Mindmade

– Я сам себе не хозяин. («Первый мститель: Противостояние», сцена после титров)

      – Проходите, он ждёт вас, – сказала медсестра, симпатичная вакандская девушка. – Только, пожалуйста, не очень долго. Процедуры, режим, понимаете?       Стив кивнул, просовывая руки в рукава белого халата, и шагнул в прохладный полумрак.       Рано или поздно пришлось бы подняться на этот этаж. Войти в его палату.       Лампы дневного света выключены, горит только желтоватая матовая полусфера на стене. Стив приблизился к кровати, окружённой медицинскими приборами. Экраны с показателями, разноцветные индикаторы. Редкие негромкие звуки как болтовня собратьев R2D2. Дверь палаты закрылась, удаляющиеся шаги вскоре затихли.       Чем больше Стив Роджерс размышлял о своей дружбе с Джеймсом Бьюкененом Барнсом по прозвищу Баки, о её начале, развитии и актуальном состоянии, тем больше радовался тому, что этой сферой его жизни никто, в сущности, не интересовался всерьёз.       Во-первых, это, как он считает, никого не касается. Во-вторых, изложение кое-каких событий, которые ему довелось пережить, поставит его в двусмысленное положение, так как противоречит здравому смыслу и привычной большинству людей действительности. Кроме того, многое как будто подзабылось за десятилетия – частично из-за общения с самим Барнсом, частично вследствие пребывания в анабиозе.       Как приятно здесь пахнет, совершенно не по-больничному. Лайм? Мята? Ритуальные травы?       Но почти сразу после возвращения к жизни Стив начал думать о тех событиях – он осознал, что рискует упустить то, чего упускать никак нельзя, – и постарался привести воспоминания в порядок. Среди оттаявших и восстановленных моментов позднего детства и раннего отрочества нашлись такие, которые встревожили его, – во многом потому, что с расстояния в целую жизнь казались неправдоподобными и непонятными, как сны, не кошмарные, но запутанные, изматывающие, увязывающиеся за сознанием после пробуждения. Среди поднятых воспоминаний нашлись и такие, в которых Капитан Америка не был уверен.       Так, надо бы запереть дверь, но изнутри на ней не обнаруживается ни замка, ни задвижки, ни ручки. Можно ли надеяться, что ничьё вторжение не помешает разговору?       Как в памяти, так и в жизни осталось теперь не так много того, в чём можно быть по-настоящему уверенным. Помимо чувства, которое по сей день связывало его с Маргарет Картер, Стив ничуть не сомневался в том, о чём мечтал, – в дружбе.       Настоящая! И чтобы непременно до конца дней!       Стив знал, что эта мечта сбылась.       ...Till the end of the line.       Капитан Америка знал, что жизнь способна разбить даже давно и прочно сбывшиеся мечты.       Два высоких и узких окна напротив двери. Рольставни уже опущены до утра. Интересно, армагеддоноподобная гроза за стенами ещё продолжается?       В такой палате поместились бы три-четыре койки с комплектами оборудования. Стив подхватил металлический стул, стоявший, как ему показалось, слишком далеко от постели пациента. Что это на столике, рядом с пластмассовой таблетницей и бутылкой воды? Книга? Ух ты, мифология Ваканды. На английском.       Стив поймал себя на том, что цепляется за мелочи, детали обстановки, будто боится взглянуть в лицо лежащему... Человеку?       Да, человеку.       Настоящая. И до конца дней.       Рано или поздно придётся обратиться к нему, чтобы заговорить на эту тему.       Между тем пациент приподнялся, держась за поручень на краю кровати уцелевшей правой рукой. Его волосы были аккуратно подстрижены, на чисто выбритом лице ещё темнели кровоподтёки и ссадины. Глаза Баки лихорадочно блестели, он молча разглядывал Стива, пока тот возился со стулом и осматривался. Молча дождался момента, когда смог поймать взгляд друга.       Стив внезапно ощутил, что именно сейчас проиграть в «гляделки» ни в коем случае нельзя. Как тогда. Не отводя глаз, он осторожно уселся, и ножки стула с тихим скрипом подвинулись на напольных плитках. Стив смотрел в глаза Баки, не меняя выражения лица и не мигая. Позднее он не смог бы сказать наверняка, менялось ли выражение лица Барнса.       