Импрессионизм — это то потрясающее мгновение, которое глаз едва успевает зафиксировать,надолго остающееся в памяти как миг наивысшей гармонии. Художники-импрессионисты — люди, которые перешагнули зону своего комфорта и оставили душные студии в поисках своей музы.
***
Луи - молодой юноша с ,казалось всем, бесчувственным взглядом и холодным равнодушием, у которого внутри бушует океан, стремящийся утопить как можно больше кораблей, словно принося их красоту в жертвы Пойседона. Он стремился к воспроизведению своих личных переживаний, настроений и впечатлений в отрыве от действительности. Импрессионизм заставлял его смотреть на мир под другим углом, не принося жертв. Луи лишь поддался искушению и отправился искать.***
Городская суета кружила голову и сбивала с ног зазевавшихся прохожих. Машины не переставали визжать своими колесами и фыркали зловонным газом. Люди,молча опустив головы, бежали по тротуару,пихая друг друга. Серые здания давили сверху вниз грозным великолепием и мощью, казалось вот-вот они рухнут и задавят тебя своими огромными плитами. Но,словно остров спасения, посреди города Луи нашел свое сокровище в парке, где солнечные лучи пробивались сквозь плотные кроны деревьев, щекоча лицо парня своим теплом. Он громко смеялся, запрокинув голову назад, и его кудрявые локоны, так аккуратно уложенные, потеряли свою форму, и теперь вся прическа — сплошной кавардак. Но его, похоже, это мало волновало, и он не переставал радостно хохотать, иногда хватаясь руками за живот,вытирая кончиком большого пальца подступившие слезы, и когда он повернулся в сторону, его теплые зеленые глаза встретились со взглядом холодных серых глаз, Луи сжал в руках свой карандаш и испуганно вздрогнул. Вот оно. — Он нужен мне, — кричал в телефонную трубку шатен. — Ты знаешь его имя и фамилию, тогда какого черта он все еще не у меня в студии?! Завтра в десять утра этот тип должен быть у меня, иначе вы все вылетите к чертям! — он бросил телефон в стену, устало падая на шатающийся табурет. На его мольберте широкими мазками был изображен тот самый парень из парка, но все его наброски были неаккуратными и неуверенными, словно художнику чего-то не хватало… Потому что если он хотел, чтобы этот портрет был лучшей его работой, то ему необходим был тот незнакомец, чтобы в точности прорисовать каждый сантиметр его лица и тела.***
— Как тебя зовут? — спросил Луи, осторожно поправляя простыню, чтобы на ней были видны складки, которые, как ему показалось, будут хорошо гармонировать с волнистыми локонами парня. — Гарри. А тебя? — Луи,— шатен едва заметно улыбнулся и встал за мольберт. — Рад, что ты согласился помочь мне. — Это моя работа. Луи уверенно вел кистью по полотну, пытаясь передать ощущение летнего тепла, исходящего от Гарри: зеленые глаза, в которых играли маленькие искорки игривости, кудрявые волосы,обрамляющие его лицо, маленькая ямочка на щеке, которая появлялась каждый раз, когда шатен слишком долго смотрел на своего натурщика, и прекрасное тело, на котором, словно тени от лепестков деревьев, в хаотичном порядке черными чернилами были вытатуированы странные тату. Все эти мелочи делали Гарри особенным для Луи, потому что он не видел в нем обычного парня, художник видел и чувствовал в нем то самое мгновение в парке, то ощущение гармонии и теплоты где-то в районе сердца. Ярко-зеленый оттенок глаз на полотне художника резко контрастировал с бледным лицом Гарри, его мягкие кудрявые локоны противоречили острой линии челюсти, изящная татуировка бабочки на животе отталкивала от себя громоздкий корабль на плече, глубокий и иногда слишком грубый голос был полной противоположностью тому, с какими нежными бывают его случайные прикосновения к Луи. Гарри был полон противоречий, но,в отличии от других, его противоречия дополняли друг друга и были единым целым, словно так было задумано. Луи, писавший его портрет, пытался понять, как это происходит, и почему ему это удается, когда остальные годами стремятся к этому совершенству. Он не понимал, и ему нужно было знать, это неведение было огромной преградой на пути к его цели. Шатен начинал писать картину снова и снова, выкидывая все предыдущие попытки в камин. Не видит, он не понимает. Краски не те, и техника написания не