[х]
Гарри не помнит, когда ему начали сниться кошмары. И, если честно, Гарри абсолютно на это наплевать, потому что они уже есть, и с этим, как говорится, ничего не поделаешь. Гарри закрывает глаза, и темнота затягивает его, обнимает липкими ладонями и прижимает к себе. Она холодная, почти-что-осязаемая-на-коже и настолько кромешная, что Гарри не может разглядеть даже собственные ноги. Страх поднимается из глубин его желудка, но Стайлс сжимает руки в кулаках, и легкая боль успокаивает его достаточно для того, чтобы осторожно побрести вперед. А потом темнота вспыхивает яркими красками, меняется, преображается, и вот уже перед Гарри — пылающие огни фонарей, тротуар, уходящий далеко вперед, и мост. Тот самый мост. Впереди, вцепившись побелевшими пальцами в перекладины, балансирует на краю Алекс. Гарри чувствует, как у него все внутри сжимается, скручивается в тугую пружину, и поднимается вверх, перекрывая дыхательные пути, потому что, нет, нет, только не это, Господи, не заставляй меня переживать это снова. (Не заставляй смотреть, как любимый человек расстается с собственной жизнью, а я ничего, черт побери, не могу с этим поделать). Глаза Алекса стеклянные, а лицо безмятежное, будто уже мертвое, но оно все еще такое родное-родное-безгранично-родное, и Гарри кусает запястье в попытках удержаться от крика или — что еще хуже — слез. Он считает удары сердца, чтобы было легче, чтобы не сойти с ума от тишины, стоящей вокруг. На шестьдесят первом Алекс все-таки делает этот чертов шаг вниз, в пустоту, а Гарри просыпается с потом, который льется по его лицу и смешивается со слезами. Часы, стоящие возле кровати, показывают полпятого утра, и Гарри обессиленно откидывается на спинку и поджигает сигарету. Воспоминания прожигают его грудную клетку похлеще, чем могла бы сделать это любая серная кислота, и Стайлс отдал бы все, что у него есть, только за возможность забыть о своем прошлом на один день. Забыть все. (Немыслимая для него роскошь).[х]
— Как ты себя чувствуешь, сынок? — Энн ловит его, когда он тихо спускается по лестнице, натягивает куртку и берется за ручку двери. Гарри вздыхает и медленно оборачивается, коря себя за то, что не выскочил на улицу сразу. Убегать позорно, да, но не тогда, когда ты уже давным-давно сдался. Мать обнимает себя руками (в доме холодно, батареи совсем не работают) и смотрит пристально, ожидающе, но вместе с тем — смиренно. Будто уже готова услышать плохой ответ и установила вокруг себя защитный барьер — приобретенное после разговоров с кучей психологов качество. — Прекрасно, мам, — говорит Гарри и натягивает на лицо улыбку. Он столько раз тренировался перед зеркалом улыбаться искренне, что теперь это не составляет никакого труда, но врать матери — все еще хреново. К этому нельзя привыкнуть. — Лучше не бывает. Энн, кажется, действительно верит ему (или, по крайней мере, хочет поверить). Она радуется, как маленькая девочка, и приносит с кухни контейнер с лазаньей, чтобы ему было, что поесть в школе. Гарри целует ее в щеку и игнорирует стойкое ощущение, будто внутри что-то гниет.[х]
Гарри пятнадцать, когда он понимает, что ему нравятся далеко не только девочки. Гарри пятнадцать, когда он знакомится с Алексом. Он в одиннадцатом классе, играет в футбольной команде на месте нападающего и состоит в одной из самых популярных компаний в школе, и это все, что Стайлс знает о нем до непосредственного знакомства. Случай сводит их на одной из тех никчемных пятничных вечеринок, на которую Джемма протаскивает Гарри. На часах десять, Стайлса тошнит от пары рюмок водки, поэтому он поднимается наверх, чтобы найти свободную комнату, и когда открывает первую дверь, то замечает Алекса. Парень сидит на краешке кровати с печальным