В глазах уже рябило, и радужная оболочка вокруг расширенных зрачков соперника стала до того схожа с горящим природным газом, что Стива бросило в жар. И тогда сидящий на кровати опустил взгляд. Чуть наклонил голову, как бы кивая наполовину. Стив позвал его, и голос прозвучал встревоженно и хрипло.       Не отвечая, Баки с закрытыми глазами упал на подушку; прошло ещё несколько минут, прежде чем его лицо перестало походить на маску и он спокойно и грустно взглянул на Стива. А затем отодвинулся к стене и жестом предложил другу усесться рядом, прямо на постель, что тот и сделал.       – Пока я шёл сюда, вспомнилась одна схема.       – Что за схема?       – Философская. Или психологическая. В общем, нарисованы два круга, поменьше и побольше.       – Что-то про эрудицию, образованность, да?       – Это о человеческом знании, – ответил Стив. – Круг в данном случае символизирует знание определённого человека. Кто-то знает больше, кто-то меньше. Смысл в том, что чем больше человек знает, тем больше становится того, чего он не знает, за пределами круга. Чем протяжённее граница с областью непознанного, тем больше за ней этого самого неизвестного, а ответы на вопросы притягивают новые проблемы.       – А что, знакомо. Всегда появляются вопросы, когда глубоко копаешь. Вот ты что-то понял, по-настоящему разобрался в том, что узнал, а уже требуется узнать больше. – Баки протянул руку к столику и отодвинул книгу. – Раз уж заговорили о символике, не обойдём и кое-что до неприличия актуальное, хотя и не вчера возникшее.       Стив затаил дыхание. Вот так отказываешься доверять своим воспоминаниям, а они берутся за дело и сами начинают подтверждать свою истинность.       А указательный палец Джеймса Барнса выводил одну черту за другой. Сначала завиток наподобие знака бесконечности, только не дорисованного до конца, под ним горизонтальную линию, вниз от неё вертикальную примерно такой же длины. Последним штрихом стала изогнутая «ножка» в углу между вертикалью и горизонталью.       Господи, неужели мне совсем ничего не привиделось, подумал Стив, поправляя другу подушку. Он внимательно следил за движениями и узнал «иероглиф» – недавно найденный в специфической литературе и тщательно перерисованный в блокнот тибетский знак тульпа. Оставалось молча удивляться тому, что его друг сам напомнил об этом символе и смог начертать его.       – Местные чуют неладное, – тоном заговорщика произнёс Баки, – не нравлюсь я им. Кое-кто крепко подозревает, но, правда, не осознаёт подоплёки неприязни и подозрений. Понять не смогут, нет у них в мировоззрении такого пункта.       Он указал взглядом на столик, где остались книга и знак.       – Баст и другие боги чему только не учили их предков, и искусству, и всяким ремёслам, только не тому, как воплощать придуманных существ силой мысли.       – Ты не придуманный! – оборвал Стив.       – Ой, не шуми, пожалуйста, а то наш тет-а-тет рискует перестать быть таковым. Да и ни к чему отрицать очевидное.       Отвечая, Баки перешёл на шёпот. Снова приподнялся, на этот раз опираясь на руку Стива. Фразы будто ввинчивались в уши, в мозг.       – Ты же, как и я, всё осознаёшь и ничего не забываешь, несмотря на десятилетия во льдах. Помнишь тот майский вечер? Гроза над Нью-Йорком была немногим слабее, чем сегодня за окнами. Снеговика в парке помнишь? Это было в тот же год... А солнечное утро, когда ты основал крепость и позволил мне её посетить? Ну конечно, помнишь, как я помню, только, в отличие от тебя, для меня это первые подлинные воспоминания в жизни.       Целеустремлённость и настойчивость сделали своё дело: постепенно Стив разобрался в нестыковках и странностях своих детских и юношеских лет, и особенности постгибернационного периода его жизни не помешали изысканиям. Знакомясь с настоящим, он и прошлое как будто открывал заново.       Слушая шёпот Баки, Стив подумал о том, что для заметок о загадочном минувшем вскоре потребовалась отдельная записная книжка, за ней ещё одна. Поначалу были запросы в web-поисковиках, в социальных сетях, на сайтах, причём Стив старался не столько напрямую расспрашивать виртуальных собеседников, сколько составлять списки по-настоящему информативных источников, многие из которых оказались доступными только в старомодном формате. Соответственно, следующим этапом стало прилежное изучение литературы. Стив закрыл глаза, сжал пальцами переносицу, мысленно перелистал конспекты. «Фантазия vs реальность», «Восприятие и представление», «Идеи в философии Платона», «Иллюзия», «Мыслеформа», «Визуализация», «Материализация», «Тульпа», «Принцип сознания», «Ноосфера»...       