I Love You, Don't Follow Me

К тому моменту, как Микки окончательно принял свое решение, стукнуло три часа ночи. Спящий Йен мирно посапывал рядом. Невероятная красота. На душе у парня лежал тяжелейший груз, но разум оставался абсолютно нетронутым. Решение не оказалось слишком уж сложным — по крайней мере, беспрестанные сомнения, преследовавшие его весь путь от Чикаго до этой убогой комнатушки в придорожном мотеле, доставляли куда больше неудобств. Он также смутно припоминал чьи-то слова о том, что нельзя совершать какие-либо серьезные поступки посреди ночи, ведь изрядно уставший разум находится в полусонном состоянии или что-то вроде того. Попытавшись перебрать в памяти варианты наиболее вероятного автора этих слов, Микки пришел к выводу, что это вполне в стиле его матери. Но, в любом случае, совет был отвергнут — почти, как и все остальные наставления, полученные за сознательную жизнь. Ему вообще почти никогда не удавалось действовать правильно, и сейчас именно поэтому он затерялся в каком-то из мотелей штата Огайо, будучи беглецом. Беглый преступник, называйте, как хотите. Но даже несмотря на то, что различные невыясненные вопросы и последствия неправильных решений до сих пор настойчиво преследовали Милковича, словно собственная тень, сейчас он, царапая прощальное письмо Йену на чеке с заправки, чувствовал себя очень уверенно. Наверное, такого не случалось никогда. Затянувшись сигаретой, парень в последний раз обернулся на обнаженного Йена, развалившегося рядом. Бледная кожа, россыпь веснушек, огненно-рыжие волосы. Очарованный, он чувствует, что не может оторвать взгляда, и будто пытается оставить в памяти каждый сантиметр Галлагера: каждый изгиб, каждую веснушку, каждый изъян…, но потом понимает, что это бессмысленно, ведь рыжий уже навеки отпечатался где-то внутри. Оставил свой след. Навсегда. Легкий привкус поцелуя Йена все еще не спешил сходить с губ Микки, а ягодицы приятно побаливали — те самые знакомые ощущения, что напоминали о времени, проведенном вместе. Завтра на бедрах и шее скорее всего проявятся отметины. На простынях медленно засыхала сперма, и Милкович знал, что скорее всего в какой-то момент нашел бы это отвратительным, но не сейчас — ведь это они. Микки и Йен. Он закрывает свои глаза и пытается мысленно воспроизвести каждую их встречу, но это, конечно, невозможно. Вместо этого в сознании неспешно проигрывается целая история — этот великолепный, но в то же время разрывающий сердце синтез любви и ненависти, наслаждения, боли и трагедии. Счастье, о котором он даже никогда и не мог задуматься, а тем более представить, что оно будет так близко. Прекрасное, ужасное, и все-таки опустошительно трагичное. Нервно сглатывая ком, подошедший к горлу, Микки соединяет в одно кучу чеков — послание к Йену. Вроде бы, закончено. Полностью. Он, конечно, не особо был расположен к писательскому делу, но все-таки понимал: такого по-настоящему искреннего и честного письма в жизни больше никогда не случится. По-своему превосходное, печальное и в прямом смысле настоящее, а еще написано на обороте какого-то мусора — странная отсылка к разделенному на двоих прошлому в Саутсайде. Парень тихо натягивает на себя одежду и оставляет на прикроватной тумбочке Йена письмо вместе с тремя сотнями долларов. Здесь даже больше, чем следует — хватит на то, чтобы купить обратный билет в Чикаго, немного еды и расплатиться за следующую ночь в отеле. Он оборачивается еще раз, застыв в дверном проеме: последние минуты, когда можно понаблюдать за объятым сном рыжим. Эти моменты казались и вечностью, и считанными мгновениями одновременно. Он знал, что поступает правильно. Он понимал, что должен был сделать именно так. В голове проносится «я люблю тебя». В душу будто вонзили острый кинжал, наполненный самыми тяжелыми эмоциями. Микки вспоминает еще одну фразу, которой так любят разбрасываться люди: «если любишь кого-то — отпусти». Он всегда думал, что это — чистой воды банальный бред, и может быть так оно и есть. Но, ранним утром среды, находясь в сомнительном мотеле, в самый последний раз прощаясь с Йеном Галлагером, этот банальный бред воспринимается как-то по-другому. Фраза будто кивает ему, похлопывает по спине, смотрит на него со знанием дела и говорит: «Микки, ты и правда делаешь все правильно». Это дает парню какие-то силы; все чувства и эмоции словно выплеснуты, обращены в слова и аккуратно сжаты в маленькое предложение кого-то более мудрого и опытного в любви, да и в принципе в жизни. Милкович снова возвращается на дорогу и, не оборачиваясь, мчится по трассе на запад. Невероятно хотелось сойти с пути, но он знал — при появлении подобных мыслей стоит лишь уверенно смотреть вперед и думать о собственном будущем, обо всей этой ужасающей и предательской неуверенности в завтрашнем дне. Если все-таки случится обернуться, то разворот на сто восемьдесят градусов и возвращение к Йену неминуемы. Тогда он разрешит убедить себя в том, что они все-таки смогут быть вместе вопреки всему, что все будет в порядке. Но Микки четко понимал: такому не бывать. Все потому, что рыжему нужны его медикаменты и терапия, стабильная жизнь. Ему нужны вещи, за которые Микки придется жестоко бороться. А это практически невозможно, ведь Микки Милкович является уголовным преступником, находящимся в активном розыске. Действительность на вкус была горьковато-сладкой, и невероятная эмоциональная боль, жгучая и острая, медленно пробиралась в самые потаенные уголки, угрожая сожрать тело полностью. Парня успокаивало лишь одно: Йен был готов отказаться от всего, броситься в омут с головой. Он понял это только сейчас. Каким-то образом решение сделалось более твердым, и, нажимая на педаль газа, Милкович начинает чувствовать вибрацию двигателя. А ведь, наверное, самое важное — знать, что Йен пойдет на все ради того, чтобы быть рядом. Может быть, несколько эгоистично, но Микки старается не задерживаться на этой мысли. Просто нет времени. Он пытается сконцентрироваться на бесконечной дороге впереди, что освещена яркими фонарями. Те акцентировали внимание на темных как смоль промежутках дороги, выглядевших словно щели меж зубами. Микки приходится всеми силами заставлять себя смотреть вперед, ведь из глаз потекли слезы, а в голове не было никакого понятия о том, когда они остановятся. И он, не обращая внимания, разрешает им дальше скатываться по щеке. Влажное лицо горит, да и истерика, вряд ли присущая мужчинам, уже давно стала совсем не милой. Но Микки не старается найти объяснение, не смахивает с лица слезы, не бранит себя за это, не пытается начать успокаивать себя. Он просто позволяет всему этому случиться. Ведь если и разрешать себе бесстыдно плакать о чем-либо, эта причина — самая. Последнее прощание с Йеном Галлагером. «Я люблю тебя, Йен», говорит он самому себе. «Не ищи меня».