Был тот час утра, когда даже в самых затхлых, тёмных и грязных уголках Иерусалима живёт благословенная прохлада, наполненная сладковатым запахом олеандра вперемешку с пронзительно-душистой струйкой аромата кипариса. Солнце, едва только показавшееся из-за пушистых верхушек окружающих город гор, косыми лучами падало на белые камни разномастных домов и маячившие тут и там купола храмов.
Его краешек прозрачно отразился в огромных бархатных глазах стоявшего на крыше триннадцатилетнего мальчишки. Схватившись за стенку голубятни, он наблюдал за солнцем. Казалось, будто он почти видит, как оно лениво ползёт из-за горизонта. Очнувшись, мальчик отвернулся. Ветерок резво ерошил его угольно-чёрные волосы, кидая на глаза непослушную чёлку, заставляя его поминутно откидывать её рукой. В предрассветном свечении, морем плавающем между крыш, мальчик нашарил рукой крючок и откинул его, широко распахивая дверцу голубятни. Особого приглашения птицам не требовалось, и вот уже в следующее мгновение мальчик отступил, дабы не быть сбитым ворохом вывалившихся из голубятни пернатых посланцев. Он всегда любил птиц, и они платили ему тем же. Несколько особенно ручных садились ему на плечи, вытянутые руки, голову, но лишь для того, чтобы тут же сорваться в бледнеющее небо.
Мальчика звали Маликом, а если же быть точнее- Маликом Аль-Саифом. Стоял он на крыше собственного дома, на окраине великого города Иерусалим, наблюдая за кружащими над головой белыми и серыми голубями. Так начиналось утро 21 августа 1178 года.
Малик ловко, будто подрощенный котёнок, скользнул с плоской крыши, цепляясь за мелкие выступы в стене. Почти тут же он оказался на балконе второго этажа, закрытым сверху выцветшей тканью. Обернувшись, он почти столкнулся с кем-то, но тут же отпрянул. На его лице появилось несколько виноватое выражение, когда он взглянул в лицо вошедшей на балкон женщины. На руках она держала крохотный свёрток из чистых пелёнок, откуда сейчас же послышались недовольные всхлипы.
-Sabah alkhyr 'um *,- выдавил он, косясь на разошедшегося на руках Дарии Аль-Саиф младенца.
-Малик, я сколько раз велела тебе пользоваться лестницей?- женщина прижала к себе разбуженного ребёнка,- ты разобьёшься в конце-концов. Весь в отца. Ведь и Кадар, на тебя глядючи, всё норовит на стену влезть, а ему же всего пять лет!- Дария, которой всё никак не удавалось утихомирить ребёнка, махнула рукой на ругань,- у отца есть для тебя поручение. Когда выполнишь его, приходи ко мне. сегодня нужно будет сходить на рынок.
Дождавшись, пока она скроется за нитками бусин, свисающих в дверном проёме, Малик облегчённо выдохнул. Убеждённый, что сейчас уж его точно никто не видит, мальчик перемахнул через балкон и оказался на внутреннем дворе, откуда легкой бодрой походкой отправился в сам дом.
Рауф Аль-Саиф- отец Малика, был одним из лучших лекарей этой части города, порядочным гражданином и уважаемым человеком, по этому люди закрывали глаза на некоторые его странности. У всех они есть, только одни скрывают их лучше, чем другие. Тем не менее, скрыть странные, едва ли не ежедневные посещения своего дома Аль-Саиф не мог. Меж самыми обыкновенными больными прохожие нередко замечали совсем уж чудных- те кутались в белые накидки без характерных рыцарских крестов, закрывали лица капюшонами, тоже чудными, похожими на профили хищных птиц, сливались со светлыми стенами и пятнами тени, отбрасываемыми стрелами кипарисов; двигались мягко, как дикие звери. А иногда, редко правда, их видели прямо на крышах или посреди улиц, несущихся, будто на пожар, вооружённых до зубов и неизменно исчезавших в доме Аль-Саифа, но каким образом- никто бы точно сказать не мог: через двери, как полагалось порядочным людям, они не ходили. Женщины ругались сквозь зубы, называя странных типов "шайтанами" , подбирали черепки разбитых кувшинов, а мужчины лишь пожимали плечами. Улица опасливо пустела, и тут же, через пять, десять минут, может- через час или два, заполнялась людьми в белых накидках поверх кольчуги с нашитыми на них черными или красными жутковатого вида крестами.
