hankering

Три года тянулись бесконечно долго. И если первый год Ронан сам напрашивался на смерть, спокойно кидаясь на преступников, сослуживцев и прочих, способных покалечить в ответ людей, то после чужого вмешательства, частых беспочвенных перепалок и чуть ли не вылета с участка, он угомонился. Рекс его угомонил. Через силу, тихо ненавидя, но понимая. Он сам отбирал у далеко нетрезвого ОʼКоннора бутылку, порой ударял по лицу, чтобы вразумить, но после обнимал. Крепко, прижимая к себе, как бы тот не противился, ведь все, как по сценарию, повторялось тем, что Ронан успокаивался и утыкался в подставленное плечо, тяжело вздыхая и повторяя извинения за случившееся с Джулией. Так они лежали в объятиях долго, пока Ронан не перестал смотреть из-под прикрытых век, пока снова не почувствовал стыд за очередной нервный срыв, а Рекс так и продолжит прижимать к себе, поглаживая по волосам, понимая, что вся та ненависть, которую он в себе сдерживал, продолжая помогать тому из-за Джулии, рассосалась и превратилась во что-то другое. Другое, помогающее Рейесу справляться с потерей, оберегая и поддерживая единственное, что у него осталось. Это стало для него привычно и порой чуть ли не толкало лишний раз снова прийти в так хорошо изученную квартиру, снова увидеть, как тот сидит, спрятав лицо в ладони — и обнять, поцеловать в висок, как когда-то в детстве Джулию, и поглаживать по спине, шепча, как молитву, что он не виноват. Кажется, порой этого Рексу не хватало даже больше, чем Ронану. И спустя три года с ним, Рекс слишком привязался, слишком полюбил его касания, — особенно в ставших столь редкими объятиях, — слишком доверился, зная, что ОʼКоннор всегда сдерживал свое слово. И всегда верил, что тот будет в порядке, пока он с ним. Пока не оказалось, что все, как раз-таки, наоборот. Пока Рекс не понял, каково было потерять и его. Осознание того, что рядом больше не будет привычного звона цепи на ремне, запаха сигарет и ставшего родным голоса, заставило в груди защемить, руки — задрожать, а губы — сжаться, в надежде, что он - как мужчина - не проявит слабости, хотя бы на глазах у подчиненных. Это казалось таким неправильным — потерять Ронана, об этом Рекс никогда и не задумывался, не хотел — боялся — об этом думать. Каждую ночь, с тех пор, он ломано спал, разлепив глаза в три ночи, по привычке начав собираться, потому что это любимый час пробивающих поток пробок, шипящих пеной бутылок и незапертых входных дверей. Привычка разъедала, выползала из сонной памяти в тот самый момент, как глушился мотор на знакомой улице, как пробирал кожу ночной липкий воздух, и как рука дёргала ручку двери. Окончательно уколом впившись в ноги, когда он, устало прислонившись, стучал, затем доставая запасной ключ. Каждый раз, как схватившись за оголённый провод, он смотрел на пустую квартиру, из которой давно выветрился запах жизни. Рекс всегда сначала заходил в спальню. Где не было тихой тени, что так притягивала сделать шаг ближе, где нечему было протянуть руку и бросить привычное "Как ты? " в трагичной традиции. Не было ничего, ради чего стоило щёлкать замком и проходить через порог, но он продолжал это делать, возможно, в какой-то слепой, бредовой и слишком болезненной надежде, что однажды это всё окажется просто сном. Присев на кровать, укутываясь воспоминаниями вечеров откровений, стоило Рексу отнести плещущее алкоголем тело на кровать, накрыть одеялом, не раздев, и лениво лечь рядом, слушая тихое бормотание случайных речей, что предназначены не ему. "Дай обниму тебя, солнце." "Мы были в том музее сто раз, малыш, какого хрена." Но всегда было одно единственное, неизменное. "Я люблю тебя" Джул. Рекс сглатывает, поддаваясь вперёд, чтобы услышать больше, шепча беззвучно другое имя. Представляя в этом голосе другое имя. Он никогда не позволял себе большего, лишь надеясь услышать хотя бы раз, в любом из возможных контекстов и воспоминаний, где плавал Ронан, чтобы он хотя бы раз... назвал его имя. Но этого не случалось и уже никогда не случится. Он считал, это странно. Не тогда, однако — сейчас, когда он вжимается в одеяло, комкая, вдыхая мимолётный оставленный след, что тоже однажды исчезнет. Именно сейчас он понимает, как все это странно и неправильно. Чувствовать в себе пустоту, пытаться заполнить ее всем, на что он никогда не был способен, не предназначен и что ему не принадлежит. Запомнить эту частицу, чтобы от Ронана осталось хоть что-то, кроме фотографии натянутых улыбок и зажатого прикосновения с поздравлением поступления на службу в полицию одного из самых известных завсегдатав их местной решётки. В тот момент эти улыбки даже не представляют, где каждый окажется сейчас. Один — закопанный рядом с любимой женой, обогнав её по жизни на какие-то три года, второй — закопанный в опустевшем доме, застывший в воспоминании, где ему никогда не было места. Рекс всё чаще думает, нарушит ли он покой Ронана, если его могилу выроют рядом с ним. Возвращаясь домой, оставалось лишь вздрагивать, соскальзывая по двери на пол, комкано сглатывая, в надежде выблевать горчащий горло ком упущенного и безвозвратного, за опущенными веками целуя мёртвую надежду, что всё однажды всё-таки окажется сном.