Так не бывает, чтобы теоретический аспект следовал за практическим, да ещё с колоссальным отставанием. Между тем живой результат его личной практики, давней и совершенно неосознанной (хотя и не спонтанной, строго говоря), предложил озвучить воспоминания, принадлежавшие только им двоим:       – Расскажи мне о том, что предшествовало моему рождению. И о нашем детстве тоже. Не потому, что я этого не помню или вовсе не знаю. Нам с тобой пришлось заново искать и узнавать друг друга, так обратимся к нашему общему вчера и найдём самих себя во вчерашнем дне. Хочу услышать... Стив, я как будто не весь, не целиком рядом с тобой, так позови меня опять, разреши войти, позволь мне полностью вернуться в твой мир.       Стив не мог заставить себя перестать смотреть на тускло поблёскивающую металлическую основу на месте левой руки друга. Собственные руки, держащие горячую ладонь Баки, кажутся холоднее металла. Держимся за руки, и всё становится живым и ярким в наших сердцах, в наших умах (прямо как в песне, но кто же это поёт, и таким приятным голосом, не вспомнить сейчас).       – Такое ощущение, будто наши насквозь промороженные умы время от времени пытаются играть с нами по своим правилам, да? Ты довольно долго физически отсутствовал в моей жизни, а с моим сознанием в это время творилось такое, что в те редкие периоды, когда я был в состоянии сам себя осознавать, мне даже казалось, будто это ты, Стив Роджерс, моя тульпа, а не наоборот.       С чего начать – ясное дело, с того, как ты зажмурил глаза и придумал его; да никого я не придумывал, ну-ну, конечно, продолжай убеждать себя...       Приборы продолжали негромко пищать, но он расслышал грозу, далёкую, как его детство. Тогда казалось, что стихия вот-вот разрушит и унесёт Бог знает куда дом, где живут они с мамой, и Бруклин, и цветущие деревья Центрального парка, и сам Нью-Йорк, и весь мир. Тогда маленький Стив Роджерс окончательно подготовил мыслеформу перед визуализацией своей первой и единственной тульпы. При этом он не сумел бы объяснить, что, собственно, делает, и вовсе не знал, что такое мыслеформа, тульпа, визуализация (и материализация тоже). Мыслеформа Стива, ядром которой стала формулировка «мой друг и наша дружба» (то есть образ друга и идея дружбы), обрела отчётливые очертания в пространстве его воображения и переполнилась его жизненной силой (как он сейчас понимает); и тогда тульпа по имени Джеймс, просто Джеймс, без фамилии, без прозвища (и, разумеется, без гражданства и воинского звания), начала жить в сознании мальчика. Она возникла будто от удара молнии, вспоминал Стив, но продержалась значительно дольше, чем разряд между облаком и землёй. Внешне как человек мужского пола, ровесник своего, ну, это...       – Автора, – шёпотом подсказал Баки.       Стив ответил быстрым кивком (не хотелось произносить хозяин, а подходящие слова что-то не подобрались) и добавил, что Джеймс почти целый год оставался нематериальным, но не был иллюзорным, а как это объяснить простыми словами, он, Стив, до сих пор не знает.       – Я с ним, то есть с тобой, и разговаривать не сразу начал.       – А я не сразу начал отвечать. И мог оставаться активным только в поле твоего зрения, помнишь?       – Точно, так и было. Ты казался – без обид! – плоским, двухмерным, каким-то... анимационным, что ли.       – О, кстати об анимации. Весьма признателен тебе за свой внешний вид. Как теперь говорят – «интерфейс», «имидж»? Вот за всё то, что видел в зеркале. Моя внешность могла быть как у киногероя, как у персонажа мультфильмов или комиксов, я мог походить на игрушку, скажем, на Тедди-мишку, однако выгляжу и всегда выглядел как приличный, респектабельный Homo sapiens.       – Рад, что тебе нравится. Хорошо, что вышло прилично, а то у тебя вообще могла быть внешность снеговика.       Оба рассмеялись, но затем Стив грустно проговорил:       – Правда, я слишком поздно осознал, что ты не только взрослеешь, но и будешь стареть вместе со мной. Как жестоко было придумывать такое!       – Нет, Стив, ну что ты! Вот сейчас продолжишь рассказывать, а я пока подумаю, как тебе объяснить.       