Малику и дела не было до этих странных посетителей. Он к ним привык, а спрашивать, почему его всякий раз выгоняют из комнаты, едва один из них появится, ему уже надоело.
Отца Малик нашёл за столом в той части большого дома, где тот обычно принимал больных. Обменявшись стандартными утренними приветствиями с сыном, Рауф кивнул ему:
- Для тебя есть работа. Скоро ко мне придут, но я должен отправиться по делам. Если они меня не застанут, прими их, как полагается. Женщины сделать этого не смогут, а Саир ушёл к умирающей матери. Да и потом, ты уже почти мужчина и должен уметь принимать гостей..
Малик кивнул, хоть внутри и прокатился холодный ком разочарования. Ему нисколько не улыбалось всё утро сторожить дверь, но деваться было некуда.
Отец ушёл где-то через четверть часа, и Малик занял своё место на подушке неподалеку от входной двери. Минуты тянулись и тянулись, и занятия ровным счётом никакого Малик себе найти не мог. В конце-концов, совершенно измаявшийся, он сбегал к себе в комнату, спихнул дрыхнувшего без задних ног Кадара со своей постели, и вытащил из-под подушки самодельную дудочку. Совершенно обычная, тростниковая, он всё никак не мог извлечь из неё что-то более благозвучное, чем уханье совы. Захватив за одно осколок лезвия, найденного на заднем дворе (нужно было проделать в импровизированном музыкальном инструменте ещё несколько дырочек), Малик вернулся на свой наблюдательный пункт и застыл. Тусклый утренний свет, лившийся из дверного проёма был заслонён огромной плечистой фигурой, и Малик, со смесью досады за свой промах и любопытства, уставился на вошедшего. Внутри у него всё перевернулось и задрожало от восторга, когда он признал в этом человеке одного из тех, что периодически вламывались к ним в дом. Но теперь некому было выгнать его из комнаты, совсем даже наоборот, ему велено принять этого человека.
Вспомнив, что он всё ещё стоит, аки дурак посреди комнаты, Малик поклонился, стараясь незаметно сунуть предметы, которые держал в руке в ближайший горшок с чахлым фикусом.
-Мира и покоя. Можем ли мы войти в дом Рауфа Аль-Саифа?- голос у человека оказался мягкий, обволакивающий и очень приятный. Он был высок, но узок, весь в светлом. Под серой накидкой с опущенным на лицо капюшоном Малик рассмотрел чудаковатую хламиду в пол и пояс с оружием. Плащ заботливо прикрывал большую чего часть, скрывая под собой, по-видимому, самый настоящий арсенал.
"Постойте... мы?"- Малик, утвердительно кивнул, и незнакомец вошёл, тихо бряцая оружием. И только тогда стало понятно, почему гость сказал "мы". За ним следовал худощавый юноша, где-то на год или два старше самого Малика. Мальчик был тоже в белом, тоже в капюшоне, носил перевязь с единственным узким кинжалом, но плаща на нём не было. Едва только они оказались вне улицы, оба почти синхронно сняли капюшоны. Малик едва рта не раскрыл, но вовремя спохватился, и начал рассматривать посетителей отца, стараясь, чтобы это выглядело вполне естественно. Так похожи они были внешне... Узкие лица, светлые, европейского типа, выгоревшие тёмно-русые волосы. Но самое интересное- глаза... у обоих почти идентичный размер, форма и цвет- неестественный, прозрачно-карий, едва ли не золотой. Малик отличался с самого детства удивительной наблюдательностью. Отец учил его чуткости истинного лекаря, которую Малик за одно использовал, чтобы читать других людей, как раскрытые книги.
Вот и сейчас он почувствовал исходящую от этих людей силу, лёгкую надменность, гордость, ощущаемую почти физически. Встретившись с юношей взглядами, Малик почувствовал, как ухнуло его сердце куда-то в пустоту. На столько холодными и отрешёнными ему показались эти золотые глаза. Другой мальчик некоторое время лениво смотрел на на него и после отвесил не слишком вежливый кивок, в котором Малик без труда различил нотки превосходства и во истину недетской надменности.
-Отец ушёл, но будет скоро,- Малик жестом предложил гостям расположиться на расшитых подушках.
