существовал и другой путь, сравнительно безопаснее и гораздо длиннее - надо было идти сорок минут прямо, там, где тропинка разветвляется, повернуть направо, и идти еще около часа; мы же с братом, понятное дело, предпочитали короткую дорогу, потому что времени тратилось вдвое меньше. Старушка всегда была рада нам, хоть и не показывала виду, а все ворчала, заставляла меня варить ей кофе: "Три ложечки сахару, барышня - ни больше, ни меньше!", а Диму - читать вслух Гомера: "Вот видите, Дмитрий, вы уже неделю со мной тут маетесь, а я до сих пор не понимаю, чем отличается «Илиада» от «Одиссеи»". Вечером мы садились втроем играть в карты, и несложно догадаться, что в дураках всегда оставалась я. Ольга Михайловна была та еще шулерша - у нее то колода крапленая, то рукава как-то подозрительно топорщатся, то еще что. А если Дима имел наглость уличить ее в подтасовывании, то начиналась настоящая гроза, карты летели в "гадкого клеветника", и взрослые начинали ругаться, при этом Дима всегда говорил, чтобы я закрывала уши, потому что наша добрая соседка в сорок третьем была полевой медсестрой и лечила раненых офицеров, от которых и понабралась разнообразной брани. Она всегда говорила, что русский мат неразрывно связан с русским народом, и что "кто, как не ты, Димка, должен это понимать", и "пусть твоя сестра нас слушает - может, она станет доктором философии или мастером изящного слога или как там эта херня называется". - Мать моя шведский венеролог! - вскрикнула Ольга Михайловна, когда мы заявились к ней, полностью промокшие под дождем. - И у нас здоровье ничего, - отпарировал Дима, мелко дрожа от холода и приглашая меня усесться на пол около камина, в котором уютно трещали сухие поленья. Соседка тут же принялась хлопотать около нас: приказала закабаленной соцработнице Свете отвести нас по комнатам, отыскать Диме старую одежду ее третьего мужа, а для меня "перерыть шкафы этого негодника Славки". Таким образом, через пару минут я вышла, облаченная в армейские ботинки на шнуровке, длиннющие черные джинсы, белую футболку с черепом и толстовку с капюшоном и принтом на спине: "My Bike Is My Life". Предположений, чья это одежда и откуда она взялась, у меня совершенно не находилось. Дима смотрелся, как полная противоположность меня. Впрочем, ничего нового. На нем были: туфли, темно-серые брюки с вертикальными полосками и допотопный вязаный свитер. Довершали образ ботаника очки, которые хоть и были его собственные, но отлично подходили к одежде. Мы, смерив друг друга оценивающими взглядами и изо всех сил стараясь не захихикать, подошли к Ольге Михайловне, которая умиленно улыбнулась, глядя на Диму. Я села в кресло, которое сейчас было у самой каминной решетки, хоть я могу поклясться, что оно всегда стояло в другом конце комнаты. Дима опустился в кресло напротив. - Мне казалось, что эти кресла раньше были в другом месте, - недоуменно произнес он. - Это я их перетащила, - с плохо скрытой гордостью ответила Ольга Михайловна. Мы с братом потрясенно переглянулись. - Но они же… тяжеленные. - Пфф, ничего подобного. Я, знаете, в сорок третьем солдат раненых прямо с поля битвы, из-под пуль таскала. Как у нас там было: замечу, значит, лежащего, подползу к нему, пульс проверю - жив, нет? Если пульс прощупывается, так я представлю, что солдат этот - мой муж, и хвать за ноги, и давай тащить, как будто в загс! Хорошо хоть, что сопротивляться были не в силах. Пятьдесят человек так вытащила, и только в начале зимы. Ольга Михайловна поплотнее закуталась в плед и продолжила. - Так я и первую любовь свою встретила, младшего лейтенанта. Вижу, значит, как его фашист скосил в бок - рана серьезная, но несмертельная, если кровь вовремя остановить. Бегу сломя голову, даже в окоп сдуру свалилась, чуть ноги не