та, все не то. Это не то, что ему нужно, когда он смотрит на него и то, что он видит в нем. Шатен широко распахнул окно и впустил в душную студию свежий ветерок, вдыхая полной грудью. Гарри впервые работал с ним, но много слышал о нем. Его имя часто слетало с уст его менеджера, как самого талантливого молодого художника современности. Стать его натурщиком было чем-то совершенно нереальным и невозможным. Луи был для него недосягаем, пока однажды не увидел его в парке, где он легким движением кисти делал наброски молодой пары, сидящей перед ним. Он нервно закусывал губу и каждый пять минут вырывал листы из блокнота, бросая скомканные черновики в мусорный бак, и опять начинал заново, раз за разом. Когда Гарри почувствовал его взгляд на себе, то старался, как ни в чем не бывало, продолжать болтать со своим другом и смеяться над его неловкой ситуацией, в которую он попал совсем недавно. Его целью было очаровать художника, и когда их глаза встретились, он понял, что ему это удалось. Холодные серые глаза внимательно изучали полуобнаженное вытатуированное тело Гарри поверх очков, и лишь изредка он обращался к мольберту, делая широкие мазки, но каждый раз, когда портрет был почти закончен, он тяжело вздыхал и менял полотна. — Можешь идти, на сегодня мы закончили. — резко сказал шатен, поворачивая голову — Что-то не так? — спросил его кудрявый, не двигаясь с места, пока тот стоял, отвернувшись к окну,крутя в руках несчастный карандаш, который вот-вот сломается. Луи повернулся и посмотрел куда-то за плечо Гарри, но потом его взгляд сфокусировался на лице, и он обошел диван, где сидел натурщик, и встал перед ним, одним движением руки убирая с глаз челку. — Не знаю… — Я делаю что-то не так? — Нет, не в этом дело. — Тогда что? — Я не могу написать тебя таким, каким вижу, потому что не понимаю твоей природы — «…и того мимолетного мгновения, что я почувствовал, когда увидел тебя», добавил он про себя. Гарри понял, что сейчас, если он не напишет то, что ему нужно, то об успешной карьере натурщика ему можно больше и не мечтать, ведь именно от Луи зависело его будущее — если его картину увидят миллионы людей, среди которых будут художники и фотографы, то у него будет работа и будущее. Гарри не мог бросить все сейчас, ему нужны были деньги на лечение матери, и если нынешняя работа пойдет под откос, он не сможет оплатить счета в больнице. Он был обязан своей матери и не имел права оставлять её, хотя шансов на выздоровление уже нет,и доктора не знают, как скоро наступит та минута,когда глаза Энн сомкнутся навсегда. Каждый день был для неё как последний. Иногда Гарри даже завидовал Луи — ведь у него никого не было: ни семьи, ни возлюбленного. Только он и его работа. Он ни от кого не зависел и ни перед кем не был обязан. Это вызвало волну восхищения и публики: «Одинокий художник с холодным взглядом серых глаз, ищущий любовь в своих картинах, где импрессионизм был его музой и то, чем он бредил по ночам». Всем хотелось войти к нему в ближний круг и, очарованными его шармом и красотой, наслаждаться его присутствием рядом и никому не давать прикасаться, словно он был самым ценным и сокровенным. Но все трезво мыслящие люди понимают — это было лишь предлогом для истинного намерения,им хотелось залезть «под кожу» художника и острыми, как колючки шиповника, ногтями выскрести все то, чем дышит и живет. Это зависть. И поэтому Луи держал всех на расстоянии, не давая чужим людям добраться дальше его имени. Восхитительно. — Ты талантливый художник, — сказал Гарри, приподнимаясь на локтях и простыня, которая прикрывала его, бесшумно упала на дощатый пол, — я не поверю тому, что ты не можешь достигнуть гармонии в этом портрете, — Луи смущенно отвел взгляд, стесняясь наготы натурщика. — Ты не мог бы… — Начал говорить художник,но кудрявый,встав перед ним и за подбородок повернув голову к себе, посмотрел ему прямо в глаза. — Тебе не хватает лишь малого. — Он наклонился к нему и невесомо коснулся его холодных губ своими. Шатен напрягся, борясь с незнакомыми ему ощущениями, но теплые объятия Гарри и неуверенные движения губ помогли ему расслабиться и отдаться этому. Чувствительное, словно хрупкий фарфор, тело Луи реагировало на каждое прикосновение и поцелуй. Он