-Ты его сын? Малик?- незнакомец с сыном сдержанно и просто опустились на предложенное место, и Малик присел напротив, сложив ноги по-турецки. С каждой минутой его всё более отталкивал этот горделивый юноша, но чем больше тот его отталкивал, тем больше появлялось в движениях Малика напускной грации, тем важнее и взрослее он хотел казаться. Он не даст этому мальчишке поводов смотреть не себя, как на малолетнего.
-Да, а вы?- наверное, прозвучало это не слишком прилично, но незнакомец ни секунды не гневался, только улыбнулся сдержанно, но искренне.
-Умар ибн Ла-Ахад. А это мой сын Альтаир.
Малик повторно встретился взглядом с Альтаиром и кивнул. Тот не пошевелился, только дрогнул краешек его рта.
Разговор застопортился. Малик, как хозяин, должен был, наверное, сказать ещё что-то, но он не знал, как подступиться к этим гордым высокомерным людям, пусть старший Ла-Ахад и говорил вполне приветливо.
-Твой отец рассказывал о тебе,- Умар Ла-Ахад, видимо, решил спасти ситуацию,- будто у тебя намечается карьера врача. Хочешь быть целителем?
Малик не успел ответить. Скрипнула входная дверь. Вернулся отец и за вежливой беседой увёл Умара к себе в комнату, оставив мальчиков сидеть друг напротив друга. Малик не знал, куда ему податься, только бы этот, в конце-то концов, перестал сверлить его взглядом. Подняв собственные, почти совершенно чёрные глаза, он встретился с холодным золотым омутом чужих. Это была самая настоящая игра в гляделки: кто кого. И если Малик не отводил взгляда потому, что не хотел казаться Альтаиру слабаком, то Альтаиру, похоже, всё происходящее приносило откровенное, даже неприличное удовольствие. Одной половиной лица он продолжал улыбаться, как показалось Малику- издевательски. И почему-то под этим взглядом Малик чувствовал себя самым настоящим идиотом.
Отцы отсутствовали недолго, за что Малик поблагодарил всех известных ему богов, и вернулись в тот самый момент, когда альтаирова улыбка стала совсем уж нахальной. У Малика буквально зачесались руки хорошенько ему всыпать, хотя тот не сделал ровным счётом ничего, что могло бы довести Аль-Саифа до белого колена. И Ла-Ахад, и Аль-Саиф старшие выглядели не слишком счастливыми. Гость сосредоточенно хмурился, кусая губы, а отец Малика говорил куда резче, чем тот привык слышать:
- Малик, сходи на голубятню и отправь письмо,- Рауф протянул сыну скатанную в трубочку бумажку, аккуратно завязанную ниткой,- возьми Чезе.
С облегчением выбравшись, наконец, из-под обстрела этих неестественных глаз Альтаира, Малик вышел, расправив плечи, неторопливо и по-возможности представительно, всё ещё чувствуя между лопаток непонятное, неприятное зудение от направленного прямиком туда чужого надменного взгляда.
Без труда он справился с заданием отца. Ему не требовалось даже хлебных крошек. Его любимица- серая голубка с ажурным светлым узором на крыльях сама спустилась к нему, ласково клюнув Малика в макушку. Почти все их голуби рождены были не в этой голубятне. Ещё птенчиком Чезе была перенесена сюда из огромных старинных клеток Масиафа, куда возвращалась с письмами, но после неизменно привозилась обратно. Как и кем- Малик не знал. Он осторожно погладил указательным пальцем голубку по макушке, привязал письмо к её лапке и выбросил посланницу в совсем посветлевшее небо.
Когда он вернулся, гости уже ушли.
Весь день прошёл в обычных хлопотах. Зайдя после завтрака к матери, Малик едва не перелетел через Кадара, который внезапно возник не пойми откуда. Ругнувшись, Малик тут же получил затрещину от матери: его сестра, которой не было и месяца, мирно посапывала в колыбели. Разбуди он её ещё раз, и утренний нагоняй наверняка покажется ему цветочками. Кадар прыснул в миску с финиками, которые перебирал, отделяя червивые. Послав брату характерный взгляд: "Вот только попадись мне", Малик, красный, как варёная креветка, выслушал поручение матери: сходить на рынок за микстурами для отца и дынями к столу.