переломала. Но долг ведь превыше всего. Подползаю, смотрю - на животе лежит, и погоны лейтенантские. А сам такой худющий, и крови натекло, ужас. Уж думаю - все, не успела. И в этот момент он возьми и пошевелись, да как заорет! Ну, я его на спину-то и перевернула, глядь - красавец-то писаный! Глаза зеленые-зеленые и прозрачные, как дедушкин самогон, скулы высокие, а лицо-то бледное, как у покойника. И от этой бледности он мне еще красивше показался, я и думаю: все, дескать, если выживет - непременно замуж за него выйду. - И вышли? - перебил Дима. Я злобно шикнула на него. - Нет, - как-то вдруг погрустнела рассказчица. - Не суждено, видать, было. Только я забеременела вдруг, но все равно людей спасать продолжала, но потом меня уж начальство убедило в декрет выйти. А через год я узнала, что умер мой лейтенант: осколок ему в бедро попал, да рану посчитали несерьезной, и потом инфекция пошла… Товарищи его мне потом сказали, что он когда в бреду был, меня звал, и так и помер. Дочку нашу я Настасьей назвала, любила ее, воспитывала, старалась, чтоб она не нуждалась ни в чем. Единственную фотографию отца ей подарила. Но только деньги рано или поздно кончаются, мне на работу пришлось итти, в больницу муниципальную. Когда Насте девять было, в пятьдесят третьем, я замуж за главврача тамошнего вышла, но не по любви, а так. Без мужчины в доме ведь никак, а тут еще главный врач. Но только Настенька отца нового не признала, из дому начала бегать. До тринадцати лет бегала, а как мужа кондрашка хватила, так бегать и перестала. Из больницы я уволилась, и опять замуж вышла, но неправильно - пьяница он был, и года через три ушла от него. Все мы с дочкой перебивались, еле-еле на еду хватало, а потом кто-то вспомнил, что я - ветеран войны, и пособие стали выплачивать. Я на это пособие Настю замуж и выдала в шестьдесят восьмом, и сама через два года замуж вышла, в третий раз. Муж мой был лет на десять меня моложе, но любил безмерно. В семьдесят пятом у нас сын родился, Мишей назвали. Ольга Михайловна вдруг вскочила со своего кресла-качалки и поковыляла к себе в спальню. Я хотела было поинтересоваться, куда это она, но Дима знаком меня остановил. Через несколько минут наша хозяйка вернулась, держа в руках какие-то карточки. - Вот, поглядите, - сказала она, протягивая нам одну черно-белую и одну цветную фотографии. На первой я увидела мужчину поразительной красоты, застенчиво улыбающегося в камеру. Я сразу догадалась, что это - тот самый лейтенант. На второй, уже современной, фотографии, была изображена девушка с гитарой. Она сидела, склонившись над струнами, и длинные волосы пшеничного цвета падали ей на лицо. - Это - Мишина дочка, Анита. Она примерно твоего возраста, Кир. - Правда? Ольга Михайловна рассказала нам, что Михаил с семьей долгое время жил в Москве, а потом уехал за границу, а через несколько лет опять вернулся на родину. Я первое время старалась слушать, но потом сон меня одолел, и я уснула, напялив на голову капюшон толстовки. Последнее, что я услышала, было о том, что соседка говорила Диме, что не умрет, пока не женит кого-то и кого-то не выдаст замуж. Четыре Прошла неделя после визита к Ольге Михайловне. Дима все сидел в своей комнате и очень редко выходил оттуда. Когда я тихонько подкрадывалась к его запертой двери, то слышала шелест перелистываемой бумаги или щелканье кнопками компьютерной мыши. Брат спускался на кухню только для того, чтобы вернуться обратно в комнату, забрав с собой полхолодильника еды или блок питания для ноутбука. Наша кофе-машина уже давно перекочевала к нему. Я же, совершенно в противоположность Диме, всю неделю спала до обеда, а после слонялась по дому без дела. На кухне скопилась гора грязной посуды величиной с Эверест; мусорное ведро заполнилось пустыми