дрожал, бормотал что-то совершенно бессвязное и путался пальцами в пышных кудрях. Гарри подтолкнул его к старому дивану, где совсем недавно позировал он сам. Шатен упал на твердую поверхность и поморщился от боли, содрав с локтя кожу. Кудрявый сел на него, вновь целуя и расстегивая черную рубашку, оголяя торс и татуировку на груди. Он целовал каждый сантиметр его содрогающегося тела, проводя языком по буквам и вырывая из легких Луи тяжелый вздох. Шатен полностью поддался ласкам Гарри и окончательно потерял голову, когда тот вошел в него, отчего боль от поясницы прошлась по всему позвоночнику и ударила по вискам. Он не смог отстраниться, парень закинул его ноги себе за спину и начал шептать на ухо, чтобы он потерпел, чуть позже станет лучше. Жёсткая обивка дивана сдирала кожу Луи на спине при каждом толчке, но все это не имело значения, он был заворожен невероятной красотой Гарри сейчас: прилипшие ко лбу от пота волосы, пылающие щеки, приоткрытые пухлые губы, из которых вырывались приглушенные стоны и потемневшие зеленые глаза, которые с огромной любовью смотрели на Луи. Волна наслаждения накрыла шатена с головой, и он еще сильнее вцепился пальцами в плечи кудрявого, где потом будут видные синяки,и облегченно выдохнул.***
— Это определенно лучшая твоя работа, Луи! — воскликнул Зейн, не переставая крутиться возле полотна и разглядывая каждый широкий мазок. — Невероятно… — Спасибо. — Сухо ответил тот, и лишь уголки его губ едва заметно поднялись вверх. — Сегодня же её заберут… Прекрасно! — в его глазах плясал огонек радости и гордости за своего друга, и он ничуть не скрывал этого. — Завтрашняя выставка спасена. — Не утрируй, пожалуйста. — Поправил его шатен. — Другие работы тоже достойны там быть. — Конечно, но эта будет лучшей… — Определенно.***
Публика с восхищением приветствовала своего гения, и каждый стремился лично похвалить художника и пожать ему руку, договорившись о цене нужной ему картины, и ,конечно же, наибольшим вниманием был удосужен портрет кудрявого незнакомца «Момент». Луи представил гостям своего натурщика, который все это время стоял в стороне и наблюдал с улыбкой на лице за шатеном, который приторно сладко давил из себя улыбку и говорил нужные слова, то, что хотели от него слышать. Весь вечер девушки, женщины и фотографы, словно рой пчел, кружили возле Гарри, стараясь обратить на себя внимание, и сердце Луи каждый раз неприятно съеживалось, когда кудрявый наклонялся к даме, что-то шепча ей на ухо, и та начинала хихикать, прикрыв рот рукой. Он старался не обращать на это внимание, сохранял свое хладнокровие и держал невозмутимый вид, но под этими тяжелыми и прочными доспехами безразличия каждая частичка его души, которая теперь принадлежала Гарри, медленно растрескивалась. Он влюбился в свое творение. В человека, который был частью этого совершенства. Абсолютно бесповоротно. Искусно-созданное художником чувство, которое наверняка не было таким уж и идеальным, разъедало изнутри, сжигая последние детали здравого смысла и маленькое механическое сердечко давало сбой и отсчитывало свои последние минутки, больно ударяя по грудной клетке, словно молоточек по колоколу. Бим. Бам. Бим. Бум. Все его существо разрушалось, его улыбка уже не принадлежала ему. Бим. Бам. Бим. Бум. Под железной маской слезы раздирают бледную кожу художника. Бим. Бам. Бим. Бум. — Ты уезжаешь? — Мне предложили работу в Италии. Бим. Бам. Бим. Бум. Он не нашел места в его фантазиях. Это был лишь момент, принадлежавший им обоим. Бим. Бам. Бим. Бум. — Мне показалось.. Что ты.. — Я что? — Что...я нравлюсь тебе? — Художник нервно смеется. — Луи, нет, боже. Бим. Бам. Бим. Бум — Я просто старался помочь. Извини,если запутал тебя. — Хорошо. — Доспехи рушатся. — Удачной поездки. — Луи, мне жаль. — Все в порядке. Бим. Бам. Бим. Холодный ветер хлестает в лицо, покрасневшее от слез. Пальцы совсем онемели,и дрожь уже отступила. Бим. Бам. Как же печально, что импрессионизм так жесток со своими художниками. Всего лишь один момент, который остался в памяти как миг наивысшей гармонии. Один шаг и один момент. Этого мало! Бим. И ледяные объятия океана забрали своего гения, скрыв от чужих глаз. Щелчок. Затвор. Отныне импрессионизм мертв, как и тот, кто смог постичь его.