Захватив кошель с побрякивающими монетами, Малик выбрался из дому. Солнце понемногу начинало припекать, обещая знойный день. Нужно было торопиться, иначе он не успеет к полудню, когда от жары плавится смола на стройных стволах кипариса, и солнце жарит в спину, угрожая прожечь насквозь и тощее тело, и даже саму отбрасываемую Маликом тень.
Не хотелось идти по запруженной улице. Малик, ловкий и быстрый на просторе крыш, становился совершенно неуклюжим на узких иерусалимских улочках. Почти тут же он налетел на женщину, несущую на голове длиннющий глиняный кувшин. Та ругнулась, но кувшин удержала. Малик поспешил убраться восвояси, пока вслед ему летел град проклятий. Решив судьбу более не испытывать, он привычным движением скользнул чуткими руками по светлой грязноватой стене. Нащупав выпирающий кирпич, Малик перевесил сумку через плечо, и уже в следующее мгновение оказался в своей стихии: перед ним раскинулся простор расстилавшихся повсюду крыш, который он про себя прозвал Верхним городом. Те таинственные отцовские посетители, видно, просекли все плюсы такого рода передвижения, и Малик, довольный тем, что умеет хоть что-то действительно хорошо, прыжками и перебежками направился к крупнейшему базару восточной части города.
Возвращался Малик всё так же- по крышам. Внизу, конечно, можно было найти тень, но так было быстрее. У него осталось несколько монет, и он, не раздумывая, купил на них персик. Скажет дома, что травы подорожали. Он не был примерным ребёнком во всех отношениях, да и потом, персики, особенно большие и совершенно рыжие- турецкие, он обожал до дрожи. Расправляясь с сочным фруктом на ходу, мальчик вдруг замер. В поле его зрения попало некое движение. Малик остановился и огляделся. Параллельно с собой, ярдах в сорока он заметил дрожащую в мареве тень. Она продолжала двигаться, то появляясь, то исчезая за разномастными надстройками поверх двух и трёхэтажных домов. Тень двигалась быстро, проворно, как кошка. На фоне светлого, грязновато- голубого неба она была почти неразличима. Малик моргнул. Тень исчезла, будто её и не было. От бьющего по макушке солнца в глазах Малика уже противно темнело. Передёрнув плечами, он поспешил к балкону своего дома, попутно отряхивая руку от ошмётков фруктовой мякоти.
Весь оставшийся день Малик размышлял: не рассказать ли отцу, не спросить ли? Хотя и сам знал, что тень вполне вероятно принадлежала к той категории пациентов отца, о которых ему настоятельно рекомендовали держать рот на замке. С другой стороны, движение вполне могло ему просто привидится, могло быть просто мушкой, от жары и духоты метавшейся в глазах Малика.
***
Вечером Малик заглянул на женскую половину дома. Мать ходила туда-сюда, покачивая на руках младенца, и тихо напевала. Он знал эту колыбельную дословно:
"...kam marratan kan yushahid fi kamin
lghzal, yakhtu bidajr
bwastt tamyie alttariq alddayiq,
waikhtaraqat sahm alzzaba',
watumad sahm fi rihlat -
hatta tahallaq aljamr min alshshawa'.
fi alssaham kanat raysh alnnusr
washahidh alhajar allladghat..."**
На подушках дремал Кадар, свернувшись клубочком и зарыв нос в плотно сжатые кулаки. Не хотелось нарушать это умиротворение, эту спокойную, вязкую атмосферу уюта и покоя. Малик прокрался к брату, сгрёб его в охапку и, кинув последний взгляд на мать и улыбнувшись ей, вышел из комнаты.
В их с Кадаром обиталище, походящем скорее на логово какого-то прожорливого и крайне ленивого монстра, чем на жилище человека разумного, Малик заботливо уложил ворчащего спросонок брата на подушки, накинул на его тонкую простынь, чтобы тот не запарился ночью. Малик спал, не раздеваясь. Во-первых, ему было откровенно лень переодеваться, а во-вторых, так он чувствовал себя готовым ко всему, что может произойти во сне. О том, что именно может произойти с ним во сне, он как-то не сильно задумывался.