выражением на лице, а когда слышит скрип открывающейся двери, поднимает взгляд. В то мгновение, когда они смотрят друг на друга, Гарри понимает — он попал. Пиздецки попал. (Потому что глаза у Алекса карие, невероятно глубокого оттенка, с вкраплениями золотого цвета, и в них Стайлс видит разрушенные парусники, истоптанную тяжелыми подошвами надежду и океаны отчаяния. Потом Алекс моргает, и в них остается только легкая грусть. Гарри уверен, парень с удовольствием упрятал бы и ее подальше, но не получается). — Уходи, — хрипит Алекс. Его голос слабый и тихий, как летний ветерок, почти неслышный, и Гарри качает головой, делая шаг вперед. — Проваливай отсюда немедленно, если не хочешь, чтобы я набил тебе морду, — выпаливает кареглазый, но это всего лишь защитная реакция, последняя попытка сопротивления, так что Гарри не воспринимает слова парня всерьез. Он присаживается на кровать, рядом, не понимая, откуда у него взялась смелость на этот поступок (дело в алкоголе, определенно в нем). И ждет. Алекс срывается почти сразу же. Всхлипывает и дрожит, а слезы стекают по его щекам и капают на джинсы, оставляя маленькие мокрые пятнышки, как после дождя. Гарри разводит руки в стороны, и проходит, кажется, целая вечность, прежде чем Алекс льнет к нему. Он цепляется за Стайлса, как за спасательный круг, и шепчет-шепчет-шепчет, всхлипывая. Оказывается, что отчим избивает его, а мать ненавидит после того, как парень сознался в своей ориентации. Друзья пытались подсадить на наркотики, но Алекс не хочет гробить свою жизнь, так что отказал им, и теперь он один. Совсем один. Гарри тоже, в некотором роде, один, поэтому он обещает, что будет рядом, ведь, хэй, два одиночества могут составить друг другу неплохую компанию, правда? Алекс обнимает его еще крепче и утыкается в шею (знак полного и безоговорочного доверия), сбивчиво повторяя «спасибо». (За окном падает снег).[х]
Гарри считает до десяти, прежде чем зайти в школу. Его руки немного трясутся, а в груди саднит, но Стайлс заставляет себя успокоиться и открыть дверь, даже если все, чего ему хочется — это сбежать куда подальше от города, душащего похлеще удавки, и людской толпы. Но больше всего — от себя. Гарри натягивает капюшон и прячется в огромную, безразмерную серую толстовку, как во вторую кожу, как во броню, которая не позволит ни единому человеку докоснуться до его почерневшей души или увидеть истерзанное сердце. На самом деле, Стайлс думает, что он никому вообще не сдался, но за несколькими слоями одежды все равно проще. Гарри подходит к своему шкафчику, чтобы забрать нужные учебники (химия-биология-физика-искусство, как будто может быть что-то хуже?), и краем уха слышит громкий и такой невероятно искренний смех. Он взмывает над шумом голосов, парит над ними и застывает где-то внутри, сворачивается теплом на дне желудка. Гарри поворачивается и тут же замечает невысокого шатена, который сейчас хихикает — хихикает, черт возьми! -, глядя в свой телефон. Его щеки красные, а губы цвета спелой рябины. Он выглядит живым, беззаботным и таким (ну-хватит-уже-пожалуйста) с ч а с т л и в ы м, что Гарри тошнит. (Потому что он ведь тоже таким был. Когда крепко сжимал теплую ладонь, целовал губы вкуса сигарет и карамели и засыпал в успокаивающих объятиях, но нет, ни за что, Гарри не будет вспоминать о тех временах. Слишком уж тяжело). Стайлс закидывает в рот две пластинки мятного орбита и сравнивает себя с разрушенным карточным домиком, пока идет на урок. Ветер поднял карточки в воздух, разметал по земле так, что отыскать их можно лишь с большим трудом, а возвести сооружение заново — и подавно. Гарри пытается вот уже целый год, но, несмотря на все старания, ничего не выходит.[х]
