Французская лестница

А ведь это чертовски неудобно, знаете ли… Желатиновый овал светила озарял васильковый небосвод без единой прорехи в лице озорных барашков облаков поблизости. Широкие просторы полей с идеально ровными, выверенными под копирку или спаянными одна к другой изумрудными травинками простирался вплоть до горизонта, на котором маячили искривлённые и замкнутые в бесконечных изгибах геометрических фикций фракталов крошечный конструкт-репродукция, который на проверку оказывался столицей Королевства Сластей, монструозно-величественные сооружения которого, наряду со сферическими полостями огромных голов Мятных Стражей, застилали… Всегда спотыкаюсь на этом моменте. Стоит попробовать ещё разок. Этим утром, едва выйдя из своего аскетичного жилища, Принцесса Боннибель несколько минут смотрела на солнце, несмотря на столь ранний час, уже практически завершившее свой променад к основной точке назначения – зениту, после чего выдала потрясающей глубины и столь же потрясающей непонятности монолог, посвящённый прелести сегодняшней погоде. Да, это её речь, звонкая и бодрая, с аперитивом из милой заспанной хрипотцы в голосе, речь, которую я запомнил слово в слово, и которую повторяю вот уже в тринадцатый раз. И всегда запинаюсь на моменте со Стражами. Впрочем, дай всем в девятьсот лет такую же память, как у меня. Это всё неспроста. Очевидно, Бон… принцесса Бубльгум пробует свои силы в лирике и беллетристике, точные науки и практические естество испытания уже не способны полностью занять всё её свободное время, которого стало слишком много после того, как нас попросили освободить дворцовые пенаты для новой «принцессы», смердящей ушными отходами и чересчур высокой самооценкой. Пробует с переменным, но всё же успехом, качество которого определяется общей картиной в перспективе, а не случайными фиаско, подразумеваемые каждым дебютом в той или иной дисциплине. Правильно говорят: «Если ты талантлив, то талантлив во всём». Так что там было после «застилали»?.. Вроде как мелодичная трель её говора, но ведь это не показатель чего-то полиномиального, она была и до «Мятных», ровно как и спустя пару распевок после «Желатиновый». Она была со мной всегда… День сегодня хороший, это правда. Настолько хороший, что единственная, пожалуй, проблема практического характера – это неудобство эксплуатации топорика, чья рукоять была очевидным образом сделана с расчётом на микроскопические ручки конфетных людей. «Батлер, а почему этот всё-таки этот день так хорош?» - может вопросить то самое назойливое альтер эго, якобы голос разума и расторопный мозгошмыг, в чьи уста мы всегда вкладываем сомнения, чаяния и надежды, явления коих на свет Глобов боимся больше всего. Просто я рядом с ней, ближе, чем когда-либо на моей памяти, под одной ветхой и прогнившей, оскалившейся зазубринами ржавых гвоздей на кривых стропилах крышей этого едва-едва облагороженного сарая. Ну ещё и солнце приятно светит, являясь верным гарантом того, что эта Абадир как минимум петирежды в седьмой степени подумает, перед тем как начать самозабвенно шнырять по округе. Я бережно, с неким сакральным придыханием в кромке диафрагмы, кладу буровато-бежевый цилиндр, некогда часть несокрушимой плоти распиленного двумя днями ранее вяза. Делаю короткую примерку, триумфально воздеваю руки над головой и резко, наотмашь, но в то же самое время с некой ленцой рассекаю сучковатый пенёк на две аккуратные половинки. Принцесса, Вы… сука, чёртова сука! Эти слова, - нет, богохульство! – произнесённые совершенно сознательно, в полном здравии ума и, куда уж без него теперь, тела, заставили меня коротко содрогнуться от всего ужаса осознания смысловой нагрузки мысленной реплики, от её вязчей иррациональности. Иррациональности в мире, где