консервными банками из-под красной фасоли; а еще я съела все пять пачек пельменей, потому что кроме них есть было не-че-го. Поев, я обычно шла в гостиную и играла в Crash Bandicoot или сама с собой в Фифу - болела за обе команды сразу, и при любом исходе выигрывала. Очень скоро мне надоело, и я, разозлившись, запустила джойстиком в окно, которое, к счастью, было открыто. Хотя, может, разбей я стекло, Дима прискакал бы на шум, и я бы… ну нет, это же Дима - он бы узнал, что случилось, и ускакал бы обратно. У меня до такой степени сдали нервы, что я хотела тоже запереться в комнате и читать Достоевского, но в последний момент мне пришла в голову мысль зарегистрироваться на форуме, где иностранцы изучают Россию и наш язык. Я весь день, врубив колонки на полную мощность, сидела сгорбившись за компьютером и стучала по клавиатуре, переписываясь с китайцами, немцами и французами. Многие хорошо знали русский язык, и совсем скоро я подружилась с одним англичанином по фамилии Астлей, который собирался приехать в Питер осенью. За общением с Ричардом я и не заметила, как наступила суббота. Вечером я решила выйти из комнаты, чтобы посмотреть, что несъеденного осталось на кухне, и обомлела. Все сверкало чистотой; посуда была перемыта, мусор вынесен. Заглянула в холодильник - заполнен! Вскипел чайник, запикала микроволновка, и в кухню вошел Дима. - Кир, как хорошо, что ты здесь! - как ни в чем не бывало начал он, - Я заходил к тебе, но ты, кажется, меня не заметила. Садись, ужинать будем. От фасоли, наверное, тебя уже мутит. Я с готовностью закивала головой, как китайский болванчик. Во время ужина брат рассказал мне, что происходило с ним всю эту неделю. Оказывается, к нему пришло вдохновение, и… он начал писать книгу. А когда я ему рассказала про Ричарда, он вспомнил какого-то англичанина тоже по фамилии Астлей, который фигурировал где-то как какой-то игрок или типа того. В довершение всему, я узнала, что Дима собирается на свои курсы повышения квалификации и что мне не мешало бы присмотреть за Аннушкой и найти каких-нибудь нормальных друзей (интересно, в лесу что ли?) - Но я не хочу присматривать за этой тварью, - возмутилась я. - Почему это? - поинтересовался брат. - Нуу, она меня бьет. Тоись, царапает. Аннушка, сидящая в своей корзинке, вдруг вспрыгнула мне на колени. - Вот! Только что ударила! - вскрикнула я, скинув с себя кошку. Дима недоуменно воззрился на меня. - Хорош врать-то. - Да не вру я! Вообще, ты знаешь, секунду можно разделить на сто частей. Понимаешь, да? Представь себе четыре сотых секунды! То есть, четыре части из ста! Примерно с такой скоростью мы моргаем! Так вот, к чему это я: когда Анни меня ударила, ты моргнул! Дима рассмеялся и поправил очки. - Вот-во-от! Тебе надо смотреть в оба, когда мы с ней в одной комнате! Пять - Слушай ты, шаурма недоваренная! Если сейчас же не слезешь с этого херова дерева, я тебя скину оттудова! Я ходила вокруг высоченной сосны, задрав голову и следя за Аннушкой, которая забралась на ветку и поглядывала на меня своими гадкими наглыми глазками. - А, чтоб тебя! - подобрав с земли какую-то шишку, прицелилась и кинула. Аннушка ответила мне противным мяуканьем. От злости и осознания собственного бессилия я начала топать ногами. Аннушка только по-кошачьи смеялась. - Гадина. П-противная, п-поганая т-т-тварь! Я сама не заметила, как начала заикаться. Это началось с детства - как-то так получилось, что в три года я стала заикой. Меня лечили-лечили и… вылечили. Но с тех пор, стоило мне очень сильно разозлиться или засмеяться, и мои заикания возвращались. - Нет, ну т-ты тож-же м-м-меня п-пойми… Ес-сли Дима щ-щас вернетс-ся с-с-с курсов с-своих и обнаруж-ж-жит твою п-пропажу, он тут же зап-подозрит меня. - я присела под облюбованным Аннушкой