Прошлое и настоящее Локи Лафейсона

Зная тюрьмы, эта не так уж плоха. Простая камера с гладкими стенами, но большая, с довольно комфортной кроватью и небольшим личным уголком, предназначенным для нужд тела. Они давали еду – как для какого-то слуги – и чистую воду дважды в день, и стражники входили и выходили так быстро, как только могли, не теряя достоинства. Локи проводит большинство времени сидящим на кровати с закрытыми глазами, думая. В большинстве своём он думает о том, как ещё помучить стражу – в первые несколько недель после снятия кляпа он отвадил первых стражников словами. Вторые продержались дольше, по большей части потому, что мудро оставались вне зоны слышимости, пока могли. Иногда он думает о Читаури, хотя пытается этого не делать. По крайней мере, им и их лидеру придётся очень трудно, если они решат забрать его отсюда. Иногда он думает о королевской семье Асгарда. Он думает о Фригге, царственной и уставшей. Об Одине, торжественном и разочарованном. О Торе, раненом и подавленном. Вспоминать их такими заставляет его улыбаться. Тор раньше сказал, что они все скорбели по Локи. Тогда он не думал, что это правда, и сейчас не думает, но когда зачитывали список его преступлений и его приговор, он увидел в их лицах, за теми масками, которых требовал от них долг, нечто похожее на горе. Часто он думает о своём проваленном завоевании Земли. Он думает о том, что он мог сделать, должен был сделать, кого он недооценил и как. Он думает о времени с Читаури и думает, что рад быть здесь вместо того, чтобы быть в их лапах. Он также думает, раздражаясь, о том человеке, которого убил, когда Тор был заперт в стеклянной тюрьме. Он думает о словах, которые он сказал, когда жизнь утекала из него, медленно и вяло. «Тебе не хватает убеждения.» Однажды, когда они были детьми, Локи сломал Тору руку. Не напрямую. Было как-то так: Двум королевским детям было запрещено покидать безопасные комнаты замка без сопровождения, но будучи смелы и мятежны, в один прекрасный день они умудрились ускользнуть и добраться до подножия большой горы. Там они притормозили, немного напуганные перспективой ещё более страшного наказания, чем уже грозившее им, но в конце концов решили забраться на гору и по крайней мере иметь, чем похвастаться. Они достигли отвесной скалы, и хотя к этому времени Локи начинал подумывать, что лучше бы им повернуть назад, так как он заметил, что приближался вечер, Тор все ещё считал, что они могут залезть на самый верх. В конце концов, хвастаться нечем, если ты залез на гору только наполовину. Он был старшим, так что он решил лезть первым, Локи, за ним, заметил птичье гнездо на ветке немного выше и левее Тора. – Брат, – позвал он, прежде чем последовать за Тором. – Если ты заставишь меня карабкаться на эту жалкую скалу, ты не мог бы хотя бы сделать мне подарок? Тор засмеялся и оглянулся через плечо, балансируя. – Это все вообще было твоей идеей, Локи! Локи не отрицал. Он указал. – Вон там, видишь гнездо? Можешь принести его мне? Тор посмотрел. Локи так и видел сомнение на его лице. – Это? Зачем оно тебе нужно? – Это вид, который я ещё не видел. Я хочу изучить это поближе. – Тогда сам за ним лезь! – Тор, – терпеливо сказал Локи. – Это займёт всего минуту, – и когда Тор ещё сомневался, – Или ты слишком боишься? Это завершило дело. Он увидел это на лице брата. Тор мгновенно начал решительно карабкаться к гнезду, и Локи, наблюдая с земли, улыбнулся. Убедить Тора приложить немного усилий, чтобы порадовать младшего брата, всегда давало ему чувство опытности. На пути Тора был небольшой камень, который снизу выглядел неустойчивым. Локи наблюдал, как он подошёл к нему, почти уверенный, что если он туда наступит, то свалится. Конечно, это и было целью – если бы Тор упал и поранился, он, скорее всего, смог бы убедить его пойти домой. За секунду до того, как Тор перенёс вес на него, Локи снова оценил расстояние от скалы до места, где стоял он сам, и внезапно подумал, что падение будет слишком длинным… – Тор! – закричал он, и в этот момент Тор потерял равновесие. Камень раскрошился, едва он наступил на него, и ему было не за