есть говорящие собаки, принимающие любую форму, и где снежные маги рисуют на большом пальце ноги улыбающуюся рожицу, после чего проводит бракосочетание с новоявленной возлюбленной под торжествующее гип-гип-мек напомаженных повес в отутюженных, сияющих приглаженными перьями фраках. Я видел прошлое и грядущее, великие сонмы прошлых и грядущих, на любой вкус и цвет, я повелевал силами, для которых всё наше славное родное Ууу – лишь обрызганный ядовитыми испаринами гуаши натюрморт, который они показывают своим маленьким шипастым и клыкастым демонятам, когда те ведут себя неподобающим для подрастающего поколения повелителей звёздных туманностей образом. И вот теперь я трясусь от миллисекундного приступа сквернословия, предельно литературезированного и облагороженного, что, кстати, диаметрально противоречит догматам моей физиологии, отрицающим наличие у меня мышечной массы, способной сокращаться при каких бы то ни было условиях. Словно мне снова сто двадцать. Принцесса, Вы чёртова с-у-к-а. Последнее слово я повторяю по словам, откидывая гряду разрубленных поленьев прочь и стряхивая с лакированных ботинок неизвестно откуда взявшиеся – я же как-никак дрова рубил, но не скульптурно-художественной самодеятельностью занимался - остро заточенные копья древесных опилок. Я говорю сие назло этому математично прекрасному дню, назло каждой травинке и этой вонючей болезненно-жёлтой звезде. И особенно назло тебе, Абадир. Очередная древесная культя покорно ждёт своего часа на жертвенном алтаре. Теперь мне приходится нагибаться, дабы она хоть как-то согласовался с амплитудой движения топорища. Принцесса Боннибель, почему Вы так любите говорить множество мудрёных терминов именно в моём присутствии; тараторить, сосредоточенно поджимая губы, наивно выставляя меня в свете единственного избранного гиганта мысли? Тот факт, что я способен выговорить слова «аппроксимировать» и «идифферентный» спустя тридцать секунд после того, как услышал их от очередного напыщенного франта на светском приёме, кои, к слову, у нас случаются чаще, чем пёс Джейк путает декоративные газебо с общественным нужником, а щипчики для бровей с ректальным термометром, не делает меня хоть в чём-то равным Вам. Какую роль я исполнял в Вашей жизни? Предмет интерьера в покоях дворца, экстерьера – снаружи, вечный поставщик чая и клазедезь изобилия сладостей. Даже глупая и аморфная масса небожителей собственных таранов в засахаренных маковках, что представляет из себя основная масса плодов деяния Ваших изумительно тонких пальчиков, вызывала, ввиду своей вопиющей беспомощности, чувственный отклик, стремление защитить и облагораживать. Ваше Высочество, за тысячу лет Вы так ничему их и не научили. В своём нынешнем состоянии конфетные люди всегда были Вам удобны – кто-то, кто всегда ответит на Вашу ласку любовью, не более и не менее в контексте иллюзорности приставки «пседо». Однако, стоит отдать должное, для фанерного парапета, роль коего я исполнял для Вас без малого миллениум лет, Вы не поскупились на своеобразность созвучия. Хорошее имя – Мятный Батлер. Пусть и являет собой лишь краткую экспозицию касательно моей вкусовой кондиции и рода занятий. Но я не был для Вас пустым местом, о нет. Чем-то материальным являлся, которому иногда, в порыве эмпатического синопсиса, можно было что-то и сказать. - Снежный Король доставляет нам слишком много хлопот. Правда, Батлер? - Правда, миледи. - Рекогносцировка производств лёгкой промышленности не дала ожидаемых результатов. Правда, Батлер? - Правда, миледи. -Какое платье мне лучше одеть? Ты ведь совершенно очевидно ничего не испытываешь ко мне, посему я могу стоять перед тобой совершенно обнажённой. Правда, Батлер? - Правда, миледи. Ох, Вы ведь слишком рассудительны и