деревом и уронила голову на руки. - Б-братоубийство это само п-по себе уж к-куда ни ш-шло, а сест-роуб-бийство… Было похоже, что мои слова не произвели на наглую кошку совершенно никакого впечатления. Она, потоптавшись немного на широкой ветке, в конце концов улеглась там (!), да еще и замурлыкала (!!). - Ты п-погоди у меня! - с этими словами я, уже окончательно слетев с катушек, обхватила ствол дерева обеими руками и принялась взбираться на него. Я подумала, что, если свалюсь и сверну себе шею, будет единственный плюс - моему брату не придется убивать меня за то, что недоглядела за Аннушкой. А ведь раньше же, когда Дима уезжал в город на пару дней, все было тихо, мирно, без сучка… И тут я, только-только пристроив правую ногу на, собственно, сучке, вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. У меня аж спина похолодела. - Анни, су…волочь ты такая, - стала бешено шептать я Аннушке (я была от нее на расстоянии вытянутой руки профессионального баскетболиста), - походу, под деревом маньяк… Ты это, прыгни ему прям на голову, а? Кошка, будто издеваясь, выгнула спину и перепрыгнула на ветку повыше. - Ах ты, тупая, об-блезлая тварь! Уж н-не знаю, что мой б-брат в тебе н-нашел, но ты - гадина! И стихи твои мне никогда не нравились! И тут мне, кажется, удалось ее пробрать. Пронзительно мяукнув, Аннушка прыгнула прямо на меня, проехалась по спине когтями и слезла на землю. А потом крупными скачками помчалась в сторону дома. - За когтеприкладство я с тебя еще потребую! - крикнула я ей вслед. Потребую потом, а теперь нужно как-то слазить отсюда. - Эй, там! Помощь нужна? - донеслось откуда-то снизу. От неожиданности я чуть не свалилась с дерева, но в ту же секунду крепко обхватила его руками, мысленно повторяя: дерево дерево ты мой лучший друг честно Давай держись кира не смей падать если упадешь то как ты отомстишь аннушке ты же ненавидишь ее держись давай ой там так высоко голова кружится - Черт! Я же боюсь высоты! - я глянула вниз, и перед глазами все закружилось, но в сплошной зелени леса мелькнуло какое-то черное пятно. - Земля вызывает безумную девушку, которая разговаривает с кошкой, боится высоты и сидит на десятиметровом дереве… Мне было ужасно любопытно узнать, кто это там такой внизу, но посмотреть я не отважилась. Голос незнакомца был какой-то необычный, как будто через толщу воды, громкий и густой, но вместе с тем голос обволакивал, примерно как когда заворачивают в ковер и ты становишься похожим на рулетик. - Давай, прыгай! - Издеваешься, что ли? - Спускайся, в общем. Я ответила, что решительно не могу. - Почему? - Я не знаю, как мне слезть. - Зато я знаю. - Правда? Ка-ак? - Точно так же, как залезла. Только, разумеется, в обратном порядке. Тоже мне удивил. Мне даже пришла в голову мысль спрыгнуть прямо туда, откуда исходит голос, чтобы, так сказать, обеспечить себе мягкую посадку, но я испугалась, что могу промахнуться - ведь точное местоположение ну чересчур остроумного субъекта мне не было известно. - Вот погоди, - сказала наконец я, - мой брат вернется с курсов и принесет мне стремянку. - Боюсь, что в твоем положении может помочь только пожарная лестница. - Иди к черту и не н-нервируй. - Не могу. Заблудился. И тут я совершила самую невообразимую в моем теперешнем положении вещь - я захохотала, как припадочная. - Лучше бы ты так над моими шутками смеялась, - обиженно произнесли снизу. - А я, по-твоему, что сейчас д-делаю? Молчание. Я решила разъяснить ситуацию. - З-заблудился? И это в нашем-то л-лесу? Ха-ха-ха! Это же н-надо, з-заблудиться тут! Ха-ха-ха! - Аккуратнее. Вспомни, что ты почти в семи метрах над уровнем моря и очень боишься свалиться оттуда. Опомнившись, я вздрогнула и тут же сильнее вцепилась в своего недавно приобретенного лучшего друга. - Слушай, давай