Последнее "прости..."

Поздний осенний вечер. На еще пока что чистом ночном небе красовался большой бледно-серый диск луны. - И все-таки за городом лучше всего, согласись? - на меня устремился влюбленный, добрый взгляд темно-синих глаз, в которых отражалась не только красавица луна, но и сотни миллиардов звезд, которые будто окантовывали огромный серый круг, озаряя поляну, на которой мы с Ней сидели. - Хах. Да, ты права. За городом очень хорошо. - на мое обычно однообразное, "скучное" по Ее словам лицо впервые за долгие годы наползла легкая, но искренняя улыбка. - А эта луна.. Прямо как в тот день, когда мы с тобой встретились. Ты помнишь? - Ее явно приятно удивил тот факт, что я, оказывается, умею улыбаться. - Да... Конечно, я помню. Такую красоту трудно забыть. - глаза, полные страстного огня и жажды лицезреть прекрасное, устремились на мое маленькое сокровище. Этот взгляд заставил ее смутится. - Хех. Не смущайся, родная. Кроме нас и луны со звездами здесь нет ни-ко-го. - улыбка стала раскрепощенней, взгляд приобрел несвойственные мне раньше нотки нежности. Моя чуть ли не неестественно тонкая рука с длинными пальцами, совсем не похожая на мужскую, максимально мягко легла на копну мягких, объемных волос прекрасного каштанового цвета, которые под ночным небом отливали светлым, холодным блондом. - Й-я... Я н-не смущаюсь... Кт-кто т-тебе с-сказал? - она явно нервно усмехнулась, даже не подозревая, что свет луны не мешает мне лицезреть ее покрывшиеся розовым румянцем щечки, на одну из которых переместилась моя рука, лежавшая до этого на Ее волосах. - Мне не нужны слова. Я им не верю, ибо сколько людей, столько и правд. Я верю поступкам, куколка. - по-доброму усмехнувшись, я погладил полыхающую мягкую щечку. От собственной глубокомысленной фразы я задумался, медленно стянув улыбку и убрав из глаз игривый блеск. Вместе с улыбкой от взора Ее я отвел и руку, устремив внезапно наполнившийся грустью взгляд на небо, - Знаешь... Ты веришь во что-нибудь... Не стандартное? - обратился я к Ней, не меняя своего положения, приготовившись пуститься в глубокие раздумья на тему Жизни, Смерти, Бытия в целом. - В... "Не стандартное"?.. Я... Я не понимаю... - Она смотрела на меня недоумевающе, даже с некой опаской. Я был единственным, кто осмелился завести с Ней разговор, не относящийся к тем, что Она привыкла слышать. - Н-ну... Д-допустим.. - немного замявшись, робко произнесла она, теперь уже с неким любопытством уставившись на меня, прожигая взглядом. - Тебе наверняка знакомы поверья, что после физической смерти душа выходит из тела, но не теряется в загробном мире, а возносится на небеса, где для нее загорается звезда. - мой взгляд сфокусировался на одной маленькой звездочке, рандомно отыскавшейся глазами, а Она сидела, и завороженно слушала мою речь, мой разговор, который я вел уже с самим собой по вредной привычке. А, может, и не по вредной... Кто знает, кто знает. - И именно этим могут объяснить такое большое количество звезд на небе. "И именно поэтому небо изо дня в день сияет все ярче и ярче... Просто звезд настолько много, что углядеть каждую новую просто невозможно. По этой простой, человеческой, казалось бы, причине, людям может казаться, что ничего на ночном небосводе не меняется, но это не так... Каждый день на планете умирает не одна тысяча людей. И для каждого зажигается своя, отдельная звезда." - так говорил один мой знакомый. Бывший журналист с довольно глубокими размышлениями и шаткой психикой. Ну, как друг... Коллега. Бывший... - закончив короткое размышление, я вздохнул, прикрывая глаза. Она же сменила любопытный взгляд на хищный, с диковатым отблеском, тихо-тихо, почти неслышно подобравшись ко мне. - И... Что было дальше? Что еще он тебе сказал? - ее голос стал уверенней, хитрей, она пыталась заговорить мне зубы, чего я, увы, не понял, поддавшись нахлынувшему потоку мыслей. - Он рассказывал, что разговаривал со своими родителями, которых лишился в девятнадцать, будучи на четвертом курсе кафедры журналистики. Тогда был последний семестр... Его родители попали в ДТП. Лобовое столкновение. Умерли на месте. Когда его привели на опознание, у