Мгновения

      Николас рассеяно и в то же время достаточно настороженно посмотрел на мужчину. Кай криво улыбнулся юноше, вытирая большим пальцем остатки крови с уголка губ. Сплюнул. Слюна, смешанная с кровью и спермой приобрела неестественно бледный розовато-красный цвет и стала вязкой. Низ живота и его внутренности будто в огне горели, были одновременно натянуты и связаны в тугой узел, настолько, что парню хотелось проблеваться, но он не мог этого сделать, потому что внутри было пусто. Он нагнулся, обхватывая себя, со рта всё же вылилась какая-то желто-бордовая жижа, а затем он зашелся в приступе кашля, падая на колени. Алые струи текли по бедрам, капали из его промежности, его плоть пульсировала, и в этот самый момент Ник ощутил то, чего не мог ощутить больше ни с кем с того самого момента, когда впервые позволил этому чудовищу сотворить с собой нечто подобное. Нечто невообразимо ужасное и одновременно прекрасное. Он снова испытал эту боль, поистине невыносимую и кошмарную, но от того не менее возбуждающую.       Ладонью упирался в пол, а другой рукой придерживал кишки, настолько противные и мерзко воняющие, насколько же приятно скользкие и мягкие, он стоял на коленях перед Каем, перед тем, кто его убил два года назад, и с того момента убивал каждый день, каждую ночь, каждый час, каждую минуту и каждую секунду. Они переживали этот волнующий момент вместе, в разных позах и разных, с каждым последующим разом более жестоких и зверских, методах. Они тонули в страстном кошмаре, терзая друг друга.       Николас видел туфли своего любовника, своего создателя и палача, они расплывались неясным черным пятном на белой плитке. Наверное, как всегда налакированные до блеска, в этот раз он этого не заметил, забыл заметить, не успел, но обычно они были именно такими. Они всегда были такими. И мужчина ненавидел, когда они пачкались, а сейчас, сейчас к ним медленно подтекала лужица крови, конечно, он непременно его накажет за это.       Пальцы нервно барабанили по полу в луже крови, он больше не мог сдерживать свои внутренности, по телу волнами разошлась слабость, приторная, тягучая, как мед, тянула его к полу. Стоило Нику опустить вторую руку, и всё его прекрасное содержимое, его богатый внутренний мир вывалился на пол. Глухой, неприятный, мерзкий уху звук, но через шум и звон он услышал смех. О, этот восхитительный, нервный и немного истерический смех, звонкий, но с легкой хрипцой, восторженный и дикий хохот, как же он любил его. Словно музыка для его ушей, такая же великолепная и величественная как «Лунная соната». Ради этого, только ради этого он готов был снова и снова преклоняться перед своим Дьяволом, умирать и заново возрождаться перед своим богом, перед Ним, перед своей любовью и проклятьем, перед мечтой и ужасом.       Тихий нарастающий шум и треск, и он больше ничего не слышал.       Удар. Словно рвущееся полотно, треснула кожа под натиском железного лома, чавкающий звук плоти, хруст пробитой, уже до того не единожды сломанной кости, и звон ударившегося об плитку железного конца, прорвавшего грудь.       Николас уже не знал, чувствует ли он действительно свою агонию, действительно ли дрожит его тело, действительно ли он сейчас умирает, или всё идёт по привычному сценарию и сейчас, именно в этот момент, когда его тело содрогается на коленях в луже собственных кишок, крови и блевотины, когда его сводит судорога и одновременно окутывает горячая слабость, растекаясь огнем по венам и штормом бушуя в висках, он рождается. Да, он не умирает, он рождается, как это было всегда, раз за разом, мгновение за мгновением.       Его глаза широко раскрыты, он всё ещё дрожит, иногда дергается, словно рыба, выброшенная на сушу, и снова замирает в странной, но привлекательной позе. Кажется, последнее, что Николас смог почувствовать, это слабое, будто дуновение легкого вечернего весеннего ветерка, когда ещё не жарко, но уже и не холодно, прикосновение.       Кай прикоснулся к щеке, удивительно теплой и мягкой. Как не ему знать, что кожа его творения, его любви, его жертвы и его вечного предмета воздыхания была всегда груба и холодна, и лишь в такие моменты становилась нежной и гладкой, как шелк. Или ему так казалось.       Расстегнув брюки, мужчина снова погладил щеку юноши. Погладил так ласково и с таким бережливым трепетом, как не делал этого никогда до сих пор. Он терял его всегда, каждое мгновение, но лишь сейчас он понял, что когда-нибудь, когда-нибудь его сокровище будет потеряно навсегда и они больше не смогут быть вместе, не смогут наслаждаться этими, такими чувственными и будоражащими моментами их истинной, чистой и безграничной, как сам океан, любви. Но не сейчас.       