Со среды начинаются проливные дожди, стекающиеся в моря где-то в легких, пропитывающие одежду, и уровень паршивости Гарри стремительно ползет вверх, но он привычно забивает на это и просит Джемму заварить кофе. Сестра хмыкает, но не язвит, и шевелит губами, напевая что-то, пока заливает стакан кипятком и накладывает сахар. Гарри наблюдает за каплями, стекающими по стеклу, и машинально стучит пальцами по столу. Дурная привычка, что уж тут поделать? — Ты выглядишь так, будто упал с высоченного небоскреба, а потом тебя переехал грузовик, — нарочито-небрежно бросает Джемма, ставя перед ним чашку. Гарри пожимает плечами, мол, знаю, сестренка, знаю, это все от паршивой жизни, и отхлебывает. Кофе приторно-сладкий, и у Гарри едва получается сдержать кашель, он сдерживается только из уважения (плюс еще пять очков к его карме) и допивает за четыре глотка. — Хорошего дня, Джемс, — желает Стайлс, кладя чашку в раковину (с горой немытой посуды), и выскакивает за дверь. Вот и весь разговор. Дождь чувствуется на его коже таким же прохладным и ласковым, как год назад, будто все по-прежнему (что за наглая ложь). Год назад у Гарри был Алекс, а теперь он одинок, а там, глубоко внутри, под броней из ребер, у него догнивает любовь. И от этого жестокого контраста Гарри почти что кричит.[х]
В пятницу у Гарри первой парой стоит физика, которую парень не понимает, да и в принципе терпеть не может, так что он бессовестно прогуливает ее, прячась в школьной курилке. Глаза Гарри болят, а руки трясутся, пока он пытается поджечь сигарету и думает о том, какой же он жалкий. Алекс ушел (покончил жизнь самоубийством, называй вещи своими словами, маль-чик) больше года назад, пора бы уже смириться и жить дальше. Но Гарри не может, и ему от самого себя противно. Гарри только-только затягивается, когда в курилку вбегает тот самый несправедливо-счастливый-парень-с-громким-смехом, которого он заметил в понедельник. Его волосы мокрые от дождя, который все еще продолжает заливать улицы, и растрепанные, а глаза, оказывается, какого-то необычайного голубого оттенка, чертовски пронзительные. Гарри и не думал, что у людей бывают такие (хотя, может, это и линзы, не редкость в их времена). — Привет, — здоровается шатен и улыбается ему тепло и открыто, как улыбаются только лучшим друзьям после долгой разлуки, а Гарри определенно не попадает в эту категорию, поэтому просто кивает. Говорить ему не хочется, хотя неудивительно, ему в последнее время вообще ничего не хочется по-настоящему. Голубоглазого его дружелюбие и молчаливость, похоже, ничуть не смущают. Он встает рядом, так что они почти соприкасаются плечами, и дым от его сигареты подозрительно пахнет вишней. Гарри не любит вишню, но сейчас от этого запаха вкупе с никотиновым ядом в крови ведет похлеще любого виски, и все ненужные мысли лопаются, как мыльные пузыри. Какое облегчение, ей-Богу.[х]
Счастливого-парня-который-курит-вишневые-сигареты, оказывается, зовут Луи, он в одном классе истории с Гарри, и возможно парень заметил бы это и раньше, если бы не спал на этом предмете, но что есть, то есть. Сегодня ночью ему не снилось ничего, так что Гарри чувствует такую забытую бодрость, и это воодушевляет, заставляет поверить в то, что все еще может быть хорошо, даже если это не правда. Луи опаздывает на несколько минут и вбегает в кабинет с взъерошенными волосами и искрами в глазах. Учитель смотрит на него снисходительно и лишь отчасти возмущенно и обещает в следующий раз послать к директору, потому что это третье опоздание на этой неделе, но Луи, кажется, угроза нисколечки не пугает. Он подмигивает преподавателю, что вызывает смешки по всему классу, и в тот момент, пока парень идет между рядов, их глаза встречаются, и у Гарри внутри взрывается что-то теплое, опаляющее его грудную клетку. Сейчас глаза Луи голубые, цвета безоблачного неба, и почему-то нежные. Они совсем не напоминают глаза Алекса — те были карими и потерянными, и такими несчастными, даже когда он признавался в любви, и Гарри не позволяет вспоминать (ломать себя) дальше. Прошлое должно оставаться прошлым, или как там говорится?[х]