поможем друг другу, - предложили мне спустя какое-то время. - Я помогу тебе слезть, а потом ты отведешь меня к указателю. - Знаешь, а ведь это идея… - Ага, сам в шоке от своей гениальности. - Блин, да прыгай ты уже! Под чутким руководством человека внизу я умудрилась почти что слезть с дерева. До земли оставалось чуть более трех метров. - Боюсь. - Я же сказал, что поймаю! - От этого мне еще страшнее! - Ну как хочешь. Послышались удаляющиеся шаги. - Сто-ой! Я прыгну, только ты потом не жалуйся, что у тебя руки отрываются… Блин, да где ты? - я попыталась осмотреться. - Под тобой. - Фух, а то мне показалось, что ты ушел. - Прыгай уже! - Как? - Закрой глаза и разожми руки. У тебя ж потом синяки останутся: вцепилась, как будто от этого твоя жизнь зависит. - Вообще-то, так и есть, - мучительно простонала я, отыскивая ногами точку опоры понадежнее. - Ты прыгаешь или нет? Может, батут принести? - А у тебя есть? - Ну естественно, нет! Зачем тогда спросил, подумала я, разозлившись. - Ладно, я… прыгаю. - Наконец-то! Я уж заждался. -ядовито ответили мне. Так тебе и надо, Кирка. Нефиг было лезть и искать себе приключений. Скажи спасибо, что тут кто-то с красивым голосом оказался, а в противном случае пришлось бы тебе тут помирать… ну или разбиться, пытаясь слезть отсюда… С невеселыми мыслями в голове я закрыла глаза и отпустила руки, которые действительно были все в мозолях и занозах и уже начинали нестерпимо болеть. Ощутив, как переворачивается все вокруг с ног на голову, а потом опять обратно, я вполне безболезненно приземлилась на руки к незнакомцу (или уже знакомцу) и тут же вскочила, от чего голова закружилась еще сильнее. Я села на землю и сжала руками голову. Нужно подождать, пока пройдет тошнота и перед глазами перестанут вертеться сверкающие пятна. - Ты как? - Гадско. - Посмотри на меня. - Зачем? - Мне нужно удостовериться, что ты в своем уме и трезвой памяти. Ты еще меня проводить должна, помнишь? Я подняла глаза и взглянула на… лейтенанта из рассказов Ольги Михайловны. Внутри меня все похолодело и сердце бешено застучало где-то в желудке. - Ты же мертв! Тебя ранило осколком гранаты и ты умер в военном госпитале от заражения крови! - А ты сумасшедшая и у тебя веснушки на одной половине лица! А теперь продолжим заседание Клуба Анонимных Наркоманов. Я проморгалась. - Меня зовут Ростислав, - мертвый лейтенант протянул мне руку. Я рефлекторно пожала ее и рефлекторно ответила: - Кира. - Думаю, наш клуб уже перестал быть анонимным? Мне помогли подняться с земли. - Так что ты там говорила о заражении крови? - Прости, я, кажется, обозналась. Ростислав, видимо удивившись, поднял брови. - С покойниками меня еще никто не путал. Отчего-то мне стало ну очень стыдно и лицо залилось краской. - Я случайно, говорю же, - смущенно пробормотала я, не зная, куда деть руки и наматывая на палец прядь волос. - Так вот, - желая сменить тему, заговорил мой новый знакомый, - я слез с такого зелененького автобуса, сошел с дороги на какую-то неправильную тропинку, и теперь я здесь. Хотя давно должен быть в другом месте. Будто подтверждая сказанное, у него громко зазвонил телефон. Когда Ростислав нажал на кнопку принятия вызова, из трубки донесся подозрительно знакомый мне голос. - Славка, где тебя черти носят?! Ростислав извиняюще поглядел на меня. - Спокойно, ба, они знают, куда потом принести. А если нет, то виноваты магнитные бури… и неспелые груши. - с этими словами он сбросил вызов. - Так, мне к указателю. Я, кивнув головой, пошла вперед. Думаю, что наконец выдался подходящий случай описать вам моего спутника. На вид он был немного старше меня, темноволос, ростом много выше среднего и с странными прозрачными синими или зелеными глазами (наверное, из-за этих глаз я и умудрилась спутать