Ему показалось, что он едва только коснулся подушки, едва закрыл глаза, как вдруг его что-то вырвало из сладких объятий полудрёмы. Малик открыл глаза. Спал он на удивление чутко, и разбудил его едва заметный шелест. Ещё и ещё. Позвякивание и шелест. Волосы на обратной стороне шеи у мальчика встали дыбом. Всё стихло. Только ветерок перебирал резные листья пальмы в горшке. Малику почему-то сразу расхотелось спать. С гулко бьющимся сердцем он поднялся, откинув простынь, и тихонько подкрался к двери. Приоткрыв её, он скользнул в прохладную полутьму коридора. Что-то вынуждало его жаться ближе к стенам. Двигался он отнюдь не так бесшумно, как хотелось бы, но деваться было не куда. Дойдя по узкому проходу до места, где дом расходился на два крыла (после они смыкались, образуя посередине внутренний дворик) , Малик застыл. Темно. Совершенно темно и тихо. Никто не ходил и не бряцал железом в его доме. Сжав кулаки и ругая себя за подобную глупость, Малик пошёл обратно в темноте он случайно повернул не туда, и пошел в обход. Миновав женскую, самую дальнюю половину дома, он прислушался. Всё было тихо. Вот только внутри у Малика тихо не было совсем. Внезапный шорох. Мальчик резко развернулся и сиганул в угол, поминутно опасаясь, что сердце вот-вот вывалится из грудной клетки на прохладный каменный пол. Шорохи нарастали и нарастали, пока в ноздри Малику не ударил запах гари, и тогда за ближайшей дверью как-то внезапно взревело пламя, обдав дерево и Малика волной жара. Мальчик отшатнулся, зашипел на ужаленную пламенем щёку. Внутри его заметался самый настоящий ужас напополам с всепоглащающей растяренностью. Страх заполнял нутро, давая своими холодными ступнями прямёхонько под дых, вышибая весь воздух вместе с силой в ногах. Вокруг бегали, кричали. Мыслей не было. Он растерял их по дороге вместе со спасительным кислородом. Он рисковал угореть в любую минуту, голова кружилась, пятки ему лизали языки пламени. Красное марево оказалось совершенно непроницаемо...
слишком быстро горел дом...
"Кадар!!!"
Молнией пронеслось в затуманенном мозгу Малика. Он резко свернул влево и толкнулся в первую попавшуюся дверь, моля Аллаха о том, чтобы это оказалась их с братом спальня. И, о чудо, Аллах его услышал. Малик рухнул на колени, в дым и жар перед подушками мальчика. Тот лежал неподвижно, почти не дышал, как показалось Малику. Глаза слезились, он судорожно глотал ртом воздух. Счёт шёл уже на секунды. Не разбираясь ни минуты лишней, он подхватил Кадара на руки, и, почти не разбирая дороги, рванул к выходу... к тому месту, где, как он помнил, выход был, потому как всё уже тонуло в сплошном удушающем тумане...
***
Сознание вернулось к Малику много позже. Он очнулся в чужом, судя по запахам, совершенно незнакомом доме... у них пахло олеандром и финиками, а здесь... здесь ничем не пахло... Едва к нему пришла способность более или менее разбирать происходящее, он проверил наличие Кадара, повернув голову и поморщившись от глухого буханья в висках. Тот лежал рядом, всё ещё без сознания. С красноватом полумраке комнаты Малику померещился странный зеленоватый оттенок его щёк. Всё было в тумане, голова раскалывалась пополам от сияющей острой боли в висках. Рядом был кто-то.. кто-то живой и невредимый. Он легко дотронулся до щеки Малика рукой, большой, грубой, потом осторожно смочил губы мальчика влажным полотенцем.
-Мне жаль, Малик...
Знакомый голос. Малик попытался вспомнить, кому он принадлежал, но от любых умственных напряжений мозг взрывался холодной белоснежной болью, в глазах почернело. Его нещадно мутило...
-Твой отец... мы не смогли спасти никого...
Малику потребовалось несколько мгновений, чтобы эта огромная правда пробилась сквозь пелену отравления... но когда это всё же случилось, он дёрнулся, попытался найти в красном мареве лицо говорившего... боль и паника обрушились на него, он вспомнил этот голос в момент. Умар Ла-Ахад... хотел было сказать что-то, но запнулся и сорвался на глухой стон. Старший Ла-Ахад обнял его, прижал к себе. Слёзы разогнали марево перед глазами, но лишь для того, чтобы уже через секунду утащить его в чёрный омут тяжёлого забытья. Последнее, что он увидел- белую тонкую фигурку в темноте дверного проёма и огромные, как будто даже растерянные золотые глаза...