Их история длиной в один год и несколько месяцев начинается с вечеринки, за которой следуют интимные разговоры, медленные поцелуи, обмен самыми тайными секретами, знакомство с родителями друг друга и еще куча вещей, о которых даже вспоминать б о л ь н о. С Алексом Гарри впервые пробует курить, кашляя от того, что дым попадает не в то горло, и занимается сексом. С Алексом Гарри впервые влюбляется и со страхом признается матери, что он — гей. А в сентябре Алекс спрыгивает с моста. (и это как получить пулю в спину от друга. Несправедливо, неправильно, нечестно и еще множество сплошных не. Гарри даже сначала думает, что это какая-то злая шутка, потому что Алекс был веселым и общительным, и ж-и-в-ы-м. Такие люди не поканчивают с собой, правда же? А потом Стайлс начинает ненавидеть себя за то, что не заметил. Не уследил). Гарри повторяет имя Алекса раз за разом, как собаки скулят о своих хозяевах, когда те уходят, чувствуя пустоту в своем животе. Пока не понимает — Алекс не придет. Н-и-к-о-г-д-а. (Хочется свернуться калачиком и умереть тоже, потому что не верится, что когда-нибудь станет лучше).[х]
(Родители Алекса не устраивают похороны, зато передают записку, которую парень оставил для Гарри. В ней три бесчувственных «Мне очень жаль». Никаких объяснений и банальных «Я люблю тебя», и Гарри разбивает кулак об стену, потому что ему тоже очень жаль. Их мечты, любовь и — совсем немножко — себя).[х]
В воскресенье Гарри просыпается в шесть часов утра и пытается вернуть себе контроль над собственным разумом, утыкаясь в колени и считая свои собственные вдохи. Паника исчезает так медленно, что Гарри кажется, проходит несколько часов, прежде чем он снова может думать о чем-то, кроме Алекса и его самоубийства. (Гарри даже спустя столько дней понятия не имеет о настоящих причинах его поступка, но, если честно, думать о них не особо хочется. Гарри уверен, люди расстаются со своей жизнью, только если она совсем испортившаяся. Сломанная. Как у Алекса). Остаток дня Гарри проводит в постели. Он смотрит новые серии «Как избежать наказания за убийство» (Стайлсу нравится осознавать, что есть люди, которым гораздо хуже, чем ему, пусть это и несколько жестоко) и выкуривает две пачки сигарет. Горький дым пропитывает Гарри полностью, и на грани сознания мелькает мысль, что таким образом он заработает себе рак легких к тридцати, но на это глубоко плевать. (Гарри потерял свой инстинкт самосохранения и желание жить год назад, так что все в порядке).[х]
Следующие понедельник—вторник-среда—четверг-пятница смешиваются, путаются между собой. К концу недели Гарри чувствует себя больным и полностью выжатым, и он больше не знает, сможет ли справиться со своей абсолютно-точно-ненормально-сильной тоской по Алексу и кошмарами в одиночку. Вечером пятницы звонит ответственный по успеваемости их школы (Гарри не помнит, как его зовут, но не то чтобы это было важно). Он сообщает маме, что он, Гарри, в последнее время очень плохо учится, на уроках спит, не делает домашнее задание… В-общем и целом все сводится к тому, что он — безнадежный подросток, и если не возьмется за ум, то будет исключен. Что самое ужасное в этой ситуации — уязвимость в глазах матери и ее дрожащий голос, когда она спрашивает Гарри, почему это происходит. Стайлс хочется закричать, что ему, черт возьми, чертовски хреново, что он почти не спит из-за кошмаров, травится