логичны, дабы быть правой насчёт последнего. Замах, больше похожий на финт из четвёртой кварты. Рассечённые абсолютно той же зеркальной траекторией разруба головёшки отправляются в предписанную им высшими инстанциями кучу древесных заготовок. С самого своего рождения Вы только и делали, что низвергали и без того зыбкие законы мироздания. Впрочем, Ваши эксперименты идеально вписывались в сюрреалистичную атмосферу королевства Ууу. С этой стороны Король кажется в корне неверной кандидатурой – обычный охотчий до власти и множества коленоприклонённых адептов хмырь, таких и до Войны Грибов было полно. Но вот в плане оживших жвачных масс, проектирующих разумных существ и возводящих королевства из номинального вакуума пустоты, мы до сих пор ощущаем острый дефицит. Веками я поклонялся Вам, смакуя спазмы неразделённой любви внутри себя, но никогда не озвучивал их хотя бы мысленно. Невысказанная тайна, хранимая на кончике сладкой пудры и ванильной побелки. Веками я порхал между сервированными фужерами, иностранными атташе, Вашей спальней (святилища ведь тоже нуждаются в генеральной уборке) и массовыми геноцидами народов по настоятельной просьбе одного моего хорошего… протектора. Я молился на Вас и молился Вам, принимая как данность Ваш равнодушный и пустой взор коралловых глаз, в линейном списке приоритетов обладательницы которых я занимал место где-то между наручным браслетом и двадцатисантиметровым - уж простите – фаллоимитатором, припрятанном в секретной тыльной втулке резного серванта. Уже нет того филигранного взмаха, нет вальяжных поступательных движений. Я рублю дрова один за одним, бестолково и резко, не заботясь о сохранности нетленного костюма-тройки. Некогда рассуждать, надо работать. В конце-концов, только ради этого меня и создали. Подождите немного, Принцесса. Обождите, прошу. Я обещаю, больше не будет истеричных, кондовых и вымученных оскорблений в Вашу сторону. Мы переходим к кульминации моего фарсового мыследейства, ибо всё когда-нибудь заканчивается, как любит говаривать мой… протектор. Всё, даже бессмертное. Как и всякая хорошая история, да и любая история вообще, в которой фигурирует звучное имя Боннибель Бубльгум, эта начинается с эксперимента. Принцесса захотела создать работоспособного гибрида на базе одного из конфетных людей. Ох, простите, ведь это так невежливо – говорить о ком-то в третьем лице при его непосредственном присутствии. А вы всегда со мной, всегда во мне. Так где же мои манеры? Да, Бонни, Вы захотели в очередной раз поиздеваться над законами природы, и я не в силах был отказать. Клочок волос Королевы Вампиров, взятый, разумеется, без её разрешения и живо напоминающий мне Ваши томные вздохи пятисотлетней давности при её непосредственном приближении. Плюс я – ненужное приложение к иссиня-чёрному экскурсу в миражи минувших дней, пахнущему свежим ветром, разряженными ионами и полынью. Мне же больше по вкусу что-нибудь ягодное, карамельное там… Я не помню самого опыта, не помню Вашей тонкой талии, нависшей над мои терраформируемым телом. Не помню точёного бюста, натягивающего белоснежный хлопок лабораторного халата. Помню только непонятно откуда взявшуюся какофонию оркестра шизофреников, самозабвенно выводящих марши болгаркой на циркулярной пиле. И грохот барабанов, на удивление мелодичный и приятный, настоящий хэдлайнер этих невнятных завываний. Дающий добро инструментально-завывательному ансамблю. Проснувшись, я списал это на послеоперационный шок, ибо шумы в голове стали меньшей моей проблемой. Я. Располовиненное бревно улетает прочь, выделывая в воздухе впечатляющие эквилибристические этюды за разворотами по всем возможным координатным осям. Не. Топор пронзает расходящиеся, подобно ряби на всколыхнувшемся водяном крое, от