хочешь?

/не бечено/ — Прости, что? Сначала Юри кажется, что он банально ослышался. Всё же музыка играет непозволительно громко — чтобы нормально поговорить, приходится орать собеседнику прямо на ухо — а потому нет ничего удивительного в том, что он просит повторить озвученный ранее вопрос. Хотя, судя по интонации, это был нифига не вопрос, а стопроцентное утверждение. Утверждение довольно компрометирующее и, чего уж греха таить, довольно смущающее. Никифоров пер танком, надежда на то, что Кацуки просто послышалось, и Виктор ничего такого не имел в виду, таяла ледяной крошкой прямо пропорционально ширине гаденькой улыбки на лице мужчины. Возможно, это была глупая шутка, просто розыгрыш, пусть, выражаясь языком Юры, и весьма хуёвый. Ну, подумаешь, на пьяную голову ляпнул такую дурость, завтра все придет в норму и они забудут про этот «инцидент». Не забудут. Дерьмо. От шока Юри даже забывает использовать вежливую форму обращения, всё же он разговаривает со своим начальником, неважно, что они сейчас на корпоративе, и обстановка достаточно неформальная. Соблюдение субординации — залог хорошей и продуктивной работы, но сейчас всё готово было лететь в тартарары. Хотя, данное сравнение не могло в полной мере описать уровень произошедшей катастрофы. Юри отводит взгляд, стараясь смотреть куда угодно, только не на сидящего рядом мужчину, который, тем временем, внимательно рассматривал Кацуки и его весьма красноречивую реакцию на сказанное. Дрожащими руками Юри вытаскивает из кармана джинс смятый платок и с усердием перфекциониста-параноика натирает стекла очков. Щеки и уши горят, кажется, что вся кровь в организме прилила к голове. Ему жарко и душно, хочется поскорей убежать из этого филиала Ада на земле, подышать свежим воздухом и, желательно, побиться головой о стену, чтобы вправить себе мозги на место. Спрятаться от этого пристального изучающего взгляда. Мозг лихорадочно ищет план отступления, но пока безуспешно. — Виктор-сан, кажется, вы пьяны, — заикаясь, наконец произносит Юри, даже не надеясь, что его услышат. Напрасно. Никифоров, удивленно вскинув брови, сначала смотрит на бокал в своей руке, а затем на Юри, и, снисходительно улыбнувшись, произносит: — Этого недостаточно, чтобы меня напоить. Исчерпывающий аргумент. Аргумент не в пользу Кацуки, четко дающий понять, что «оппонент» вполне себя контролирует и это не глупая прихоть перекачанного алкоголем сознания. Весьма «кстати» вспомнился глупый стереотип про водку и русских, а в голове вместо адекватных мыслей почему-то была четкая картинка медведя, катающегося на велосипеде, который бренчал на балалайке калинку-малинку. Бред какой-то. Кацуки выпил не так уж много, всего-то пару бокалов шампанского, но и этого, кажется, хватило. Или проблема была не в алкоголе? В любом случае, времени размышлять не было, нужно действовать, пока не стало слишком поздно. — Что-то тут жарко, пойду выйду, — решившись, Юри уже собирался встать из-за стола, но тактическое отступление вероломно подавлено. План провалился. Вы проиграли. Запустить игру с последнего сохранения? Это было бы весьма кстати. Чужая ладонь крепко держит колено Юри, не давая ему уйти, тем самым избежать весьма наглого проникновения в личное пространство. Большой палец мягко поглаживает плотный шов джинс с внутренней стороны, кожу на этом месте жжет огнем, сигналы в нервных окончаниях сбиваются к чертям. Кацуки открывает рот, чтобы начать возмущаться такому произволу и форменному хамству, но тут же захлопывает челюсть, встретившись с взглядом напротив. — Ты не ответил, — шепчет Виктор и от его голоса по спине бегут мурашки, в мозгу что-то плавится и Юри ведет сильней, чем от выпитого шампанского. Никифоров наклоняется сильней, придвигаясь ближе, его черная рубашка расстегнута чуть больше, чем позволяют правила приличия, и взгляд Юри непроизвольно скользит по обнаженной, влажной коже. То ли от неожиданности, то ли от увиденного, давится воздухом, пытается отстраниться, но выходит весьма хреново. Одной рукой Виктор опирается о сидушку его стула, второй же продолжает настойчиво гладить колено. Не выбраться. Как жаль, что Кацуки не жидкий терминатор, так бы просочился сквозь спинку стула, убежал бы и поминай как звали. Ситуация совершенно идиотская. Вокруг