обжигающе-горячим кофе без сахара, что его жизнь так и не наладилась после того, как он потерял Алекса, хотя все уверяли, что станет лучше. Гарри почти выпаливает «Я устал жить, разве ты не видишь, мама? Как-то не до домашних заданий и уроков», но прикусывает язык в последнюю минуту. Ему не нужно, чтобы мама чувствовала себя преданной, а еще — чтобы отправила к психологу. — Мне все еще тяжело, мам, — в конце концов, говорит он. — Иногда я вспоминаю его, Алекса, довольно часто, на самом деле, и я не могу отпустить прошлое. Но я стараюсь, я исправлюсь, обещаю. Совсем скоро. Это, конечно, не вся правда, далеко не вся, потому не отражает его реального состояния. В этих словах больше надежды и обещания, чем есть у Гарри. — Ох, сынок, — мама улыбается с облегчением, и Стайлсу интересно, о чем же она думала, когда задавала этот вопрос. О наркотиках или секте, наверное. Какая же глупость. — Ты должен был рассказать раньше. Все будет хорошо, я обещаю. Мы справимся с этим. Теперь справимся. (Энн заказывает две больших пиццы с сыром, и когда Джемма возвращается со свидания со своим парнем, они втроем заваливаются на диван — смотреть «Один дома». Гарри так давно не проводил с сестрой и мамой время, что забыл, как прекрасно — быть частью семьи. Он не вспоминает об Алексе весь вечер. Ни единого раза).[х]
Первое число ноября приходится на понедельник (что немножко смешно, ведь начало месяца само по себе символизирует новую жизнь), и Гарри обещает себе, что начнет заново. На этот раз точно. Он просыпается в четыре утра (по будильнику) и прибирается в комнате, потому что там вот уже несколько месяцев такой непорядок, буквально разгром, будто торнадо промчался. Надевает черную футболку вместо кофты с длинным рукавом и пьет чай с бергамотом, а не привычный кофе. Ноябрьский влажный воздух пахнет надеждой, и Гарри смеется, вдыхая его полной грудью. Становится легче. (Наконец-то, Господи-Всемогущий-Боже).[х]
Когда уроки заканчиваются, Гарри снова чувствует себя конченым неудачником, потому что он не понимает большую часть предметов и не уверен, что сможет нагнать остальных учеников. Это грустно и словно удар под дых, и Гарри хочется курить как никогда за всю свою гребаную жизнь, только вот сигареты кончились, а денег на новые, увы, нет. Гарри повторяет около тридцати раз шепотом, что все будет лучше, сидя на стульях возле выхода из школы, наклонившись головой к коленям, и нихрена в это не верит, как и в старые-добрые. А потом появляется Луи. Как чертик из табакерки. Как ч у д о, которого Стайлс давно перестал ждать. — Ты в порядке, Гарри? — спрашивает Луи, присаживаясь рядом, и Гарри не знает, что его удивляет больше — беспокойство в темно-синих, словно море перед штормом, глазах, или то, что парень знает его имя. Наверное, все-таки, первое. И Гарри понимает, что ему нужно бы промолчать, сбежать или попросту соврать, как он всегда это делал, но под взглядом этих глаз не получается, так что он неуверенно (но честно) отвечает «нет» и царапает ногтем бледную кожу запястья. Луи не интересуется, в чем проблема. Луи понимающе улыбается, кладет руку Гарри на плечо и предлагает подвезти до дома, и у Стайлса под одеждой, в месте прикосновения, бурлит тепло. Он соглашается.[х]
Они почти не разговаривают. Один раз Гарри просит у Луи сигарету, потому что его закончились, а от желания покурить зудят кончики пальцев и болит голова. Луи с усмешкой достает из бардачка наполовину полную пачку мальборо и говорит, что Стайлс может забирать всю. Это Зейна (его, вроде как, друга), который решил избавиться от «такой вредной привычки», а Луи предпочитает вишневые, так что все в порядке. Гарри не верит в человеческую доброту, но похоже, вот она — во всей своей красе, и возможно ему стоит пересмотреть свои взгляды. Раз уж все равно взялся менять жизнь. (Гарри обещает себе, что сделает это обязательно. Когда-нибудь. Но не сегодня). Сегодня Гарри улыбается уголками губ и с облегчением затягивается, а Луи включает радио и подпевает музыке из колонок оставшуюся часть пути, ничуть не смущаясь. Сегодня Гарри смотрит на Луи и уходить ему как-то вообще не хочется.[х]