центра деревянной плоти круги. Просил. Со всего размаха ставлю очередной пенёк на покрытое стружкой его почивших собратьев ристалище. Этого. Топорище дрогнуло в полёте и в следующее мгновение часок вошёл на миллиметр левее искомой точки. Моего недоделанного чекана крепко-накрепко застряло ровно посередине берданки. Я не просил этого тела, столь похожего на Ваше. Не просил испуганных взглядов конфетного народа, над которым я теперь возвышался подобно импровизированному колоссу. Я не просил предоставлять, пусть и совершенно неосознанно, шанса добиться Вас. Старого пса новым трюкам не научишь, и я, как и прежде, смотрю на Вас заискивающе, снизу вверх, пусть даже на самом деле Вам приходится закидывать голову, выворачивать изящный светло-карминовый стебелёк Вашей шейки для того, чтобы элементарно взглянуть мне в глаза. Это тело стало метафорической соломинкой, сломавшей позвоночник гоблину. Дело не столько в том, что Вы фактически заставили своего недостойного констебля быть хотя бы и чуть, но всё-таки ближе к недостижимому идеалу цвета фуксии. А на мнение сахарного плебеса мне, откровенно выражаясь, было плевать всегда – на здоровье, пусть опорожняют свои сиропные пузыри при моём появлении. Я аккуратно потянул застрявший хозяйственный инструмент за рукоять, но орудие труда упорно не хотело вылезать на свет Глобов. Не математично! Вы стали смотреть на меня по-другому, не как на вещь, не как, положим, на кожурки из-под плода семейства цитрусовых, вкусно пахнущие и бликующие наливной кожицей, но по сути дела лишь пищевые отходы. Вы стали смотреть на меня не как на чесучовую заводную игрушку, которая иногда смешно бьётся лбом о ножку стола и падает с кровати на пол Вашего личного будуара, но на личность, у которой есть собственные мечты, страхи, заблуждения; больше последнего, кто бы спорил. Это всё из-за того, что во мне теперь часть её? Вопросительный знак здесь неуместен как никогда раньше. Я чуть сильнее дёргаю топорище на себя, и оно обламывается у самого обуха, а режущая кромка так и остаётся воткнутой вплоть до покатистого сопряжения с клином. Раздражённо откидываю ставший бесполезным соединительный стержень прочь, в груду разрубленных деревяшек. Между тем, начало смеркаться. Всё правильно, хороший день. Заканчивайся уже к такой-то матери. Достал, сукин ты сын. Боннибель, я иду к Вам. Все эти рефлексивные упаднические настроения нивелируют лишь две вещи: танцевальные вольты и па между празднично накрытыми банкетами и пажами, нагруженными очередной порцией белого яда, а также Ваша улыбка, когда я что-нибудь говорю; неважно, что именно. Неважно в первую очередь для вас. Дворец был хорош в первую очередь длинными винтовыми лестницами, пусть и не устланными эркерами из багетов, но дающих время придумать что-нибудь остроумное. За Ваш смех мне, естественно, не платят внеурочно, но мои альтруистические позывы никто не отменял. Здесь же – сиротливый скол покосившегося крыльца, наивно хвастающегося рогом изобилия из трёх битых ступенек. Позорит честное имя всех лестниц. Моя любовь, – да простят мне Высшие толику патетической фамильярности, – читает какую-то книгу в мягком салатовом переплёте. Одета в самый обычный кардиган, который никоим образом не маскирует идеальную фигуру, что-то в форме песочных часов, но со спрессованными утолщениями-резервуарами и не столь узкой перемычкой. Поглощает информацию с чувством, толком и расстановкой, впитывает мелкий шрифт фиолетовыми радужками широко распахнутых глаз. Забыла, кажется, как дышать, лишь изредка небольшие клубы пара вырываются из разомкнутого овала приоткрытых губок, увлажнённым конденсатом опускаясь на подёрнутые соломенной перепонкой древнего пергамента буквы. Ночь будет холодной. - Тебе так нравится рубить