куча народу, в любой момент в их тихий темный уголок может кто-нибудь зайти и увидеть то, что видеть не следовало. И тогда Юри умрет от разрыва сердца, в лучшем случае. От мыслей о скорой кончине отвлекает скользящая вверх по ноге рука. — Ви-виктор-сан, что вы делаете? — довольно логичный вопрос, учитывая происходящее, пусть и довольно глупый. — Угадай, — весьма туманный ответ, но и на том спасибо. Виктор просовывает пальцы в шлевки чужих джинс, обхватывает бедра, улыбается сладко-сладко, и дергает Юри на себя, отчего тот испуганно ойкнув, съезжает задницей на самый край стула. Если бы не удерживающие его руки, он наверняка бы свалился на пол, отбив себе что-нибудь. Ещё один резкий рывок, и тушку Кацуки заботливо усаживают на колени, словно несмышленого ребенка. Юри пытается вырваться, встать, но все попытки грубо пресекаются. — Или ты хочешь сам сделать это со мной? — вкрадчиво спрашивает Виктор, впрочем, не скрывая улыбки. Где-то внутри, в голове, взрываются пробки. Виктор хитро щурит глаза, кажется, лично его эта ситуация нисколько не смущает. Ну подумаешь, ну облапал подчиненного, что тут такого? — Что? Нет! — выходит как-то слишком нервно, кажется, мозг Кацуки натурально закипает, но он понятия не имеет, что ему нужно делать. Ловкие пальцы массируют шею и совсем не способствуют адекватному восприятию информации. В голову лезут всякие дурные мысли, просто отмахнуться уже не получится — их слишком много. Хочется поскорей встать с насиженного места, извиниться перед Виктором за это недопонимание, и поскорей убежать домой, запереться в своей комнате и не выходить оттуда ближайшую вечность, потому что это уже слишком. Потому что Юри даже самому себе тяжело в этом было признаться, чего уж говорить о ситуации, когда тебе в лоб, прямым текстом говорят, что… — Ты такой хорошенький, когда смущаешься, — ухо обдает горячим дыханием и Юри кажется, что по позвоночнику пускают электрическую дугу. Он непроизвольно дергается, в очередной раз пытаясь вырваться из кольца крепко удерживающих его рук, но делает только хуже. Для себя, конечно же. От Виктора приятно пахнет чем-то терпким и пряным, его шея теплая и влажная, а ещё в нее так удобно уткнуться носом, спрятав покрасневшее от стыда лицо. И грудь у него такая широкая, что можно с комфортом улечься и уснуть часов на двадцать. Как ни погляди, одни плюсы! Юри предстоит принять тяжелое решение: оставить все как есть, поддаться желанию и наслаждаться медленными, ленивыми ласками, или же прекратить это безобразие. — Скажи, как тебе нравится, и я это сделаю, обещаю, — чужие теплые пальцы удерживают Кацуки за подбородок, поглаживая линию челюсти, а от взгляда по спине бегут мурашки. Юри пытается взять себя в руки, вновь открывает рот, чтобы сказать хоть что-то, но к своему стыду понимает, что ему и говорить то нечего. В голове пусто, словно в глиняном кувшине, хотя ещё минут пять назад там был пчелиный улей. Ему жарко, низ живота приятно тянет, так хочется прижаться к Виктору плотнее и расплавиться под ним. Слышать его сбившееся дыхание, как быстро бьется его сердце, чувствовать его губы на своей коже, чувствовать его всего, до последней капли. Плевать на субординацию. Плевать, что в другой ситуации он никогда бы не позволил себе такую вольность. Плевать, что там себе думает сам Никифоров, Юри так долго об этом мечтал, что отказываться сейчас было просто глупо. Он цепляется за чужие плечи как утопающий за спасательный круг, набирает в легкие побольше воздуха, словно перед прыжком в воду, и уже готов признаться в том, что чувствует, но, видимо, сегодня не судьба. — Виктор, засранец, вот ты где спрятался! Вопль Якова громче играющей на всю мощность музыки, благо орать он начал даже не дойдя до их столика, так что Юри успевает отскочить от Никифорова, до того, как старик узрел бы их непотребства. Кацуки в спешке собирает свои вещи, намереваясь как можно быстрее покинуть здание, Яков настойчиво куда-то тащит Виктора за руку, и Юри силком заставляет себя не оборачиваться, но выдержка у него хреновая, так что он все равно оглядывается. Виктор ему улыбается, что-то говорит напоследок, но Кацуки все равно не слышит, видит только, хоть по губам читать и не умеет. Осознание приходит лишь тогда, когда он возвращается домой.