Дым

1. Первую сигару Аркадий выкуривает под седым петербургским небом. Едкий дым жжет горло, но Аркадий только едва заметно морщится - конечно, украдкой, чтобы не заметил Базаров. Он курит впервые и, если уж быть до конца честным с самим собой, по-прежнему не понимает, что другие люди находят в этом терпком, горьковатом табаке, но когда Базаров в своей обычной ленивой манере предложил ему «выкурить сигарку-другую», Аркадию и в голову не пришла мысль отказаться. С Базаровым многие вещи в последнее время совершаются как-то сами собой, бездумно, словно по своей собственной воле; и хотя такие мысли, конечно, совершеннейшая чепуха, Аркадию сложно отрицать, что рядом с Базаровым он иногда немножко теряет голову. Аркадий редко побеждает в спорах, но легкая досада из-за поражения блекнет перед возможностью высказать свою точку зрения, подвергнуть свою позицию проверке на прочность, с головой уйти в выстраивание линии аргументов, и уже неважно, что эти аргументы разобьются вдребезги о куда более лаконичные и трезвые возражения, - азарт никуда не исчезает, как не исчезает гулко бьющееся сердце, сладко сжимающееся от осознания «да, мне есть, что сказать» и не менее важного «да, меня слушают». Конечно, Аркадия пьянит нигилизм, а не сама личность Базарова - это было бы глупо, ведь они не признают авторитеты, - но всё-таки его самолюбию не может не льстить тот факт, что он имеет право называть своим другом человека, воплощающего в себе все принципы этого учения. В душном обществе Базаров, - резкий, отрицающий, насмешливый, - как глоток свежего воздуха в знойный день, и нет совершенно ничего зазорного в том, чтобы радоваться дружбе с ним; хотя самому Базарову об этом, конечно, не скажешь, но письма Аркадия к отцу так и сочатся восторгом. Они курят у распахнутого окна, не обращая внимания на холод. Базаров в меланхоличном раздумии выпускает клуб за клубом, зимний ветер хлопает ставнями, и завитки дыма разлетаются под его порывами. С улицы веет свежим морозным воздухом, и Аркадий с наслаждением вдыхает его, ощущая сладкую дрожь от наполняющего его до краев чувства свободы. 2. Аркадий привыкает к крепкому табаку, и дым уже не кажется ему таким уж едким. Сигара во рту стала чем-то привычным, но в то же время чем-то символичным. Аркадию нравится затягиваться и резко выдыхать, представляя, что вместе с дымом он выпускает из организма все застарелые вредоносные суждения и предрассудки. Такие фантазии Базаров, конечно, тоже назвал бы глупостями, но Аркадий не настолько суров к себе, чтобы судить себя за это слишком строго. Курение как таковое он, впрочем, так и не полюбил как следует, но каждый раз, когда Базаров предлагает покурить, Аркадий не находит в себе желания отказаться. В таких моментах, наполненных ленивым спокойствием, терпким дымом, седыми клочьями повисающим в воздухе, и, изредка, тихими и не особенно пылкими перепалками, есть что-то особенное, пожалуй, даже интимное. Вместе с дымом вокруг курящих приятелей струится какое-то особенное настроение. Сигара кончается, но это настроение никуда не уходит. «Сентиментальная чушь и романтизм», - напоминает себе Аркадий, но скорее просто для очистки совести. Он честен с собой и прекрасно понимает природу вещей, но ведь и у нигилиста должны быть свои маленькие слабости. Через распахнутые настежь окна в квартиру уже проникает запах весны, а вместе с ним - невидимое напоминание о скором отъезде. Аркадий испытывает смешанные чувства: он в предвкушении - ему хочется снова увидеть отца, Марьино и его обитателей, увидеть, что изменилось в привычном укладе жизни в имении, и чтобы другие увидели, как изменился он. И в то же время его не покидают опасения: не покажется ли ему скучной жизнь вдали от Петербурга? И не покажется ли ему скучной жизнь вдали от Базарова? Аркадий катает меж пальцами тлеющую сигару, наблюдая за тянущейся от нее тонкой струйкой дыма, и неожиданно с его губ словно само соскальзывает: – Ты мог бы поехать со мной. В Марьино. Он тут же осознает глупость своего предложения - наивно думать, что Базарову настолько нечем себя занять, чтобы принимать такие приглашения. Аркадий уже думает о том, как бы сгладить возникшую неловкость, но Базаров не отвечает, только едва уловимо хмурится и смотрит в пустоту, прищурившись, словно что-то прикидывая. Затем переводит взгляд на Аркадия, пожимает плечами и бросает короткое: – А почему бы и не поехать. – Значит, договорились, – говорит Аркадий деланно безразличным тоном и подносит ко рту сигару, пряча за ладонью предательски тянущиеся вверх уголки губ. Из окна тянет весенней сладостью, и в этот раз дым на вкус тоже сладкий. Аркадий не любит сладкое, но этот день становится исключением. 