Он достал член и провел головкой по полураскрытым губам, вытирая кровь и остатки содержимого желудка. У него уже давно стоял, весь в смазке, болел от перевозбуждения и тесноты. Проведя вверх по щеке, Кай снова погладил кожу большим пальцем, немного приподнял голову за подбородок и начал медленно проникать в глазницу. Ему это нравилось, это было неудобно, болезненно, — он однажды даже разодрал себе член, а как-то раз и вовсе не мог его потом еще около получаса достать — но это было безумно возбуждающе, и ни один их любовный акт не обходился без этого ритуала, не зависимо от того, был ли Ник ещё жив или уже был на пути к новому возрождению.       Движения его были неистовыми, резкими и сильными, его трясло от того прекрасного чувства, что тяжелым раскаленным камнем осело внизу живота, и которое колючим тошнотным комом подкатывало к горлу. Схватив труп за белые, с легкой серебристой серостью, почти седые волосы, и выгнувшись, а затем резко наклонившись, накрывая своей тенью юношу сверху, он глубоко вдохнул и лишь потом, уже не сдерживая внутреннего зверя, издал громкое, хриплое и почти торжественное, властное и победоносное рычание, а потом оно перешло в крик и стон истинного наслаждения и удовольствия, закончившись хриплым и тяжелым вздохом, когда-то самое раскаленное, расплавленное и обжигающее, как лава покинуло его организм, его твердую пульсирующую плоть, изливаясь белыми пятнами на кровавом месиве.       Отодвинувшись, он затаил дыхание и с замиранием сердца ждал того единственного момента, его любимого, их любимого. И когда сперма его мертвой и в тоже время живой — в каком-то смысле — любви брызнула на некогда бывшее внутренним достоянием одного лишь Николаса, а теперь принадлежавшим им обоим, Кай содрогнулся и снова застонал в экстазе, закидывая голову назад и снова кончая, крепко сжимая член в своей руке.       Переведя дыхание и угомонив дрожь, он погладил своего возлюбленного ангела по всё той же шелковистой щеке, вытирая кровь. Её вкус невероятен, солёны и сладкий, противный, но изумительный, приторный, горький, божественный. Он наклоняется ниже, поднимая голову за волосы, оттягивая их назад и запрокидывая ее, как у безвольной тряпичной куклы, слизывает алые потеки и жижеватую кашицу.       Нехотя поднимается, отрывая себя против собственной воли от любовника и его ароматной и в тоже время тошнотворно блевотной плоти. Отходит, едва сдерживая порыв, душа его и топя внутри себя, прогнившего, разложившегося, пустого. Порыв кинуться обратно к телу, припасть к его губам, к его груди, к ране, раскрывшейся в ней, словно бутон алой розы. Опустить руки в его внутренности, ощутить их липкую влагу, их мягкость, их тепло. Ощутить его самого, побывать в нем, внутри него.       Мужчина неторопливо подходит к мольберту, раздевается, смотрит поверх чистого полотна на представшее зрелище, на свою жертву, на свою неувядающую любовь и словно сумасшедший заливается звонким веселым смехом. Вот оно, ещё одна чудная картина в их безупречную коллекцию. Сегодня его возлюбленный до невозможного красив.       Взяв кисть, Кай аккуратно макнул ее край в грязный красный. Вся его палитра состояла только из одного цвета, но разных его оттенков, он творил только в одном цвете, одном тоне. Кровавом. Цвет жизни и смерти. Беспрерывный цикл рождения и угасания, подобно догоревшей свече.       Он всю ночь будет творить, не прерываясь ни на секунду. Одна его рука искусно управлялась с кистью, вторая не менее искусно с членом. По другому он творить не мог.       Наутро они снова будут вместе. Кожа его Николаса снова будет холодной и жесткой, он будет цел, как всегда невинно улыбаясь, принимая самые развратные и похотливые позы, прося делать с собой невероятные и страшные вещи, кончаясь от одного только сладостного его слуху слова «шлюха». Они снова будут убивать друг друга и побеждать в этом страстном и неравном бою будет, конечно же, он, Кай, насилуя и терзая свою жертву раз за разом, день за днем, час за часом, минуту за минутой, каждую секунду и каждое их мгновение. Убивать, придумывая новые картины их любви, чтобы запечатлеть эти моменты навсегда, навечно для них обоих. Убивать, чтобы его возлюбленный возрождался снова и снова для того, чтобы провести своими изящными тонкими юношескими пальцами по его животу, усмиряя внутри клубни червей, жрущих друг друга и его разлагающуюся плоть, его истлевшую душу. Чтобы отсасывать, довольно причмокивая в конце и глотая всё, не пропустив и капли мимо, чтобы придаваться разврату и соблазнять своего Дьявола. Мгновение за мгновением, упиваясь друг другом, отравляясь, словно ядом, но продолжая, пока тот единственный ради кого он когда-то умер еще при жизни снова не угаснет, чтобы в очередной раз воскреснуть в его искусных руках.