Во вторник-среду Гарри честно отсиживает все уроки, прекращает пить кофе (совсем) и улыбается прохожим на улице. Солнце, наконец вышедшее из-за туч, такое по-ноябрьски яркое, но до странности теплое, и Гарри думает, что это что-то вроде одобрения Вселенной. Что-то вроде, ты на верном пути, мальчик, продолжай в том же духе.[х]
А в четверг Луи ловит его в коридоре (переплетает их пальцы и утягивает Гарри к шкафчикам), предлагая пообедать с ним и Зейном. Стайлс почти не слышит слов, потому что ладонь Луи — такая маленькая и горячая, идеально подходящая его, и Гарри так давно не держал никого за руку. Но потом он понимает, что молчит чересчур долго, и смущенно поясняет, что задумался. Добавляет, что обязательно придет. Луи смеется как-то уж слишком понимающе и напоследок нежно проводит пальцем по коже Гарри. Гарри кажется, что у него кровоточат губы от улыбки (такой непривычно искренней и во все тридцать два). Гарри не понимает, что с ним происходит. (И это, конечно же, обычная человеческая ложь, но к правде Стайлс еще не готов).[х]
У Зейна — волосы черные, как вороново крыло, и уложенные в какой-то замысловатой прическе, глаза цвета виски и чуть загорелая кожа. Зейн по-настоящему красивый, но Гарри думает, что красота эта — аристократичная, сдержанная, холодная, из разряда «ты можешь любоваться, но касаться строго запрещено». Луи представляет Гарри Зейну, который на это закатывает глаза и говорит, что Луи мог бы не притворяться, потому что Зейн все равно в курсе имени кудрявого и всего остального, кстати, тоже. Луи выглядит возмущенным (и немного смущенным), пытаясь испепелить парня взглядом, Зейн непоколебимо берет вилку, натыкает на нее лист салата, не обращая на шатена никакого внимания, а Гарри просто думает о том, что же он подразумевал под «всем остальным» и странности дружбы этих двоих. Впрочем, Гарри не может их судить. У него самого друзья были, разве что, в далеком детстве, и осознание этого отдается саднящей болью у него в желудке. — Хочешь круассан, Гарри? — неожиданно предлагает Зейн, и Гарри так сильно ему благодарен (за необычайно нужный отрыв от собственных мыслей), что понятия не имеет, что с этим чувством делать. — Спасибо, — в конце концов, выдавливает он, и есть что-то правильное (привычное) в том, как Зейн отвечает «не за что», а Луи нагло отламывает у него половину булочки. Гарри сглатывает и сбегает, оправдываясь тем, что ему нужно еще доделать домашнее задание, потому что ему внезапно становится страшно до дрожи в коленных чашечках. (Что он привыкнет/доверится людям, а потом те уйдут, и придется снова собирать себя по осколкам, до крови разрывая кожу).[х]
Ночью Джемма вваливается в комнату Гарри. Ее глаза покрасневшие, кожа бледная, а вены выделяются слишком сильно, и она всхлипывает, когда тянет свое «привет, братец». — Ты пьяная, — говорит Гарри, и это, на самом деле, совсем не вопрос, но Джемма хихикает (тихо и жалобно, больше похоже на очередной всхлип) и падает на его кровать. Она смотрит бессмысленным взглядом в стену и мнет простыни, и Гарри ей не мешает. Гарри прекрасно знакомо это состояние — когда нужно собраться с мыслями (силами), чтобы открыться (вывернуть душу наизнанку) для другого человека. — Джек бросил меня, — осторожно начинает она, и Гарри внезапно кажется, что его сестра не двадцатилетняя