него в голове словно что-то щелкнуло, и... На следующий день он заявился в универ с собственноручно обработанным и зашитым черной ниткой шрамом. Благо, резал он поперек вены, глупенький был. А потом, через пару-тройку лет, стал ходить с аккуратным пятисантиметровым шрамом уже вдоль вены, который резко смещается влево. - усмехнулся, поджав под себя правую ногу, которая почему-то ныла в районе икры. И рука левая двигалась с трудом, а голова вообще раскалывалась, доставляя, мягко говоря, дискомфорт. - И откуда у тебя столько информации? Да к тому же и столь подробной. - Она пододвинулась ко мне, не осмеливаясь притрагиваться к столь интересному человечку вроде меня, желая послушать еще чего-нибудь интересного. - Повторюсь: я журналист. А значит, в состоянии отрыть информацию любым способом. Абсолютно любым. - голос стал отдавать грубостью. Меня уже подбешивал столь затянутый диалог. - Давай уже сделаем то, что собирались, и разойдемся к чертям. Идет? - Ну-у.. Не будь букой. Я хочу еще послушать чего-нибу-... - Нет. - сказал, как отрезал. Я держался, чтобы не заехать по этому смазливому личику, от которого меня уже подташнивало. - А как на счет просто пого-.. - Нет. Я не хочу больше разговаривать. - голова болит... Жутко... Нога ноет... Руке как-то полегче. - Забери уже мою гнилую душонку и отстань от меня. Не выношу женщин. - Хих. Как скажешь, хороший мой. - голос из девчачьего стал женским, статным и... Холодным... - Ну наконец-то. - улыбнувшись, я повернул голову в сторону собеседницы, даже лишний раз не дыхнув, когда вместо миловидной девушки с каштановыми волосами и так похожими на Его синими глазами... Облаченной в легкое желтое платьице.. Я увидел высокую, бледную женщину, облаченную в черный балахон в пол с большим острым капюшоном, скрывающим глаза, но не седые волосы и... Ярко-алые губы... Единственное яркое пятно на черно-бело-серой палитре тонов, представшей передо мной. Женщина подошла ко мне, подхватила мой подбородок, поднимая мою голову на себя, явно прожигая глазами, которые я до сих пор не мог лицезреть. - Твое последнее слово, Хирсон? - на алых губах играла усмешка с диковатым оскалом, и длинноватые черные ногти впились в кожу, приятно тыкаясь в нее. Я же уставился нежным взглядом в предполагаемое местоположение глаз оппонента, чувствуя, как из глаз потекли горькие слезы. Улыбка дрожала, но не сходила. - Я не Хирсон, милочка. Я Герштайт. И не забирай Феликса слишком рано. Ему еще жить и жить... И зажги для меня хоть и маленькую, но самую яркую звездочку, чтобы он мог знать, что я всегда буду с ним. Позволь мне выполнить обещание... Пускай и посмертно... - Не волнуйся, Лера. - мертвецки холодное и гнилое дыхание вдарило в нос, но я не подал вида. Ее губы оказались около моих. Еле слышным шепотом Она устремила в мои уста следующие слова: "Можешь положиться на меня. А сейчас расслабься. Я сделаю все быстро". Услышав последние слова я прикрыл глаза и впился в губы самой Смерти, чувствуя, как силы покидают меня. Тепло, которое так любил Феликс, быстро уходило. Тело слабело. Голова, рука и нога переставали болеть. Разум очищался. Конечности стали холодеть. Через полминуты на поляне осталось лишь мое бездыханное бледное тело, которое не подавало ни малейших признаков жизни. В больнице, на койке, лежит мое уже бездыханное тело. Кардиоаппарат пискнул последний раз, уведомляя, что сердце остановилось. Меня отключили от аппарата искуственного жизнеобеспечения после двух недель комы. По словам врачей, ткани моего мозга стали отмирать, и что благоразумней меня сейчас отключить от аппарата, ибо спасти меня уже не удасться... С тремя пулевыми ранениями: в правую икру, левое предплечье и голову. Плюс ко всему многочисленные переломы и колотые раны. Кто же знал... Что за нами будет погоня... А оперативки не было рядом... Или они не успели приехать.. Я не знаю. Я вырубился после выстрела в голову. А потом я попал в ДТП. Фелу повезло, он отделался лишь переломом руки и легким сотрясением мозга. И вот, лежа на кушетке, в палате, по моей холодной щеке скатывается последняя слеза. Я боролся до конца... И последней мыслью было следующее: "Прости..."