что схватиться. Он падал, и на секунду Локи был парализован ужасом и виной. В следующий момент он уже бежал к нему, зовя по имени и помогая встать, по-братски заботясь. Рука Тора была странно согнута, и Локи подумал, что ему, наверное, ужасно больно, но он закусил губу и боролся с этим, бледный, но без плача или стонов. Они потихоньку пошли вниз вместе, позабыв и о гнезде, и о желании залезть на гору. Позже, когда они уже были отчитаны, и Тора отвели к целителям, Локи сидел один в кровати. Вся злость и волнение родителей было направлено на Тора – ибо он был старший, и соответственно нёс ответственность, и к тому же поранился. Мать едва высказала своё неодобрение Локи – взгляд Одина задержался на нем дольше, и более весомо, но он не сказал ничего, кроме того, что в наказание он будет заперт в комнате на неделю. Так что Локи был оставлен наедине со своими мыслями. Он не хотел, чтобы Тор сломал руку. Небольшой синяк, немного страха, что-то, что показало бы Тору, что Локи был прав и карабкаться дальше небезопасно. Но он не позволил себе чувствовать вину – Тор не был слишком уж сильно ранен, и они оба успешно добрались домой. В конце концов его план был успешным. И в любом случае Тор точно не собирался ничего этого рассказывать родителям – он и понятия не имел, что Локи сделал это специально. И все же. Он продолжал представлять себе искажённое болью лицо брата, даже когда лег в постель и попытался заснуть. Локи очень удивляется в первый раз, когда один из друзей его брата навещает его. В большинстве своём потому, что он не ожидал, что первым из них всех будет Вольштагг. Массивный мужчина стоит в дверях его камеры, глядя на него с совершенно жалким выражением лица. Локи задумывается, а не настоял ли Тор на его визите. – Мне жаль, – резко говорит Вольштагг, – если я когда-нибудь говорил тебе что-то обидное, и тем довёл тебя до этого безумия. Локи моргает, долго и медленно. Что-то в нем, что-то мягкое и глупое, радо слышать его слова. Как часто он был объектом жестоких издёвок Вольштагга и Фандрала, замаскированных под дружелюбие? Как неприятно это было, наблюдать, как этот огромный жирный идиот смеётся, увидев Локи коронованным? Но что могло заставить Вольштагга увидеть свои ошибки? Что могло привести его просить прощения? – Безумие? – повторяет он низко, задумчиво. Вольштагг ждёт, как если бы ожидает, что он ещё что-нибудь скажет. Ровно наоборот, Локи не открывает рта, удерживая то, что хочет сказать. – В дни после того, как ты – пал, – торопится Вольштагг. – Тор поговорил с нами. Его время в Мидгарде изменило его, знаешь, – и возможно, он не видит, какой эффект имеют эти слова на Локи, или он просто не может остановиться, когда уже начал, – и он думал о годах, когда мы росли вместе, он сказал, что думал, может, у тебя были причины чувствовать себя нежеланным, и я хотел сказать, что если я имею к этому отношение… Он будет продолжать вечно, если Локи не перебьёт. – Тор – дурак, – холодно говорит он, вставая с кровати. – И его время на Земле этого не изменило. Теперь ты выискиваешь меня, чтобы извиниться, потому что ты боишься разделить вину за мои действия. Трус. Идиот! Насколько же я должен быть слаб по твоему мнению, чтобы сойти с ума из-за плоских колкостей и глупых шуток, которые вы могли придумать? Ты всегда переоцениваешь свой интеллект и ценность для своих компаньонов. Ты произносишь напыщенные извинения, потому что это заставляет тебя чувствовать себя благородным и добрым. Ты провёл бы время продуктивнее, толстея, пока не взорвётся живот, жирный ты олух. К моменту, как закончил, он уже подошёл к двери, и с каждым шагом Вольштагг отступал с широко-широко распахнутыми глазами, побледневший. Локи не может схватиться за зачарованные прутья двери, так что он сжимает кулаки по бокам и мечтает иметь возможность призвать кинжал, чтобы метнуть ему в живот. – Я не отзываю своих извинений, – говорит Вольштагг через некоторое время, стараясь сохранить хоть какое-то достоинство, и коротко кланяется, пытаясь быть вежливым. Локи смотрит, как он уходит и чувствует удовлетворение, устраивающееся внутри своего