silent night.

Обычно они встречались по ночам. Это был военный лагерь около реки, в редких лесах, и иногда, когда ночи эти были особо звездными, а тишина такой романтичной и тонкой, словно лед на лужах в ноябре, то невозможно было поверить в то, что уже завтра это все разрушится. На песчаном берегу, на том самом месте, где они сидят сейчас, завтра упадет окровавленное тело. Может, их солдата, а может, даже британского, кто знает. Факт просто оставался фактом. Мир снова перевернется. А они снова будут порознь, пока светит солнце. — Как же Вы тут оказались, сэр? — смеялся каждый раз Гамильтон, выглядывая из-за зеленеющих кустов. Молодые люди врали не только окружающим, но еще и себе. Каждый раз, оказываясь наедине, они сначала делали вид, будто не понимали, что происходит, и только потом могли спокойно обнимать друг друга или даже целовать. — Без понятия, сэр, но раз и Вы тут, то можете присесть рядом, — взволнованно отвечал ему Лоуренс, улыбаясь. У обоих перехватывало дыхание в такие моменты. Гамильтон садился рядом и распускал волосы. Однажды Джон спросил: «Зачем тебе это, Александр?», на что его горе-любовник только пожал плечами, глядя в звездную даль и загадочно сверкая глазами в темноте. «Я думаю, это заставляет меня чувствовать себя свободнее». И это правда было так. Не смотря на то, что они оба были пока что полностью одеты, но эта злосчастная ленточка на траве и длинные рыжие волосы, падающие на худые плечи все равно сводили их с ума. Если одного пьянила свобода, то другого же просто удивляла красота любовника. — Ты вернешься в Южную Каролину, когда закончится война? — шепотом спрашивает рыжеволосый, лёжа на траве и прижимаясь к Джону. — Наверное, — неопределенно отвечает юноше Лоуренс. Он не хотел думать о том, что будет дальше. Они могут умереть уже завтра, и занимать свой мозг мыслями об этом — не самая лучшая перспектива на данный момент. Парень просто хотел остаться навсегда здесь. Он мог бы вечно лежать, обнимая любимого человека и никогда не видеть войны более; мог бы прямо сейчас седлать лошадь, снарядиться в дорогу и поехать с Александром куда-то, где их любви никто не помешает. В том месте не было бы Британцев, Генри и даже их веселого французского друга Лафайетта. Они были бы только вдвоем, и им не пришлось бы сбегать по ночам, чтобы побыть вместе… …жаль, что это невозможно. Джон задумчиво запускает пальцы в волосы Гамильтона, и тот тихонько хихикает. Неведомо было парню, что творится у Лоуренса в голове и что он обеспокоен даже сейчас. Рыжий довольно сопит, когда тонкие пальцы начинают массировать кожу его головы, но не произносит ни слова и не издает громких звуков. Потому что говорить им особо не о чем, да и молчание им не в тяжесть, — даже болтливому Александру, — когда они могут свободно прикасаться друг к другу. Парни лежали так около часа на холодной земле в тишине, только изредка тяжко вздыхая, и, наконец, слегка осипший Гамильтон произносит: — Джонни, мы ведь попадем в Ад, ты знаешь. И Джон не находится с ответом. Он просто, следуя правилу золотой импровизации, целует Александра. Иногда они заходят слишком далеко, позволяют себе слишком много и чересчур увлекаются, едва ли не теряя сознание от нехватки воздуха. Но не сейчас, потому что юноша, как только придумывает, что нужно сказать, отрывается от губ любовника. — А какая разница, если вместе? Алекс кивает, и, будто в нем резко что-то щелкнуло, тянется к рубашке Лоуренса, начиная её расстегивать. На этот раз Джон не стал останавливать рыжего, посему и мерзлая земля в этот час не казалась им слишком холодной. На рассвете они уже были в лагере. Растрепанные и счастливые, несомненно довольные этой ночью, они обошли караульного, пробираясь в палатку адъютантов. А меж тем занимался новый день, и мир опять был готов к новому перевороту.