Подростковое

Юри постоянно смущается, прячет глаза, робко улыбается – и чего греха таить, Плисецкий им очарован, и может только бурчать себе под нос что-то на русском и натягивать капюшон по самые глаза, чтобы никто не увидел предательский румянец на щеках. Виктор смотрит на него с пониманием и жалостью – от этого только хуже, и Плисецкий начинает постоянно огрызаться, рычать на всех, кто подходит к нему слишком близко; он постоянно прячет руки в карманах, чтобы ненароком не прикоснуться к Кацуки, смотрит куда-то себе под ноги, потому что боится наткнуться на счастливый взгляд Юри и проклинает себя, Никифорова и Кацуки. Себя Плисецкий ненавидит за то, что умудрился вмазаться по Кацуки по самое не балуйся: скромный японец с его мягкими улыбками, понимающим взглядом и вежливыми до скрежета зубов манерами сводит Юрия с ума, заставляет закрываться в комнате и доводить себя по-подростковому быстро, закусывая ребро ладони. Плисецкий стыдится этого, срывается на Юри чаще обычного, а Виктор, улыбаясь, говорит, что это всего лишь переходный возраст. Юрий ведь всего лишь подросток, что с него взять. Мальчишка. Никифорова Плисецкий ненавидит потому, что Кацуки принадлежит ему: смотрит на него влюбленным взглядом (всякий раз замечая этот взгляд, Юрий закусывает внутреннюю сторону щеки, сжимает с силой кулаки – так сильно, что на ладони остаются лунки от ногтей), тянется за всяким его прикосновением, чуть ли не урчит, как довольный кот, когда Виктор тихо зовет его по имени. Плисецкий ненавидит Никифорова за то, что тот прекрасно понимает, что происходит с подростком, но не разговаривает с ним об этом: только улыбается виновато и как будто бы мысленно разводит руками – мол, прости, Юр, ничего с собой поделать не могу, все понимаю, жалко тебя, но… Плисецкий и сам слышит окончание этой фразы: «Но ты слишком маленький еще, Юрчик, поэтому потерпи». Плисецкий ненавидит Кацуки за то, что тот вообще существует: идеальный такой, мягкий, нежный, домашний и до безумия добрый. Даже несмотря на то, что Юрий волком на всех кидается, обещает испиздить каждого до кровавых соплей, если к нему полезут без его разрешения, Кацуки все равно достаточно открыто улыбается подростку, смотрит восхищенно, как он катается (от этого взгляда Юрий хочет прогнуться сильнее, демонстрируя свое тело, хочет крикнуть, что он, Плисецкий, ведь лучше Никифорова), и всякий раз хвалит – не наигранно, не из банальной вежливости, а просто потому, что ему и вправду нравится. Юрий не понимает несправедливости этой вселенной. Никифоров может к себе в постель уложить кого угодно, так пусть оставит Кацуки для Юрия, у которого – первая подростковая влюбленность, та самая, до дрожащих рук, учащенного сердцебиения, пересохших губ и тупых улыбок, пока никто не видит. Но Виктор вцепился в Юри руками и ногами, не отпускает от себя никуда, и как будто бы специально делает все это для Плисецкого. Мол, смотри и привыкай, Юр, смотри и привыкай. Юрий смотрит, сопит рассержено, смаргивает злые слезы, терпит, но никак привыкнуть не может; когда ему кажется, что его отпустило, что сердце больше не будет лихорадочно биться где-то в горле от одной только близости Юри, все идет по пизде. Плисецкий кусает губы до крови, искоса наблюдая за Кацуки; ему хочется подлететь, обнять, вжаться носом в невинно открытую шею и признаться. Ему хочется верить, что Юри не оттолкнет, а даже наоборот – прижмет к себе, поцелует в макушку и заверит, что все будет хорошо. Что у них двоих вместе все будет хорошо. Но Юрий ведь умный мальчик. Он слышит робкий отказ в своей голове. Потому что Кацуки очарован Никифоровым, который наслаждается этим искренним чувством. Плисецкий со злости готов пинать стены, чем он и занимается, шепча себе что-то под нос на русском; чертов Кацуки, чертов Никифоров, чертов он сам. Подросток любит так сильно, что даже ненавидит: до кровавых кругов перед глазами, до желания выломать Кацуки руки, переломать ему все кости, доказать ему, что он лучше Никифорова. Такой удушающей ненависти к Виктору у него нет – только легкое недовольство. Плисецкий понимает, что Никифоров не виноват в том, что для Кацуки он – весь мир. Но от этого лучше не становится. Плисецкий тихо всхлипывает – очень тихо, потому что он не плачет, никогда не плачет, - и замирает, прислушиваясь к шагам. - Юрий? Он вздрагивает, ведет плечами, быстро стирает слезы с щек и разворачивается на пятках, поджимая губы и недовольно глядя на Юри. О, Плисецкий самый настоящий артист. И маски он меняет быстро. - Все хорошо? – Кацуки – концентрированная забота. И когда он касается плеча Плисецкого, желая приободрить, тот рвано вздыхает и думает, что сейчас его защита треснет по швам, он расплачется, как маленькая девочка, и бросится на шею Юри, умоляя того принять его подростковую любовь. - Д-да, - Юрий буквально заставляет себя говорить. – Д-да! Не трогай меня. Он выворачивается, отталкивает плечом Кацуки и уходит, строя из себя оскорбленную гордость. Кацуки некоторое время смотрит ему вслед, а потом тяжело вздыхает: трудный подросток со своей трудной любовью. И жалко ведь его, да только сделать ничего нельзя – Никифоров лишь разводит руками, смотрит с жалостью на взъерошенного мальчишку, у которого в глазах читается: «Полюби меня!», - и ничего не говорит. А Кацуки боится все испортить глупым и банальным разговором, поэтому вместе с Виктором они считают, что лучше оставить все так, как есть; Плисецкий переболеет и успокоится. Только вот Юрий сжимает толстовку на груди, кусает губы и крепко жмурится, чувствуя, как слезы жгут глаза. Ему кажется, что ничего никогда не переболит.