дрова, да? – голосок, будто маленькая птичка поёт свои прочувственные серенады и первородной изящности памфлеты. Знал ведь, пряничная голова, что она спросит, знал. Но лестница слишком короткая, не успел ничего придумать. Да и не полноценное конструкторское сооружение это, моему новому телу на один шажок будет. - Я не... Физическая оболочка будто из раздражения решает прервать мой дислексичный бубнёж. Не успев понять и принять природу невнятного шебуршания за окном, я одним рывком сокращаю расстояние до Принцессы, оттесняя её к дальней стене широкой спиной и, кхм, пекторальными мышцами, точнее, тем местом, где они могли бы находиться. Я вжимаю тетраэдровидные каблуки туфель в дощатое заграждение пола, дабы через секунду в моё плечо врезалось навершие некрупной ивы, предварительно разбив стеклопакет и выломав перпендикулярные скрещения трухлявых рам. Физический контакт закончился печально для древоподобного агрессора: ствол деревца, не выдержав давления, надломился ровно пополам, а из пропаханной локтевым сгибом кроны вылетело субтильное серенькое тельце. Которое, впрочем, так и не коснулось покрытия: изловчившись, я вскинул обтянутые бордовым войлоком ладони и перехватил незваного экспроприатора личностного пространства Принцессы за грудки коротенькой чёрной майки. Дёрнул, притянул к себе, неотрывно смотря в непроницаемые смолистые глаза, будто являющиеся вассалитетом всех теневых суспензий, рыщущих по просторам королевства Ууу. - Хорош, мальчик. А теперь медленно опусти меня на землю, пока сам не оказался погребённым в ней же, - вампирша, сохраняя невозмутимую мину, смачно сплюнула мне под ноги. – Тук-тук, кстати, - произнесла она в много более дружелюбной манере, довольно неубедительно и зубасто изобразив улыбку. Кровососка, претендующая на лавры отца, вот ты кто. Пытаешься изобразить из себя главную, не имея ни гроша потенциала и ни слитка способностей у себя за пазухой. Хотя… Во мне ведь сейчас отнюдь не профессиональный снобизм говорит. Барабаны грядут, Абадир. Хватит ли у тебя смелости столкнуться с ними вновь… Впрочем, это не моё дело. Я осторожно ставлю демонессу, вальяжно расфасовавшую руки по карманам. - Не дуйся, экс-кругляшок. Лучше прими поздравления с новоприобретённой задницей. И передницей тож, - Королева нарочито зажевала звуки в последнем слове, демонстративно проведя тонкими наманикюренными пальчиками по моей талии. - Что это вообще было?! – практически закричала Принцесса, срываясь на фальцет. И указала головой на невольный таран, лежащий среди осколков битых материй. Слишком запоздало указала, на мой взгляд. - Так, шуточки шутим, - коротко хохотнула вампирша, но тут же резко посерьёзнела. – Бонни, помнишь, мы с тобой говорили об одном эксперименте?.. Я резво развернулся на каблуках, тщетно пытаясь поймать в фокус зрения хоть что-то, отдалённо напоминающее метёлку и совок вкупе с предлогом убраться отсюда куда-нибудь подальше. Чего ей здесь надо в такой солнечный, пусть и подходящий к своему логическому завершению, день? Никак решила вспомнить старое? В таком случае, надеюсь, они умерят децибелы своих сладострастных стонов до приемлемой отметки. - В любом случае, стоит уходить, - подумал я, напоследок последний раз оглядев деформированную иву. – Очень уж мне не нравятся новые рефлексы синтезированной плоти, проявляющиеся только и исключительно в сторону Королевы. Я в очередной раз проклял свой отличных слух, когда услышал, как она зовёт меня, тихо и – наверняка тут закралась какая-то ошибка – немного жалостливо. Но и этого оказалась достаточно, чтобы чуть дребезжащая свирель перекрыла канонаду боя грядущего перфоманса барабанов, делающего на удивление мёрзлый ночной воздух практически ощутимой кондицией, влажным щупом