Завершался последний месяц того же года, когда Джеймс возник в сознании Стива. Да, как раз начались каникулы, припомнил Стив, иначе он не был бы свободен весь день и не бродил бы с утра до позднего вечера по Центральному парку от одного заснеженного уголка к другому. После Рождества, перед Новым годом. Уже вдвоём с Джеймсом, но ещё в одиночестве с точки зрения привычной реальности.       Мальчик смотрел на других детей и подростков, игравших в снежки. Теперь Стив отчётливо помнил, как говорил тогда Джеймсу: «Вот бы и нам так поиграть». А рыхлый снег лепился так, как может только снег, не глина, не тесто; он был подобен воску в ладонях и обжигал голые пальцы.       – Варежек у тебя разве не было?       – Были, только я их берёг, чтобы не протёрлись о снег и не промокли.       И тогда Стив слепил снеговика чуть выше себя ростом. Во время той игры, как он теперь думает, его взаимосвязь с тульпой – нет, с другом! – достигла пика. Можно сказать, провода раскалились. Стив лепил снеговика, в очередной раз размышляя о Джеймсе как если бы тот был настоящим мальчиком, американским школьником. Где и когда он бы родился, в какой семье? Как бы учился в школе? Думал о манерах и привычках друга, о его вкусах и интересах. О том, какой бы стала их дружба, если бы Джеймса могли видеть, слышать и ощущать другие люди вокруг Стива.       В те минуты, как это теперь видится Стиву, он сосредоточился на единственном огромном желании – чтобы мечта воплотилась. Чтобы стала человеком. Ровесником и соотечественником. А тульпа переполнялась жизненной силой, как мыслеформа весной, в миг визуализации.       – Миссис Рождерс в тот вечер кое-кого отругала и правильно сделала. Допоздна по городу бродишь, в снегу играешь... Знаю ли я тебя? – спросил вдруг Баки. – Стив, мы с тобой пересекаем пределы времени, покидая сегодняшний день, чтобы продолжать дружить, чтобы сберечь мечту. Так мы узнаём, что вернулись, что опять рядом и по-прежнему в одном строю, что нашей мечте, дружбе, никто и ничто не угрожает. Но знаем ли мы друг друга на самом деле...       Затаив дыхание, они слушали внезапно достигший сознания стук каблуков, вначале приблизившийся по коридору к двери, затем – после паузы – удалившийся. В палату никто не заглянул.       – Самое время!       – Что?       – Самое время, говорю, для рассказа об одном прекрасном апрельском утре.       Действительно, солнечным утром на исходе апреля Джеймс и Стив, друзья навсегда, впервые увиделись в реальности. В той реальности, которую Стив считал и продолжает считать объективно существующей, хотя авторы недавно прочитанных книг настаивают на обратном.       – Здорово, это был мой первый день в твоём мире! Я вошёл в твою жизнь, как в дом, где собирался поселиться.       – Не верится. Даже теперь, когда более-менее разобрался, – не верится.       Джеймс никогда не существовал ранее; Стив вообразил его и материализовал. Более того, Стиву оказалось по силам неосознанно (но аккуратно, прочно и, как было им уже отмечено, не совсем спонтанно) встроить друга в то, что можно именовать «тканью мироздания».       – Итак, я стал нью-йоркцем, как ты. Но почему именно старшим ребёнком супругов Барнс?       – Понятия не имею. Видимо, участки реальности так сопряглись, – пожал плечами Стив, – поддались моему, это, импульсу, что ли...       Декабрьским вечером, когда был слеплен снеговик, мальчик Стив в последний раз видел своего визуализированного друга таким, как полагается согласно классическому описанию тульпы. Тем декабрьским вечером (или, быть может, несколько позднее) Джеймс переместился в так называемый материальный мир. Как считает Стив, с того времени в восприятии и в памяти множества людей появилась информация об американце по имени Джеймс Бьюкенен Барнс. Члены семьи, учителя и учащиеся школы, приятели и знакомые в одночасье стали его кругом общения, и никто не помнил (не знал и не узнал!), что совсем недавно такого человека не было рядом. И Стив некоторое время удивлялся, потому что отчётливо помнил времена без Джеймса, о котором ни одна живая душа понятия не имела до тех самых рождественских каникул. Впрочем, это довольно скоро отодвинулась на периферию сознания, чтобы затем погрузиться в глубины памяти.       