тела, болезненное, но приятное. Фригга приходит через неделю после визита Вольштагга. Она стоит возле двери и молча смотрит на него, пока он лежит на кровати, смотря в потолок. Он выдерживает это молчаливое изучение так долго, как может. Когда он говорит, его голос лёгок. – Ты тоже пришла извиниться? – За что? – спрашивает она, и он хмыкает, хотя и чувствует себя непонятно раненым ее словами. – Ты солгала мне, – говорит он. – Ты солгал мне, – напоминает она. – Ты лжёшь всем, ты всегда лжёшь. Что-то есть в ее голосе, вроде удовольствия или отступления, что заставляет его обернуться и посмотреть на неё. Ее глаза блестят, но она собрана, и ее причёска и одежда идеально выравнены. Именно она научила его всегда быть внимательным к внешности. – Я учился у лучших, – говорит он. Он все ещё не желает вставать – он выше неё и веками был выше, но сейчас он хочет смотреть на неё снизу вверх. Что-то, похожее на начало улыбки или гримасы, на секунду растягивает её губы. – Ох, Локи, – низко говорит она, и дрожь ее голоса облегчает боль в его груди. – Было нормально избегать ответственности, когда ты был ребёнком. Сейчас это не так. Тысяча жестоких реплик просится к нему на язык, тысяча злых, ранящих, обвиняющих ремарок, которые, он уверен, заставят ее потерять хладнокровие и дадут ему знать, что он достаточно важен для неё, чтобы суметь причинить боль. Но это Фригга. Это женщина, которую он звал матерью практически тысячу лет. Он приподнимает брови и снова возвращает взгляд на потолок, продолжая молчать, и отказывается смотреть на неё остаток ее визита. Отпустив, он падал долгое, долгое время – сквозь космос, сквозь звезды, ослеплён и оглушён видом и молчанием. Первое время он ни о чем не думал, не чувствуя ничего, кроме боли падения. Когда он не умер после нескольких ужасных минут, он почувствовал себя до странного смешанно. Это было знакомое чувство, но в кои-то веки он не мог даже винить Тора в своём провале – он смог отпустить, и это была только его вина, что он не смог заставить себя перестать инстинктивно использовать свою магию, чтобы закрыться от мёртвого, холодного вакуума космоса. Ну, хотя бы от вакуума. Он не мог видеть свою кожу, не мог двигать ничем, кроме век, пока падал, но он знал, что он был по-Йотунски синий. Спустя некоторое время он закрыл глаза, желая избежать ужасающе чудесных видов вокруг него. Он почти смог притвориться, что спит дома в кровати, что, может, это какой-то дурацкий сайд-эффект от неправильно созданного заклинания. Что все, начиная с момента, как его отец объявил, что Тор будет королём, было всего лишь ужасным сном. Если бы только боль и натянутость его магии не были такими настоящими, он мог заставить себя поверить в это. (Позже, когда Читаури нашли его и предложили ему королевство, он закрылся от слабости и этого воспоминания. Он выжил не потому, что не смог умереть – потому, что Тор не смог убить его.) Сиф навещает его дважды. В первый раз она выливает на него все своё осуждение, пока он сидит и наблюдает за ней с весёлым и вовсе не возмущённым выражением лица. Он почти не обращает внимания на ее слова. Вместо этого он фокусируется на ее лице, на ее праведном гневе и нахмуренных бровях. Когда она заканчивает и просто стоит там, молча, ожидая неизбежного извержения злобы и ненависти, он улыбается и абсолютно искренне говорит ей, как разочарован он был, когда Разрушитель не смог убить ее и радуется проскочившей на ее лице боли, которую она не может удержать. Когда она приходит во второй раз, она намного спокойнее. – Я хочу сказать, что мы никогда не были друзьями, – говорит она ему, и он почти закатывает глаза. Я тоже мог тебе это сказать, хочет он сказать, но она продолжает, – Но лгун здесь ты, не я. Она уходит безо всяких жестов вежливости, не давая ему шанса с достоинством ответить. После этого он улыбается, с жёсткостью в глазах. Когда они были маленькие, Локи обрезал ей волосы. Он сделал это как услугу, пусть и непрошеную. Сиф всегда жаловалась, что они мешаются на тренировках и учебных сражениях, и хотя она никогда не предлагала кому-то обрезать их для неё, он знал, что чтобы избавиться