распространяющейся по моей леденцовой коже. Первые сто метров я тщетно стараюсь сохранить видимость степенной походки, вшитой в приличествующиеся обязанности дворецкого столь высокочтимой персоны, но потом отбрасываю ненужную мишуру и срываюсь на бег. Перед самой пародией на лестницу я резко торможу, выравниваю дыхание (что сделать достаточно легко ввиду отсутствия лёгких как класса) и неспешным шагом, едва ли не позёвывая, захожу вовнутрь. Снова слишком мало ступенек, чтобы начать думать, выработать хоть какую-то стратегию поведения, отогнать непристойный гул мембраны ударного инструмента. - Где ты пропадал? – на меня смотрит лишь нетленный лабораторный халат, в спешке накинутый на всё тот же беловатый, в розово-серую полосочку кардиган, но не гипнотической сиренью полных жизни озёр. Глаза Принцессы мерно сканируют пустые колбы, которые она почему-то расставляет здесь, а не в подземной лаборатории, да ещё и совершенно случайным, одной ей ведомым способом. - Наш дом находится на возвышенности, не замечали? Вот я и ходил туда-сюда, топал ногами, чтобы её выровнять. Топ-топ! – мой Глоб, что за бред я несу? Мне сильно не хватает тех потерянных во дворце ступенек, зато, кажется, последними междометиями я попал в унисон с заходящемся в крещендо одному мне слышимом концертом. Принцесса усмехнулась, но слишком уж вымученно и фальшиво, скорее просто из уважения к моему мозговому шторму, потопившему все бриги, линкоры и шлюпы в надежде её развеселить. - Марселин отказалась от бессмертия, - она вскинула голову, глядя мне в глаза с каким-то странным пламенным вызовом. Я же не мог не оправдать ожидания своей протекторши. - Полагаю, перво-наперво, она отказалась от своих вампирских способностей. Но Вы упомянули лишь потерю бессмертие, значит, всё что Вас беспокоит – это её смерть. Довольно скорая, особенно в долгосрочной перспективе, - уже на середине озвучивания своего краткого размышлизма я понял, что выбрал совершенно неверный вектор развития беседы. Я играл не с огнём, но с целым лестным пожаром, вызванным магическим образом. - И? Что с того?! – вызов сменился раздражением, вальсирующим на тонкой грани перед гневом. - Прости, Ваше Высочество. Я… - по правде сказать, лучше бы отправился умертвлять несчётные рати гоблинов, нежели упорно исследовать взглядом мыски своей обуви в самой кондовой манере уличённой пристыженности. Это было весьма затруднительно, особенно в виду того, что страха не было от слова «совсем», ровно как и стыда. Заслышав торопливый шелест кроссовок по так и не убранному стеклу, я неуверенно поднял голову. Принцесса, ровно как и Абадир за несколько часов до этого, провела тыльной стороной ладони по моей талии, но куда более обстоятельно, прощупывая каждый сантиметр и играясь(?) с завитками сбившей ливреи. Затем перенесла основной базис внимания на пресс, вычерчивая подушечкой указательного пальца угловатые выпуклости пресса. - Я ведь не хотела делать тебя таким… большим, - неожиданно тихо проворковала Бонни (уже? спорно я). – Но ведь даже у меня что-то может пойти не так. Теперь вот тебе приходится пригибаться, чтобы пройти в дверь. Зачем я должен насиловать себя, заполняя пустые пробелы строк? У меня сейчас нет мысли, не в голове, не, уж тем более, на языке. Я просто спускаю всё на самотёк, превращаясь в аморфного наблюдателя, будто это сейчас происходит и не со мной. - Мы слишком стары, чтобы любить, все мы, - Бонни, – да, теперь это уже по праву Бонни, - вновь подала голос, убрав руки лишь для того, чтобы конечности, согнутые в локтях, не мешали ей прижаться ко мне практически вплотную. – Мы слишком стары, а всё не умираем и не умираем, нарушая естественный круговорот жизни. Кажется, нечто похожее ты подумал после того, как назвал меня «Бонни» в