Ростислава с тем лейтенантом). Когда он молчал, как сейчас, его лицо приобретало отсутствующее выражение, глаза смотрели куда-то вдаль, но если разговаривал с кем-нибудь, он сразу весь будто оживлялся благодаря тонкой улыбке и смеющимся глазам. Если я сейчас смогу подружиться с таким человеком, то мне больше скучать не придется. Одежда Ростислава была вся черная. Кроссовки на плоской подошве, брюки, которые мерзко шуршали при каждом шаге, кофта на молнии. Через его руку был перекинут плащ. - Ты здесь на лето? - неожиданно обернулась я. По лицу Ростислава было видно, что он либо не ожидал, что я могу заговорить, либо вообще забыл о моем существовании и просто шел на звук моих шагов. Глаза какое-то время смотрели будто сквозь мое тело, но, в конце концов, заметили меня. Он скромно улыбнулся. - Точно. И это будет самое ужасное лето в моей жизни. - Почему? - удивилась я. - Я уже отсюда чувствую запах коровьих какашек. - Но здесь нет коров. Мы в лесу, а не в деревне. Ростислав закатил глаза. - Все равно это очень далеко от цивилизации. И город у вас странный. Внезапно меня озарила догадка. Вообще, я обязана была и раньше сообразить, что новый человек в нашем лесу - это нечто из ряда вон. Здесь было только два жилых участка: наш с Димой и Ольги Михайловны. А в самом лесу я отродясь не видела никого постороннего, кроме работников лесхоза, которые иногда выезжали на пикники. Там работал и Димин приятель по университету, Стас, который учился на препода по математике и проработал один год у нас в школе. Потом он уволился и благодаря его умению в совершенстве обращаться с калькулятором его назначили бухгалтером в лесхозе. - Ты… случайно не приходишься родственником одной… вздорной бабушке, которая тут живет, направо от указателя? - неуверенно спросила я, ожидая положительного ответа. - Вздорной - это мягко сказано, - улыбнулся Ростислав, - Да, я ее правнук. Мне аж полегчало. Ольга Михайловна, хоть она и Ольга Михайловна, но все равно нуждается в поддержке, помощи, в адекватном собеседнике. Соцработница Света, которая обязана была наводить у нее порядок и приносить продукты, совсем перебралась туда, но от нее нельзя добиться и двух слов, не говоря уж о беседах на всякие криминальные темы, так любимые нашей соседкой. - Ростислав, а скажи… - Слава, - бесцеремонно перебили меня. - Чего? - Можешь называть меня Слава. Так все делают. Об "Ростислав" язык можно сломать, а ты ведь и так заика. Р-р-р-ро-с-с-тисла-а-ав, - очень пискляво передразнили меня. - Я не заика, ясно? И Славой называть тебя не буду - много чести. Отныне и навсегда ты для меня просто… Ростя! Вот. Собеседник состроил грустную мину, однако потом улыбнулся какой-то странной, детской улыбкой, которая, впрочем, очень ему шла. Мы разговорились; Ростя поведал мне о том, как он учился сперва в Пензе, а потом в Керчинском лицее-интернате, потому что его родители переехали с Крыма обратно в Пензу, но иногда прилетали первейшим рейсом и устаривали сыну пикники на Южном Побережье или на вершине Ай-Петри. Я сказала, что никогда не видела ничего за пределами нашего -енска, но родилась и жила до восьми лет в Зеленограде, Московской области. - А ты здесь не одна живешь ведь? - спросил Ростя. - Ну, как тебе сказать. Живу одна, но еще тут есть гаденькая кошка с одним очкастым юношей. И я рассказала Ростиславу хистори оф май лайф. Во время рассказа он то хмурился, то задумывался, то улыбался своей детской улыбкой, и тогда его глаза лучились, отливая всеми оттенками зеленого. Когда я закончила, оказалось, что мы уже дошли до развилки и Ростя едва не врезался в указатель. - Ну ладно, - помахал он мне на прощанье, - ты это, заходи, если что. Ко мне скоро сестра приедет, познакомитесь. Шесть На следующий же день, как только Дима приехал из