от проблемы, нужно просто избавиться от волос. Он тщательно все спланировал и забрался в ее комнату без проблем. Будучи там, он стоял над ее кроватью с ножом в руке, смотря, как она спит. Долгое время Локи ждал, вдруг запутавшись. Он был уверен, что то, что он делал, поможет ей – в идеале, по крайней мере. Он также был уверен, что она будет очень огорчена. Потребуется некоторое время, чтобы она осознала, что на самом деле он помог ей избавиться от этой бесполезной роскоши, от длинных, прекрасных волос, которыми она всегда так раздражающе гордилась. Но он уже зашёл довольно далеко. Смысла возвращаться назад не было. Он потянулся и одним плавным движением подхватил ее волосы и обрезал их до затылка. Когда Фандрал наконец решает почтить клетку Локи своим присутствием, он, очевидно, делает это неуверенно. Вольштагг, должно быть, рассказал, что случилось во время его визита. – Ну привет, Остроязыкий, – говорит он с наигранной весёлостью. Дурак – все от его осанки до его голоса говорит о том, как ему неспокойно. – Ну привет, шлюха, – ярко отзывается Локи. Он едва закончил свой утренний приём пищи и рад развлечению, которое предоставит Фандрал. – Если ты пришёл искать помощи в исцелении какой бы то ни было ужасной болезни, которую ты получил от самой недавней девицы, боюсь, я вынужден отказать. Видишь ли, моя магия сейчас связана. – Ты слегка промазал, – говорит Фандрал, и он пытается превратить это в добросердечный жест. Локи этого не примет. В течение тридцати минут Фандрал сбежал и Локи снова остался один, строить заговоры и бесконечно, бездумно размышлять о прошлом. Будучи молоды, они все были друзьями. Мрачная молчаливость Огуна, юмор и хвастовство Фандрала и Вольштагга, запал и сардонический юмор Сиф, все это отлично скрашивало занудство Тора как старшего брата. Прошло много времени, прежде чем Локи начал ненавидеть их. Прошли многие, многие дни нескончаемых насмешек, обидных замечаний о его женственных навыках и неблагоприятных сравнений с достижениями Тора, прежде чем он начал желать им зла. Если они все ожидали, что им воздастся по заслугам, в их понимании, Локи никогда не считал, что в это воздаяние входил и он. Его насмешки стали более жестоки с прошедшими годами, более острые и точные, причиняющие скорее боль и стыд, чем радость и смех. Так что он нравился им все меньше и меньше, и они ему тоже, пока наконец Локи не оказался всего лишь нежелательным таскающимся с ними младшим братцем Тора, изолировавшимся и злым. Они все видели, как его улыбки становились более и более фальшивыми в их присутствии, они, знавшие его с детства. Они волновались за Тора, не за него, потому что если кто и не видел в Локи жестокости, это был его собственный тупой болван-брат. Когда приходит Огун, он даже не пытается говорить. Он смотрит на Локи с непроницаемым лицом, и Локи, всегда ненавидевший его больше, чем других дружков Тора, пытается спровоцировать реакцию. – Так Огун пришёл посмотреть на злобного предателя-принца Асгарда, ныне павшего, – говорит он. – Жаждущий боев Огун, чьи чресла желают только вида крови и смерти, кто трахает тела своих врагов, дабы продлить ощущение победы. Жалкий отброс. Ты думаешь, что лучше меня? Все, что он получает за свои усилия, это изменение выражения лица, от нейтральности к чему-то вроде отвращения. Огун всегда был слишком умён, чтобы попасться в ловушку разговора с ним, когда он в жестоком настроении, и он бесцеремонно уходит, пока Локи плюётся ядом. Один говорил с ним один, утром, перед запланированной коронацией Тора. Он спрашивал об обучении Локи, его приключениях, его мнении об управлении. Локи отвечал так детализировано, как мог, радуясь его вниманию и надеясь, что сможет впечатлить его. Тогда Один спросил о Торе и что Локи думал о его способностях, и Локи замолчал. Он-то думал, Один хотел поговорить о нем самом, заинтересовавшись младшим сыном, но нет, это было всего лишь прикрытие. Это всегда было только ради Тора. Так что он солгал. Он улыбнулся и сказал, что хотя он и считал, что Тор иногда мог быть упрям, он был уверен, что корона поможет ему повзрослеть и стать более