Научите меня, господин Яковлев

– Что Вы желаете услышать от меня, князь? – скрестив руки перед собой, с едва уловимой вопросительной интонацией поинтересовался Яковлев у Тучкова, разглядывая укрепленный на стене оружейного магазина пистолет. – Приравнивать убийство к любому из видов искусства, воспевая его в бессмысленных речах и выставляя поступком исключительно благородным, столь же глупо, как пытаться научать Вас быть безжалостным и кровожадным зверем, - мужчина оглянулся через плечо, едва заметно прищурившись. Сгорбленный силуэт князя, тяжело облокотившегося на стол и прикрывшего лицо ладонями, ощутимо контрастировал с обоими сравнениями Яковлева. Наивная открытость, страстность, чрезмерная даже для человека его лет, с которой этим утром Тучков сообщил бретёру о желании видеть того в кругу своих друзей, померкла, озарив молодое лицо тусклым светом тревожной и несколько обречённой задумчивости. Князь более не походил и на не совсем охотного до знаний, но внимательного к словам учителя мальчишку, наблюдавшего за опытными действиями оружейника несколько мгновений ранее. Мгновений, показавшихся не только сестре, но и ему целой вечностью. Едва только провокативная, более похожая на какую-ту вычурную неудачную попытку свести счеты с жизнью учебная дуэль завершилась, княжна Марфа, сославшись на нездоровье и приняв предложение купца, вызвавшегося помочь ей распорядиться о карете и добраться до неё, поспешила покинуть помещение магазина, оставив недавних противников наедине. И если Тучкова была лишь напугана и возмущена безрассудством двух господ – с той степенью лёгкого артистичного притворства, на которое способна хорошо воспитанная барышня, то князь испытал целый ворох спорных эмоций, с которыми ему, как бы то ни было стыдно, теперь никак не получалось справиться. Почему-то ни истекающий кровью вместо него самого подставной секундант Липранди, ни десятки других, убитых в честном и не очень бою господ, которых молодой человек видел своими глазами, не произвели на него такого впечатления, какое произвели эти несколько секунд жизни, проведенных под дулом пистолета отставного капитана, а затем под ледяным, но ни в чём не уступающем безапелляционности огнестрельного оружия взглядом Яковлева, не дрогнувшего даже в тот момент, когда якобы заряженный пистолет дал осечку. И хуже всего был тот факт, что причиной нынешнего смятения стало вовсе не согласие на дуэль с Беклемишевым и полное осознание того, что графа он не застрелит даже при нечеловеческом везении. То был не страх смерти и даже не смущение собственной неуклюжестью и наивностью, в коих раз за разом убеждались окружающие. Причиной, самым немыслимым образом, стал сам Яковлев. «Прошу Вас научить меня прицельной стрельбе». «Стрелять – нетрудно, убивать – вот настоящая наука», - дуэлянт лишь смеряет его взглядом – и всё, к чему сводится участие князя в этом диалоге – не моргнуть, не отвести глаза, выдержать противостояние, словно бы как какой-то своевольной девице, а не потомственному дворянину, имеющему равные с соперником права, способному дать отпор. «Научите меня убивать», - голос едва дрожит, что не уходит от внимания Яковлева, и тот, усмехаясь, лишь кивает вместо ответа. Тучков сидел с закрытыми глазами, но тёмные очи, отчаянные, но холодные и иррационально спокойные до сих пор словно бы пронизывали его нутро, заставляя сердце пропускать удары, а тело – едва заметно дрожать. Немногочисленные чужие слова, услышанные им сегодня, продолжали какофонией звенеть в ушах, недвусмысленно намекая на близящееся или уже наступившее помешательство. «Вы вручили мне имя убийцы. Вам придётся заплатить за свои слова». Любой доктор в сём случае сошлётся на нервное перенапряжение – и будет прав: едва ли возможно не лишиться рассудка, трижды за сутки побывав на волоске от смерти под дулом пистолета, под взором демона, готового унести душу князя в самое пекло ада. И лучше бы было так, чем иначе. Лучше бы Яковлев убил его, уничтожил, забрал бы его жалкую душонку. Лучше бы он принял предыдущее и нынешнее неспокойствие за постыдную трусость, чем разглядел необъяснимые чувства, которые князь еще в жизни ни к кому и ни к чему не испытывал. Восхищение, переполненное страхом. Трепет, недостойный мужчины. Нездоровое желание вновь ощутить холод металла и утопляющих во Тьме глаз, оставляющих на коже и сердце клейма. - Вы услышали от оружейника всё, что могли услышать. Не думаю, что иные слова помогут делу, - продолжил, погодя, Яковлев, вновь развернувшись к бывшему противнику, внимательно наблюдая за его нескрываемыми никаким чувством приличия эмоциями. Откровенно говоря, отсутствие сестры Тучкова и оружейника было дуэлянту гораздо более по душе: прежняя сцена, в которой купец был похож на плохо говорящего по-русски иностранца-учителя, приглашённого для домашнего