студентка. Боль, исказившая черты лица, делает ее старше на пару десятков лет. — Я давно знала, что Джек мне изменяет, но он сказал, что завязал с этим, и я поверила. Но вот он ушел к ней, и это гребаная катастрофа. Конец. Джемма дрожит, плача беззвучно, и Гарри прижимает ее к себе. Сестра не уточняет, чему конец, и Гарри почти уверен, что она не про отношения, а про себя. Он задается вопросом, что все-таки хуже: когда человек уходит к другому или когда умирает. (Первое, определенно, первое, потому что уход означает только одно — отсутствие чувств. И это гораздо больнее, чем смерть. Возможность увидеть любимого в какой-то кофейне или магазине, целующегося с другим). Гарри поглаживает Джемму по спине и позволяет слезам пропитывать футболку. На языке крутится фраза «Вот и все, сестричка, теперь мы действительно родственники — в том, что касается больных-отчаянных-искалеченных отношений». Гарри с трудом проглатывает ее и шепчет банальные глупости о том, что все пройдет, вернется на круги своя, как говорится, и неожиданно понимает, что так и есть. А еще — что он больше не ощущает ту тяжесть внутри себя, которая преследовала круглые сутки. Легкость в грудной клетке непривычная, но такая до жути долгожданная. Возможно, это и есть оно?.. (Выздоровление).[х]
Пятого ноября Гарри пропускает школу, чтобы заботиться о Джемме. Он сидит за столом, грея пальцы о теплую кружку с чаем (он мятный и не такой уж вкусный, но за новым идти лень, так что приходится довольствоваться тем, что есть), когда сестра вваливается на кухню — в растянутой грязной майке, взъерошенными распущенными волосами и абсолютно диким взглядом. В нем отчетливо читается позаботься обо мне, ну пожалуйста, только не спрашивай ни о чем, и Гарри так и делает, потому что они семья. Гарри заваривает ей кофе, разогревает в микроволновке вчерашнюю порцию лапши и, чуть подумав, выкладывает на стол аспирин, зажигалку, сигареты. Стайлс помнит, что Джемма когда-то бросила курить, но сейчас ей это нужно. Гарри уже собирается уйти, но Джемма умоляет: «Останься» и смотрит глазами пристреленного зверя. Гарри хочется найти Джека и набить морду за то, что сотворил с ней такое, но вместо этого он достает из стенного шкафа красное вино. (Лучшее лекарство от печали их грязного двадцать первого века).[х]
Гарри наполнен алкоголем до краев и Джемма, скорее всего, тоже, потому что она напевает say you wonʼt let go и тихо посмеивается. Гарри думает, что отчаяния в ее глазах все еще больше, чем опьянения, но у него в комнате, под кроватью, спрятан еще виски (на черные дни), так что это поправимо. — Расскажи мне о чем-нибудь хорошем, — неожиданно просит сестра и болтает ногами, сидя на кухонном столе. Гарри мог бы придумать кучу ничего не значащей ерунды или вспомнить сюжет какого-нибудь фильма, но он рассказывает о Луи — сияющих голубых глазах, смехе, который наполняет теплом до кончиков пальцев, коже, обласканной солнцем, вишневых сигаретах и правильности. — Он нравится тебе, — Джемма не спрашивает, а лишь константирует факт, и Гарри не отпирается.[х]
— Гарри, — кричит Луи, когда замечает его в коридоре, и налетает с объятиями. Стайлс замирает на мгновение, а потом устраивает руки на его спине, чувствуя себя ослепленным на мгновение. Фейерверки взрываются у него в животе, рассылая тепло по всему организму, и Гарри, честно, не помнит, было ли что-то такое же (сильное) с Алексом. — Я думал, с тобой что-то случилось. Ты вчера не пришел. Гарри не понимает, когда они стали из обычных незнакомцев — людьми, которые беспокоятся друг за друга (друзьями?), но жизнь вообще штука довольно сложная и странная, так что он просто отпускает себя и позволяет плыть по течению. Будь, что будет. — Сестра нуждалась в моей