ответственным. Один внимательно смотрел на него, пока он говорил, и после положил руку ему на плечо. – Локи, сын мой, я рад слышать это от тебя. Твой интеллект и твоя дипломатия сделают тебя великолепным советником для короля Асгарда. Эти слова оставили тепло внутри Локи, такое, что он почти сломался и рассказал отцу правду. Но нет. Он уже сделал свой ход. Отступать теперь поздно. Одним утром, когда Локи просыпается, там Один, стоит по другую сторону двери клетки. Локи садится на кровати и опирается на стену, наблюдая за ним. Его – Всеотец полностью одет в свою королевскую броню, но он выглядит как старик, изношенный и отягощённый грустью и разочарованием. Смотря на него, Локи едва верит, что он когда-то считал его неукротимым. – Сын мой, – начинает он, и Локи смеётся. Он смеётся долго, будто бы находит эти слова скорее уморительными, нежели болезненными. Он знает, что Один смотрит на него, не одобряя, и все, о чем он может думать, это ты не можешь меня так называть, не после того, как сказал нет, не после того, как позволил упасть к Читаури. Когда его смех наконец затихает, он трясёт головой и закрывает глаза. Когда он их открывает, он видит, что Один ушёл. В ночь перед тем, как Тору официально отдадут Мьёльнир, он пришёл в комнату Локи. Они приходили друг к другу в комнаты все время, но они стали делать это реже и реже, когда стали старше, так что хотя не то чтобы Локи был удивлён, обнаружив ожидающего его возле двери брата, он не то чтобы ждал его. Тор, как оказалось, нервничал и хотел, чтобы младший брат успокоил его, сказав, что он будет достойным носителем Мьёльнира. Локи усмехнулся и напомнил ему, как он только недавно повёл Сиф и Тройку Воинов в большой поход в Ванахейм, и Тор улыбался и смеялся с ним, успокоенный. Как же Локи обижался на него тогда! Он никогда на самом деле не хотел иметь Мьёльнир, но их отец достаточно ясно сказал, что владеть им – великая честь. Он также весьма ясно сказал, что Тор всегда был тем, кому его однажды отдадут, и только по этой причине Локи желал его. Он был не менее храбрым, чем Тор, не менее достойным – или так он верил. Но Один никогда даже не рассматривал его кандидатуру. Тор же даже не подозревал. Они сидели рядом на массивной кровати Локи, в его заставленной книгами комнате, и Тор был взволнован и испуган одновременно и в то же время абсолютно честен. Локи мог только улыбаться и говорить мягкие банальности. Он рассказал ему такие маленькие белые обманы, о том, что Тор, конечно же, такой благородный и сильный, что Локи даже не сомневается в том, что он достоин молота. О том, как он был рад увидеть Тора, поднимающего его высоко перед всем Асгардом, и чтобы народ выкрикивал его имя с любовью и уважением. Локи всегда так лгал. Правда – что он считал Тора дураком, невыносимым, слишком высокомерным, абсолютно не заслуживающим похвалы и любви, следующей за ним, куда бы он ни пошёл – разбила бы его брату сердце. И это было то, причиной чего он ни за что не захотел бы стать. В конце концов, кровь не вода. Тор был его братом, и поэтому, если не по какой другой причине, Локи должен был любить его. Каждый день его заключения Тор приходит к нему на час. Первое время Локи не может контролировать свою злобу и вгрызается в него жестокими словами, пока длится визит. Когда Тор пытается ответить, это освещает день Локи, и они проводят все время, обмениваясь криками, обвинениями и изощрёнными ругательствами. Постепенно Тор учится контролировать свой темперамент, и не говорит вообще. Разгневанный, Локи угрожает всему, что Тор считает дорогим ему – его друзьям, Мидгарду, милой Джейн, даже Асгарду, и Фригге, и Одину. Лицо Тора мрачнеет, но он не отвечает. Так что, наконец, Локи прибегает к молчанию. С его обычной неуклюжестью, Тор пытается заговорить с ним, как-то загладить свою вину. Он часто спрашивает, что делал Локи после падения, где оказался и что с ним делали. Как он попал к Читаури. Почему сделал все то, что сделал. Он предлагает прощение, все, что может, принятие, любовь, братство. Локи совершенно не составляет труда обособиться от его голоса и полностью его игнорировать.