3. В этот раз дым не кажется ни сладким, ни привычно горьковатым. Он кислый и словно вязнущий на зубах. Аркадий проводит языком по небу и не может избавиться от мерзкого привкуса, который преследует его уже не первый день, но впервые - так сильно. Может быть, дело в том, что он впервые раскуривает сигару по собственной инициативе, а не по предложению Базарова. Может быть, дело в том, что стены дома слишком давят на него, но, как выяснилось, стоило ему выйти наружу, ночной полог давит на него не меньше, и в груди тесно без всякого табака. Может быть, дело в том, что в комнате - их комнате - отсутствие Базарова чувствуется не менее остро, чем присутствие. Чувствуется настолько остро, что Аркадий ощущает это даже тогда, когда сам уже не в комнате. Вечер слишком душный, и Аркадию дурно от этой духоты, его тошнит от кислого привкуса ревности, от смеющегося шелеста листьев, от своих собственных мыслей, от того, что Базаров сейчас с Анной Сергеевной, и он, Аркадий, здесь, конечно, лишний. Он чувствует себя глупцом, и это чувство только усиливается, когда он неосторожно обжигает палец о тлеющий конец сигары, но боли от ожога при этом не чувствует. Аркадий докуривает сигару в душной тишине и плетется обратно, едва переставляя ноги. Но что ему делать в саду? Надеяться, что созерцание природы успокоит его, как бывало в детстве? Глупость и нелепый романтизм, как сказал бы Базаров. Аркадий кривится, как от боли, садится за письменный стол и пустым взглядом смотрит в раскрытую книгу, но не может разобрать ни буквы. Время растягивается, вязнет на крепко сжатых зубах, совсем как дрянной дым, и когда Базаров, наконец, объявляется, Аркадию кажется, что он сидит за этим столом уже вечность. За все это время он не перелистнул ни одной страницы. От Базарова сквозит мрачной досадой, от Аркадия - разочарованием. – Я не играл, – говорит Аркадий и облизывает пересохшие губы. На языке остается кисловатый вкус табака. 4. Могильный камень отдает мертвенным холодом, но Аркадий не отнимает от него ладони, словно не замечая ледяного дыхания зимы, сковывающего онемевшие пальцы. Могила Базарова давно уже заброшенная и неухоженная - за ней некому следить, некому её навещать. Аркадий здесь первый гость за долгие годы. Он навещает Базарова редко и каждый раз как будто по воле случая. Но случайности не случайны, и всякий раз, когда Аркадий стоит подле могилы своего друга, в его кармане непременно оказывается две сигары и коробок спичек. Могильный камень, потрескавшийся и заросший дикой травой, однако, кажется куда более уместным и подходящим, чем любая другая могила. Ощупывая пальцами трещины и сколы, зарываясь ногтями в пробивающийся мох, Аркадий может закрыть глаза и на секунду словно почувствовать рядом присутствие кого-то еще, чего никогда не смог бы, будь Базаров похоронен в каком-нибудь другом месте. Неровная поверхность царапает пальцы, но Аркадий держит эту иллюзию так долго, как только может. Но когда он открывает глаза, перед ним только могильный камень. Nihil. Ничего. Аркадий слушает тишину. Еловые ветки бесшумно покачиваются в воздухе, солнце медленно движется по небосклону, и под могильным камнем - небьющееся сердце. Аркадий думает о том, как скоро перестанет биться и его сердце. Как скоро и он исчезнет во всепоглощающей пустоте. Он уже давно не считает себя нигилистом, но однажды придет и его черед отринуть собственное существование. Аркадий кладет сигару на могильный камень и сует вторую между зубов. Две одинокие струйки дыма поднимаются вверх, растворяясь в прозрачном воздухе. – Евгений, – начинает Аркадий, но тут же умолкает, словно испугавшись звука своего голоса. Слова излишни, здесь они ничто. Аркадий докуривает сигару, так и не почувствовав её вкуса, и с трудом поднимается на ноги. Он чувствует себя опустошенным, но эта пустота - спокойная и правильная. Здесь в его душе нет места ни для чего кроме Ничего, и это - его дань уважения умершему. – Nihil, – повторяет Аркадий тихо и, развернувшись, медленно идет прочь.