culture vulture

morning parade — culture vulture

Чейни бежит; его жизнь всегда напоминала отчаянный кросс на выживание, почти ебаный марафон, где он сам — стократ превысивший норму своего сердечного ритма бегун, вколовший себе предельную дозу анаболиков. Кровь набатом стучит в висках, ладони дрожат как после дикого перепоя, нехватки белесой дорожки на грядущий вечер с минимум десятком красоток, отвратительного кофе со вкусом мыла на одной из пригородных заправок с заплёванным полом; Чейни не позволяет себе остановиться ни на минуту, плевать на разъёбаную дорогу, на косые взгляды беглых таджиков с немытыми ногами и даже на жужжащий телефон в кармане джинс (прости, Юля, я не в настроении). Он пытается скрыться в пустынных дворах такого неродного Петербурга (хотя, где ты в последний раз чувствовал себя действительно на своём месте?), затаиться на песчаном/галечном пляже, слушая тихий шепот волн с приветами из Финляндии, выбросить из головы тайные списки своих зашкваров, позабыть их вместе со всеми воспоминаниями (неважно, хорошими или плохими); но, вот беда, его фотоальбом со снимками нельзя потерять — он всегда находится в глубинах памяти. Он есть у каждого: с красивыми рамочками, подписями мелким\крупным почерком, с обожженными краями, будто после случайного пожара, с черно-белыми, флуоресцентными, чересчур яркими, маленькими и большими фото, ничего не значащими селфи с друзьями, с размытыми лицами и перечёркнутыми людьми на них; он есть у каждого: особенный, не похожий на другие: перевязанный ли цветными ленточками, с залитыми кофе страницами или же в виде обычной тетради в клетку. Он есть у каждого, и, к сожалению\счастью, от него не избавиться (разве только разнести себе голову в порыве походить на какую-нибудь куртку Бейна). Альбом Дена Чейни напоминает «модные» дневники с тамблера, с корявыми подписями на полях и впопыхах, полароидными снимками, обильно залитыми всевозможными шумами с slmmsk и никогда не показывающими реальность. В своей голове он — генерал, освободитель несчастных рабов тоталитарного режима Краснодара, трудоголик, хороший друг и человек. В своей голове он — персонаж, сошедший со страниц античных мифов, самоотверженный, храбрый, бескорыстный, честный малый. В своей голове он оставляет о себе лишь хорошее в надежде на то, что отпечаток собственных домыслов сможет выйти наружу, перекрыть видимые-невидимые недостатки (а лучше попусту уничтожить их под тонной-другой этой пресловутой доброты и отзывчивости и моральных устоев). Реальность зла (так мог сказать Заратустра), а Ч[л]ейни на поверку не менее злой, коварный, мерзкий, двуличный, хитрый. Давящийся желчью в перерывах между лживыми улыбками для оппонентов, захлёбывающийся в собственной алчности и жажде власти, упивающийся гневом и сбитыми о стены костяшками, вгрызающийся в глотку любому несогласному и прогибающийся (во всех смыслах) под любого, кто кажется ему хоть на толику сильнее, чем он сам [ты не понял правил, не нужно спать со всеми оппонентами, Дениска; ты же не шалава] — для Дена Чейни можно подобрать много эпитетов (красочных, живых, правдивых), но нельзя с уверенностью сказать, кем он является на самом деле. Чейни и сам не уверен в этом до конца; запутался, заблудился, не нашёл выхода, не начал с чистого листа. Как следствие — косые взгляды на нестройную походку уже в полдень, ладони, чуть больше, чем полностью провонявшие поганым казахским парламентом (god bless дешевую контрабанду), вечная недосказанность и сто сорок семь оттенков лживых фраз и лести. Как следствие из следствия — логические дыры в «сценарии», провалы в памяти и спешная обработка в красивую картинку бесплатным фоторедактором из эппстора (едва ли выглядящую хоть сколько-нибудь эстетично). — И что ты теперь собираешься делать? — спрашивает его Белогай после Словофеста в пятнадцатом; без той злобы из круга, даже с лёгкой полуулыбкой, как будто говорит с Трущёвым на студии. — Иди нахуй, — отвечает он тогда, подразумевая, что понятия не имеет, куда деваться. Прошёл уже год. Питер делает максимум шума почти из ничего, постепенно выползая из тени империи Версуса, «солдаты» небольшой армии Слова гордо задирают подбородки, самодовольно ухмыляются своим оппонентам, готовые в любой момент нанести удар «по больному», не считаясь ни с цензурой, ни с собственными принципами. Прошёл уже год. Разговоры о бывшем пристанище сошли на нет, участники (вроде бы) повзрослели, научившись прятать эмоции под замок; цели стали масштабнее, шулерство — опаснее, а волшебная «проходка» в армию семью — почти невозможной (я достаю из широких штанин список элитных блядин членов закрытого клуба (девчонкам вход воспрещён (если вы не тот ещё фрукт)). Прошёл уже год, но Денис до сих пор не может ответить на вопрос Антона, подписанный под потрёпанной фотографией с их баттлом. А сможет ли он когда-нибудь?