первый раз за сегодня. И много спустя «чёртовой суки». А после «застилали», если тебе всё ещё интересно, идёт «аквамариновые гряды остроносых гор», странно что ты не запомнил. Довольно простая словесная конструкция на фоне остального массива. К слову, нет у меня никакого таланта: всю свою лирику я беру из твои мыслей, немного перекраивая их на известные литературные шаблоны. Я тупо уставился прямо перед собой, рассеянно поглаживая мою Бонни по выпирающему ребру ключицы. И где ты теперь, Светлое Чувство? Спряталось, дрожишь, в беззвучном страхе неминуемой расплаты. Шпион раскрыт с максимально возможным позором, Чувство, высечен прилюдно на глазах у многотысячной толпы на полуметровом возвышении эшафота. Осталось ему только совершить ритуальное харакири, дабы порадовать бывших воздыхателей эстетическими фонтанами крови и сохранить остатки поруганной чести. Она всё знает. Я жаловался на отсутствие ступенек, но жизнь Принцессы – бесконечная, сплетённая под разными углами лестничная конструкция. И она резвится на ней, перепрыгивая через пролёт разом, перевешиваясь через балюстрады и катаясь по перилам. - Но как… - наконец выдавливаю я из себя, превозмогая боль в районе иллюзорного сплетения ветвей швеллеров не менее иллюзорных трахей. - Тихо, - воркует моя Бонни, сумев, наконец, обхватить мою талию и соединить пальцы в замочек на моей спине. – Ты никогда не задавал лишних вопросов, и сейчас не самое лучшее время, чтобы начинать. Прощаться будем, Чувство? Лить килотонны мелодекламаций, давать пустые обещания, тонуть в тине лживых клятв и упиваться ванилью пустопорожного отчаяния? Или просто пожмём другу руки, словно некогда хорошие приятели, которых жизнь раскидала по разным уголкам великой страны Ууу; которые встретились совершенно случайно, обменялись дежурными фразами а теперь усиленно ищут повода улизнуть куда подальше друг от друга? - Мы слишком стары для любви, - вновь повторяет Принцесса, словно бы (ха, я ещё и допускаю какие-то вероятности) в бешеном рвении заставить себя поверить в эту мантру. Но ведь это не «худи»,успокоиться с её степенной помощью не выйдет. - А для привязанности? – не хочет уходить Чувство, упрямится словно строптивый вол. Окопалось в своей зоне комфорта, зараза. - Конфетный народ не желает меня видеть. И правильно, должно быть, делает, - моя Бонни коротко всхлипывает, судорожно облизывает пересохшие губы. – Марселин же, должно быть, тоже, раз идёт на такой шаг. Но её поступки… Я её не понимаю, - Бубльгум уже открыто роняет слёзы на подол незаправленной рубашки. Впрочем, зачем прятать Голиад в посудной лавке? Мы оба знаем, что Марси не относится к обычным «привязанностям». - Делать упор на свой возраст – характерная черта переходных лет, затянувшихся слишком надолго. Но ведь от этого они не перестают быть переходными годами, - Чувсьво вконец осмелело, брыкается и больно бьёт кулаками по темечку, иногда даже щипается. – Мы явно не стары по крайней мере для этой ночи, ровно как и для хороших поджопников Королю Ууу. Я сейчас делаю твою работу, Абадир. С тебя сочтётся, благо, времени у нас навалом. Канонада надрывных звуковых всплесков становится всё более явной, и её фарватер готов подарить тебе вечную жизнь во второй раз. Да, немного жертвенности и добровольная сдача – это Вам не глумливое восхищение со стороны. Принцесса ухмыльнулась самым краем прелестного изгиба рта. - А что касается Абад… Марселин, - я глубоко втянул воздух в ноздри, манерно прикладывая широкую длиннопалую ладонь к уху. – Вы слышите барабаны и музыкальный номер состоящий по меньшей и большей мерах из пяти участников? - Нет, но что ты… - А они есть, - нагло ухмыляюсь я, затыкая её рот своим. Всё в порядке, Чувство, эту ночь ты можешь переждать на лестнице.