города, мне удалось-таки уговорить его навестить Ольгу Михайловну. Сперва он отнекивался, пытаясь списать свое нежелание драпать через кусты на нежелание подставляться престарелой соседке и остаться в дураках. - Но в дураках всегда остаюсь я. Дима протер линзу своих очков и посмотрел через нее на свет. - Да. Но вдруг я случайно подставлюсь и тебе? Я решила, что это вполне оправданный резон. Но продолжала настаивать на своем, и в конце концов брат согласился. - Только возьми нашу колоду, - поставил он единственное условие. Дверь нам открыла соцработница Света. Увидев нас, она изобразила некое подобие улыбки на своем бледном лице. - Светка! Кого там еще принесло? - донесся нервный возглас хозяйки откуда-то из глубины дома. Мы с Димой, все еще стоя на пороге, переглянулись. Это было очень странно, ведь кроме нас с братом ни у кого не было возможности беспокоить Ольгу Михайловну. Света, опомнившись, впустила нас и, испуганно выглянув на улицу из-за наших спин, затворила дверь и заперла ее на засов. Такого она никогда не делала. - Все страньше и страньше, - прошептал Дима, цитируя "Алису в Стране чудес". - Так кто там? - в голосе соседки отчетливо различались нетерпеливые нотки. - Иди первый, ты у нее любимчик, - быстро прошептала я брату. Он смерил меня учичтожающим взглядом. - Хорош в коридоре топтаться! Я решила, что и в самом деле, хорош. Однако, если бы не чувствительный пинок Димы, я бы вряд ли решилась войти в гостиную к соседке. - Здра-а-авствуйте, а что тут у вас… такое? Увиденное повергло меня в шок. Шок длился секунды две и был вызван несколькими факторами. Первый: в комнате присутствовал Ростя. Он был одет в черный брючный костюм с зеленой жилеткой и зеленым галстуком. Рукава пиджака были закатаны по локоть. Каменное лицо было бледно и дергался левый глаз. Второй: Ольга Михайловна лежала на диване с перевязанной рукой. Повязка почему-то была красная и мне очень хотелось, чтобы это оказался кетчуп. Третий: в комнате находился какой-то мужик в полицейской форме и что-то записывал в блокнот. Также мне показалось, что соседка при виде меня напряглась еще больше, Ростя занервничал, а мужик в форме собрался воткнуть свою ручку мне в глаз. - Товарищ майор, я вам больше не нужен? - резко спросил Ростислав, встав с места. Мужик в форме помотал головой. Ростя быстрыми щагами пересек комнату и прежде чем я успела что-то сказать, спросить или возразить, подцепил меня за локоть и потащил в коридор. Он отпер засов, и мы вышли на крыльцо дома. - Что случилось? - все-таки смогла выдавить я, когда Ростя, схватив меня за руку, стремительно шел в сторону Светиного сада. Мы остановились возле цветущей акации. Ростя сел на грубо сколоченную скамейку и усадил меня. - На бабушку кто-то напал, - сказал он, шевеля желваками, - это был человек с ножом. - Но тут больше никого нет, - удивленно помотала я головой. - Разве что… Я сообразила, что нужно как можно скорее прикусить свой длинный язык. Но было поздно. - Что - что? - Ростя вздрогнул и прищурился. Он походил на следака, который начал замечать, что допрашиваемый "поплыл". - Н-ничего. - Бабушка тоже сказала оперу, что "ничего". Но у нее чертовски глубокий порез на руке, кровь еле остановили. Еще чуть-чуть, и хрупкая старческая кость бы раздробилась! Я опустила глаза. Конечно, было очень жаль Ольгу Михайловну, но я бы ни за что не смогла выдать его. И сама Ольга Михайловна не смогла бы, и, я уверена, - не выдаст. Ростя выжидающе смотрел на меня, я же не могла поднять глаз, будто чувствовала - сейчас вот посмотрю на него, я расколюсь. А может, все-таки стоит рассказать ему? Он ведь не следователь - он поймет. Во всяком случае, должен. Опять же, мы с ним лишь два дня знакомы, и я не имею права доверить ему то самое, с чем живу полжизни.