обучения, а Тучковы – на заботливую мамашу и её нерадивого сыночка, представлялась Яковлеву бесконечно глупой. Даже без учёта своего приличного опыта по части поединков, из-за которого «обучение» сему ремеслу казалось абсурдом, словно бы князя учили избавляться от врагов при помощи азбуки. - И что же, в таком случае, Вы предлагаете, господин Яковлев? – подняв голову, торопливо бросил Тучков, не смотря в сторону собеседника. – Набираться опыта из бретёрства до того, пока я не стану столь охотлив до невинной крови, как Вы? - Признав графа Беклемишева невинной жертвой, а меня, вновь, убийцей, Вы сами ответили на свой вопрос, - едва заметно поморщился мужчина, сдержав раздражение. – Впрочем, для начала научитесь ровно стоять на ногах и не посылать пули за молоком, - исподлобья Яковлев устремил взгляд на князя, дождавшись, пока тот, сообразив, повернет голову и оттененные вопросом округлившиеся глаза не столкнутся с его собственными. - Танцы со смертью – не моя стихия, господин Яковлев. Не проще ли решать вопросы мирным путём? Бесспорно, данное Вам мною обещание требует иного подхода, но... - Оскорбление чести нельзя запить шампанским, князь Тучков, - покачав головой, устало прервал его мужчина, так и не получив встречного выпада, которого добивался, что, впрочем, не стало неожиданностью. Молодой человек стыдливо отвернулся, потирая пальцами переносицу, уже не увидев, как Яковлев высвободил из крепления один из пистолетов и, сжимая рукоять, двинулся к нему. – Вы должны уважать себя, - дуло упёрлось в спину Тучкова, чуть выше хлястика пальто, из-за чего молодой человек поперхнулся воздухом и неестественно выпрямился. – И уметь уважать обидчика. Предоставляя ему добровольный выбор смерти быстрой или мучительной, - оружие с напором скользнуло выше, очерчивая выступающие позвонки, вынуждая князя подняться. Дуэлянт ногой отпихнул табурет в сторону, взведя курок и прислушиваясь к чужому дрожащему дыханию. От одной только мысли о требовании, предъявленном утром Тучкову – стреляться с графом, сейчас хотелось рассмеяться в голос. – Особенно если Вы неровно к нему дышите. - Какого черта Вы себе позволяете? – только теперь, дернувшись, сорвавшимся голосом возмутился молодой человек, дерзнув глянуть на Яковлева через плечо. Взор тёмных глаз и чужое горячее дыхание, такое ровное, будто отставной капитан совершал дневную трапезу или неспешно прогуливался по мостовой, оказались ближе, чем он мог себе представить, в одно мгновение в щепки разбивая напущенный гнев князя, по побледневшему лицу которого стремительно расползался предательский румянец. Лучше бы Яковлев убил его. - Лишь всё, чего не позволяете Вы себе, закрывая глаза на то, как проходимцы раз за разом оскорбляют Вашу честь и достоинство, - негромко процедил бретёр, опустив взгляд на почти мальчишеские, поджатые губы и коротко, с вызовом коснулся их своими, крадя удивлённый вздох Тучкова. - Но то, что Вы сказали только что, что я... что Вы... – стоило Яковлеву отстраниться, тут же забормотал князь, запинаясь и растерянно разглядывая лицо противника. - Не глупите, князь, - безразлично перебил дуэлянт, опуская пистолет и протягивая тот Тучкову, вкладывая в его руку. – В Ваш адрес могут сказать любую мерзость. Ваша задача – заставить противника пожалеть не только о содеянном, но и о том, что он родился на свет. - О содеянном? – помолчав немного, приподняв брови, выдохнул Тучков. Стоило ли, подтверждая теорию на практике, благодарить учителя, тщетно пытающегося научить рисковать и бороться за свою честь? Сердце его стучало так, что, удары, вероятно, отзывались в рукояти пистолета, только он сего не чувствовал, а вот Яковлев – вполне может быть. - Право, о том, что мгновенье поцелуя было столь недопустимо коротким? – сжимая пистолет вместе с пальцами провокатора, он решился пойти на риск и вновь прижался к его устам своими. Тот самый кухенройтер, заряженный и опробованный ранее оружейником, стреляет, на мелкие осколки кроша стоящий на столе фонарь, вызывая удивление не только у князя, но и у Яковлева. Или, быть может, дуэлянт был не готов к встречной дерзости от собеседника, щедро приправленной теперь уже притворным непониманием? - Вы безнадёжны, князь. И в стрельбе, и в вопросах чести. - Я могу прислать Вам новый вызов, но, быть может, еще один поцелуй примирит нас? – не сдержал усмешки Тучков. – Если только, право, им Вы сумеете доказать, что сие – достойная плата за все те оскорбления, которые Вы мне нанесли. Может быть, жизнь чего-то стоила, раз в ней был тот, кто считал, что не за каждую дерзость стоит платить кровью. Яковлев грубо смял чужие уста, вырвав из руки князя кухенройтер и отшвырнув его подальше. А дуэльному искусству при должном желании можно было обучить даже самого нерадивого ученика. Стоило лишь подобрать подходящее оружие.