поддержке. Ее парень бросил, — объясняет Гарри. — Передай ей, что она сильная и справится. Я верю в нее, — говорит Луи и прячет облегчение за улыбкой. — А теперь пойдем на историю, кудрявый, учитель с меня сдерет три шкуры, если я снова опоздаю. (- Он так и сказал? — усмехается Джемма, поджигая хрен-знает-какую-по-счету сигарету. Гарри выхватывает ее из пальцев девушки и затягивается сам, сестра абсолютно не возражает. — Ага, — подтверждает Стайлс. — Если у вас ничего не получится, я заберу его себе, — серьезно тянет Джемма, но в ее глазах — искорки озорства и затаенное ожидание, и Гарри сталкивает ее с кровати со словами «даже не думай». Джемма хитро прищуривается, будто поняла что-то очень важное. Ну и Бог с ней).[х]
К понедельнику Гарри почему-то становится хуже. Он просыпается в три часа ночи с застывшей на щеках солью, невозможностью вдохнуть-выдохнуть и тупой болью в висках. У Алекса из его сна — трясущиеся ладони и преданность, перемешанная с карим цветом. Алекс спрашивает Гарри, почему он оставил его, почему разлюбил, когда обещал быть рядом, и Гарри вздрагивает. Гарри кажется, что его саданули ножом в солнечное сплетение или пнули ногой по ребрам, словно провинившегося щенка. Больно так, что все, что Гарри может сделать — это свернуться на кровати, обхватив живот, и замереть, чувствуя, как вскрываются едва затянувшиеся рубцы.[х]
Гарри все же заставляет себя подняться. Он вытаскивает из глубин своего шкафа лиловый (как синяки на его запястьях) свитер и делает такой крепкий кофе, что сводит зубы. Гарри опустошает чашку за считанные секунды, и боль становится терпимее, тоньше. Гарри не может сдаться и сделать шаг назад, даже если это все, чего он хочет, так что он затягивает на своей шее шарф и захлопывает входную дверь.[х]
Луи встречает его на ступеньках школы и чуть вздрагивает, когда видит его разрушенный вид — спутанные кудрявые волосы, потухшие глаза и опущенные уголки губ. Гарри ждет вопросов, требования объяснений или утешения. Гарри ждет чего-угодно, только не того, что Луи крепко обнимет его и шепотом предложит сбежать. (Стайлс не знает, существуют ли на самом деле родственные души, но если да, то Луи — это его родственная душа, потому что никто и никогда не обращался с ним так и не понимал настолько хорошо). — Почему тебе не интересно, из-за чего все это? — спрашивает Гарри, и его голос — хриплый и крошащийся, как печенье в руках или листья под ногами. — Расскажешь, когда будешь готов, — коротко поясняет Луи, несмело касаясь его ладони — своей, и именно в этот момент, когда Стайлсу все еще хреново, когда в его груди что-то хрустит и трескается, а мир вокруг серый и пустой, именно в этот момент Гарри осознает. Он влюблен в Луи. (Гарри отдается этому чувству полностью, не задумываясь о последствиях, и переплетает их пальцы).[х]
Они проводят вместе весь день, гуляя по городу, и возвращаются в машину Луи только, когда замерзают. Их щеки красные, а кожа белая-белая, как бумага, и Гарри думает, что они могут заработать воспаление легких, но это неважно. Гарри отпускает, и это, на самом деле, все, что имеет значение.[х]
Луи целует его, когда звезды сияют на безоблачном небе, а по радио крутят песни birdy. Его губы — это миндальное печенье, вишневые сигареты и топленый шоколад, и Гарри замирает на секунду, ослепленный. Гарри впервые за прошедший год полон любовью, и это опьяняет сильнее, чем вино, которое они пили с Джеммой на днях. Гарри не понимает, как получилось так, что он влюбился в человека, с которым знаком всего ничего, но это то, что есть. Нежность распускается в трещинах его разбитого сердца, когда Гарри целует Луи в ответ и запускает ладони в его мягкие карамельные волосы, и Стайлс уверен - теперь все будет хорошо.