Только мама интуитивно ощущала ирреальность происходившего. Стив помнил её настороженность и ту сдержанную тревогу, с которой она наблюдала за новым другом сына в первые недели, а может, и месяцы общения.       – Сара Роджерс, – прошептал Баки, закрывая глаза. – Я с самого начала симпатизировал ей как человеку чрезвычайно дорогому для тебя. Как же я был рад наконец-то ощутить дружеское расположение... О, заговорили о семьях; знаю, у тебя не выходит из головы видео, на котором я убиваю...       – Баки!       – Убиваю, – Баки заговорил медленнее и громче, – Говарда и его жену. Стив, не сомневайся, если бы ты когда-нибудь оказался в ситуации, аналогичной семейной трагедии Тони Старка, я лично пошёл бы на что угодно, наизнанку бы вывернулся, чтобы стереть и заказчика, и исполнителя не то что с лица земли – из людской памяти. Все враги твоей семьи растворились бы, как органика в кислоте. И именно так известный тебе филантроп намерен поступить со мной.       Стив держал эмоции под контролем, но, видимо, что-то промелькнуло в выражении его лица, во взгляде, потому что Баки добавил успокаивающим тоном:       – Только ничего у него не получится. Я неуязвим, пока жив ты. Более того...       – Ты обещал объяснить, – перебил Стив.       – Тогда слушай. Во-первых, я обязан, обречён снова и снова возвращаться к тебе вопреки повреждениям, обстоятельствам и чужой воле. Я иду рядом с тем, кто меня сочинил. Кстати, как думаешь, что общего между материализацией кого-то вроде меня и набором лишнего веса?       Делать вид, что не уловил прозрачного намёка, не имело смысла.       – Проще набрать, чем сбросить.       – Бинго! Не знаю, как много у тебя теоретических сведений по нашей теме, но главное ты просёк. Принцип «ломать – не строить» здесь не работает. Я так или иначе направляюсь к тебе, ты так или иначе стремишься найти и вернуть меня. Развоплощать меня уже поздно, нечего и пытаться; даже специально обученные леди и джентльмены с Тибета вряд ли справятся.       В который раз мелькнула мысль о сумасшествии, которую, впрочем, Стив немедленно отогнал.       – Во-вторых, – продолжал Баки, – об этом не очень приятно рассказывать, но ты должен знать, что до определённого момента, – наверное, вплоть до памятного опыта Эрскина, – жизненная сила перетекала от тебя ко мне. Она проистекала из грубых слоёв твоей ауры... Или правильнее сказать «тонкого тела»? Ох, ведь любой учёный лопнул бы со смеху, слушая наш разговор!       – Не припомню, чтобы ощущал какое бы то ни было «перетекание».       – Ничего удивительного. Чем старше ты становился, чем упорнее противостоял неурядицам в целом и уличной швали в частности, тем сильнее и выносливее выглядел я. Я становился всё крепче или, лучше сказать, прочнее, как-то материальнее, если можно так выразиться. Обратная сторона – я стал идеальным подопытным. Спорю на что угодно: с обычным человеком не состоялись бы пережитые мной опыты. Подчинённые Золы пользовались тем, в чём не смыслили ни на грош. И, даю тебе слово сержанта, весь эксперимент Золы провалился бы, рухнул, похоронив экспериментатора со всеми подручными, не будь в распоряжении Г.И.Д.Р.А. неуязвимое существо вместо обычного молодого человека.       – Но как же тогда... – Стив указал взглядом на левое плечо Баки. На металле играли блики индикаторов и маленьких экранов.       – Проще простого. В этой жизни сержант Барнс полностью подчиняется лишь одной силе – авторскому воображению капитана Роджерса.       – А законам физики?       – Постольку, поскольку вышеназванный капитан в них верит. И так со всеми характеристиками материального мира применительно к твоей жизни! Заметь, я стал кем-то вроде суперсолдата после того, как тебя угостили секретной сывороткой и просветили лучами. Примерно то же и с потерей руки. Ты вообразил, как в результате падения с огромной высоты конечность ломается, отрывается...       – Стоп, так значит, тебе можно вернуть руку, если мне удастся вообразить...       – Вот именно, «если»! Воображение взрослого уступает детскому. Хотя у тебя-то как раз и может получиться. Что для этого нужно сделать, ты отлично знаешь.       Стив знал: надо сосредоточиться. Сконцентрироваться... Но всё же – почему?       – Потому что ты такой, какой есть и каким был всегда. Потому что ты изначально был готов стать героем, которым являешься сейчас, Стив, – Баки снова шептал, наклонившись вперёд, – потому что ты уже стал необыкновенным человеком, прежде чем прийти добровольцем к доктору, мир праху его, Эрскину. Благодаря твоему характеру и всем твоим качествам тот опыт удался... Вот и тульпа у тебя получилась не как у других. Супертульпа.       – Платоновская идея, воплощённая по-тибетски. Свою практику я сопоставил с прочитанным, и...       – И, разумеется, обнаружил расхождения и нестыковки. Говорю же – супертульпа. Помнишь драку на хэликэрриере? Я назвал тебя своим заданием, но ещё раньше ты успел позвать меня по имени.       – Это когда узнал тебя на дороге, после того как маска слетела?       – Вот именно! Я успел понять, что ты вернулся и что я сам могу вернуться. Вернее, что ты можешь вернуть меня. Нельзя было не почувствовать, что мы снова рядом; правда, осознать, что эпоха изоляции и неприкаянности окончена, получилось лишь через некоторое время. Я на стороне того, кто сочинил меня, – до тех пор пока мой автор жив, в сознании, в здравом уме и твёрдой памяти. Ни Г.И.Д.Р.А., ни кто-либо иной ничего с этим не сделает. Пирс не смог воспрепятствовать. Никто не смог бы, даже Зола на пару со Шмидтом. Произошло нечто уникальное, Стив.       – Какое-то наслоение приказов получилось.       – Вроде того. Ты действительно моё задание, главное и неизменное, – не как жертва, но как друг. С этим заданием я воплотился и с ним же существую. И ты единственный субъект, имеющий право приказывать мне. Ты сам и командир, и приказ, и это так же верно, как то, что я и существо, и идея.       Вспоминалось множество разных событий их довоенной жизни, то рутинных, то особенных, равно объединённых единомыслием и единодушием. И самое раннее было одним из самых ярких. Конец апреля на календаре, но уже совсем по-летнему сияет солнце; бледный, бедно одетый мальчик греется под его лучами, радуясь спокойному одиночеству в переулке, на заднем дворе закрытого магазина. Он садится на деревянный ящик и ощущает спиной нагретые кирпичи стены. Десятка два ящиков, деревянных, фанерных, металлических, разбросаны вокруг. Если не обращать внимания на наклейки и надписи, можно представить, что это мегалиты, руины древнего сооружения. Стив расставляет пустую тару, и слева получается что-то вроде крепостной стены, а справа (поскольку ящиков не хватает) появляются ворота.       – А там как раз я подоспел! Застал врасплох... Скажи, что тебя сильнее поразило – как друг из фантазий приближался, отбрасывая тень и скрипя ботинками, или как представился, озвучив прозвище, которого ты для него не сочинял?       Помолчав, Стив ответил:       – Следы. Когда ты шёл по сухому асфальту, после того как пересёк лужу. И как голуби и воробьи разлетелись, испугались тебя... Да ещё кот; там был бродячий кот, он дремал на солнце, – помню, как ты произнёс «Кис-кис-кис!» и у него вздрогнули ушки.       – Защищаешь свою крепость.       Фраза, произнесённая скорее утвердительно, нежели вопросительно, до сих пор звучит в ушах Стива. Как и шаги темноволосого мальчика, живого и вместе с тем совершенно ирреального Джеймса, с лицом знакомым и чужим одновременно.       Он приблизился к кирпичной стене, пройдя через «ворота крепости». Стив встретился глазами с ним и внезапно ощутил, что проиграть в «гляделки» ни в коем случае нельзя. Не отводя взгляда, подвинулся на ящике и замер.       Стив смотрел в глаза человека (да, человека!), созданного его воображением. Его стремлением к дружбе. Всё становится живым и ярким в твоём сердце, в твоём уме (как в песне, что должна быть написана несколькими десятилетиями позже).       В глазах уже рябило, и радужная оболочка вокруг расширенных зрачков соперника стала до того схожа с горящим природным газом, что мальчика бросило в жар. И тогда пришедший опустил взгляд. Чуть наклонил голову, как бы кивая наполовину, и спросил:       – Ты же Стив, да?       – Да. Стив Роджерс.       – Если это так, моё место здесь. Я пришёл в твою крепость, Стив, и останусь в ней. Зови меня Баки.       Рукопожатие. Ни грубости, ни колкостей, ни острот. Никаких замечаний насчёт внешнего вида и тому подобного, никаких вызовов. Четверть часа назад такое знакомство казалось совершенно невозможным в жизни Стива.       – Я и не задумывался раньше, насколько одиноко тебе было в детстве и какой огромный запас жизненной силы, энергии, предназначенной для дружеских отношений, оставался нерастраченным, – тихо сказал Баки после долгой, спокойной, непринуждённой паузы.       Стив хотел что-то ответить, но тут один из приборов пискнул значительно громче других.       – Пробил час необходимой химии!       Баки взял таблетницу со столика. Стив наполнил пластиковый стакан водой и передал другу. Таблетка, за ней вторая, третья.       – Ты когда-нибудь видел тульпы других... В смысле, я хочу спросить, доводилось ли тебе встречать других тульп?       Подумав, Баки кивнул.       – И тульп видел, и фюльгьи. Знаешь, кто такие фюльгьи?       Стив знал. Он читал о них.       – Пхур-бу тоже видел. Ты и про этих читал? Оживающее ритуальное оружие – нехило, правда?       И Баки кратко рассказал о том, как однажды, незадолго до первой «заморозки», увидел среди ставших знакомыми сотрудников Г.И.Д.Р.А. новое лицо. Человек в штатском, толстый и лысый, в очках, долго разглядывал сержанта Барнса. Губы толстяка беззвучно шевелились, в одной руке пощёлкивали чётки с бусинами в виде черепов, а в другой был бронзовый кинжал с рукояткой, украшенной изображением страшного лица с оскаленным ртом. И Джеймс понимал, что этот мужчина видит и знает. Баки заметил: глаза бронзовой физиономии, живые, злые, пристально следят за ним. Он слышал сквозь стук чёток, как тихо скрежетали зубы пхур-бу. Гнев бронзового помощника обжигал и подталкивал к ответному гневу, но Баки отвернулся от пхур-бу и его хозяина. Будь что будет, решил он тогда.       – Это было после гибели Черепа. Я имею в виду, после того как Капитану Америка пришлось надолго всех покинуть... Потому и запомнил ту встречу так хорошо: в тот день все были взвинчены, кроме этого, с кинжалом, и меня. А потом промывка мозга стала проходить гораздо успешнее... Скажи, Стив, будь у тебя выбор между фюльгьей, тульпой и пхур-бу, кого ты предпочёл бы заполучить? А кем из них сам согласился бы стать для какого-нибудь человека?       Стив покачал головой       – И я не знаю. Свобода в неопределённости... А для меня всё определено. Вот правда, Стив, – ты сполна наделил меня независимостью, ты задумал и воплотил меня самостоятельным и свободным. Но это не вся правда. Уверен, что ты уже понял.       – Ты не можешь быть... не можешь быть по-настоящему самостоятельным и независимым существом. Ты существуешь автономно, но это лишь видимость. Это квазисвобода.       – Увы, – прошептал Баки, – такова действительность для тульпы.       – Я не знаю, сколько мне отпущено, что же будет после моей смерти?       – С тобой или со мной?       – Разве речь обо мне?!       – А что со мной стало после того, как ты рухнул и замёрз вместе с самолётом Шмидта?       Стив побагровел и сжал кулаки.       – Вот-вот! И то, ты ведь тогда не умер – просто надолго отключился. Впрочем, может оказаться, что последствия анабиоза автора и последствия его смерти суть разные явления, которые по-разному отражаются на материализованном существе...       – Фантомные боли, наверное, замучили?       – Нет. Как если бы всегда был одноруким.       Стив не скрывал удивления, и Баки напомнил, что его плоть имеет природу, отличную от человеческой:       – У меня несколько иные отношения с этой самой действительностью. В тот момент, когда мне наносят те или иные повреждения, мне больно, иногда чрезвычайно больно, как человеку, но того «фантома», который мог бы «болеть», никогда не остаётся. Как мы с тобой уже предполагали, моё состояние подчиняется чьим-либо мыслям, точнее, мыслеформам. В идеале – твоим.       – Никогда себе не прощу. Твой плен, твою боль, твои...       – Преступления?       – Скитания и злоключения.       – Ну, пусть убийства и диверсии останутся лишь на моей автономной совести. А что касается злоключений, промывки мозгов и кода Зимнего солдата, так это очевидные признаки той самой самостоятельности. Как прозвище, которое я сам себе придумал... Вот ведь парадокс! Психотронные штуки действуют на меня почти как на человека. Я с самого первого мгновения своей жизни принадлежу кому-то – не себе. Понимаешь? Я сам себе не командир. Не хозяин!       – Ты личность! Не нужен тебе никакой «хозяин».       Баки медленно покачал головой, глядя в пространство перед собой. По-прежнему раздавался приглушённый писк приборов, как голоса болтливых маленьких дроидов из далёкой галактики.       – Как же у них получилось...       – Промыть и закодировать? Ну, прежде всего, мозги у меня обнаружились, как и сознание, и воля, которую ещё как-то надо было сломить. – Баки устроился поудобнее, опираясь на подушку. – А внедрились в голову, когда почуяли слабость, особенную податливость со стороны моего сознания. С чем это было связано, я уже говорил. Код, кстати, несколько раз меняли; и если бы я получше разбирался сам в себе и в науке, я бы с радостью объяснил суть этой операции. Что-то вроде мощного гипноза, или же прикрепление прочной мыслеформы-паразита, или и то и другое, – но это лишь скромные предположения.       – Баки, всё, что придумано одним человеком, может быть разрушено другим! Я избавлю тебя от гипноза и ото всех паразитов – или найду того, кто сможет избавить... Но какая насмешка судьбы: твой плен стал итогом самостоятельной жизни, устремлённости к свободе, которую ты получил от меня!       – Ты воспринимаешь меня как равную себе личность, и всегда смотрел на меня именно так. Однако между нами нарастали центробежные силы – больше с моей стороны, хотя так не должно быть вовсе... С тех пор, Стив, как ко мне вернулась способность соображать, я склонен думать, что и падение с поезда, и мой плен, и пытки, и существование этого убийцы, Зимнего солдата, – это ответ, – можно сказать, кармический, – бумерангом прилетевший за «вольность», за решение пожить самостоятельно, в моём случае – воевать за океаном. Я вознамерился отдалиться от автора, нарушив неписаные правила, обязательные для всех тульп и для супертульпы тоже. Ты имел право наделить меня чем угодно – есть дары, которые, увы, в принципе невозможно принять.       – Я перед тобой виноват. С самого начала отвечал за всё – и не справился.       – Стив, ну что ты! Кэп, старина! Нет и не может быть никакой твоей вины, совсем наоборот, – ладонь Баки сжала плечо друга, – я говорю сейчас и повторю в любой момент, что благодарен тебе за своё воплощение. Если я и сожалею о чём-то, это никак не относится к тому, кто придумал меня. Я наделён предназначением и собираюсь осуществлять его, пока Мироздание, или кто у нас там главный шеф, не запретит мне. Моё единственное предназначение, Стив, – дружить со тобой.       – А моё – быть твоим другом, Джеймс.       Баки кивнул и хотел ещё что-то сказать, но вдруг неловко качнулся. Да, пора идти, ему надо отдохнуть; и Стив заставил себя заговорить о том, насчёт чего они уже советовались с врачами:       – Неужели это необходимо?       – А как же иначе? Нет, я безумно хочу помочь тебе освободить наших из морских застенков, но если моя паразитическая программа опять активируется в неподходящий момент, от меня будет крайне мало пользы и очень много вреда. Я не паникёр, но здесь не пойти против фактов. Не желаю становиться твоим слабым местом! Уверен, меня нужно оставить здесь, на попечении короля, в криоспячке.       Стив снова поправил подушку и одеяло. Ответственность ощущается то как груз, то как доспехи, то как погоны на плечах. Баки начал засыпать под электронный писк. Уходя, Стив коснулся столика в том месте, где остался знак. Бывают отношения, в которых ответственность не делится поровну.       У меня больше нет никого, кроме моей воплощённой мечты.       Стив вернулся в свою комнату в гостевом отсеке и ещё некоторое время сидел на подоконнике, глядя на джунгли, уже затопленные туманом.       Прошло несколько часов. Всё было готово для погружения уникального пациента в криокапсулу. Все успели подготовиться.       До конца дней!       Глаза Баки закрыты.       Настоящая!       Морозный узор покрывает стекло криокапсулы.       Я не хозяин самому себе.        Так ведь и я не хозяин, я друг и автор! Прежде всего друг, думал Стив, осознавая, впрочем, что статус автора первичен. Что ж, можно хотя бы сегодня позволить себе отложить размышления по поводу соотношения статусов в сложившихся условиях, в их с Джеймсом, то есть, с Баки, отношениях, которые, как Стив по-прежнему уверен, никого не касаются.       Да никто, собственно, всерьёз и не интересуется.