***
Насколько Суперби знал, у Занзаса три типа настроения: две бутылки, три бутылки, бар. Он редко напивался до беспамятного состояния, но если такое происходило, все знали — босс в бешенстве. Он разметал в щепки столовые, библиотеки, гостиные залы... Испепелял всё, что попадалось ему на глаза. Только не Скуало, конечно. Капитан каждый раз думал, что этот скандал будет последним, каждый раз вступал в схватку — проигрывал, но успокаивал Занзаса. Сейчас босс пьян до невменяемости, однако сидит молча, наблюдая, как Акул отмачивает бинт — меняет повязки, — и заваливается набок. — Бесполезный мусор. — Бесполезный мусор. У Занзаса безупречно чистые сапоги. Даже подошва чистая... Конечно, он ведь никуда не ходит. Скуало усмехается этому замечанию, за что получает удар по лицу носком обуви. Ощупывает языком внутри рта, проверяя целостность зубов. — Я прикончу тебя. И смешаю с дерьмом. Скуало гордится тем, что видел Ярость. В глубине глаз, спрятанную ленью и сытостью: Занзас менялся, когда давал ей волю. Становился порывистым, ослепляющим, сносящим всё на своём пути огненной волной. До безумия красивым. В такие моменты Акула думал, что влюблён. — Ты опять нажрался, чёртов босс. Ступня перемещается на левую руку. Скайрини наступает на соединение протеза с живой плотью, коротко поворачивает ногу. Скуало слышит, как ломается лучевая кость, и рычит. — Ты опять сдох. Всё плывёт и шатается, хотя Занзас развалился в подушках. Пытается сосредоточиться и сконцентрироваться на одном: дверной ручке или настольных часах — плевать. Теперь мир воспринимается иначе — куда гадостней, так как вот уже третий день Скайрини думает, что будет наблюдать его из положения сидя до конца жизни. И мусор будет с ним разговаривать сверху вниз, и спрашивать о самочувствии. Занзас смеётся, потому что это забавно. Как и то, что весь сброд, который он знает, теперь сильнее. — Босс, велите подать полдник? Это не Суперби. Занзас только так их разделяет: не различает. Меняются голоса, которые он не запоминает, лица, которые не видит. Не меняется только тон: учтиво-боязненный. Занзас хочет убить их всех — не оставить и куска мяса, всех истлить, уничтожить. Но вместо этого пялится в стену, который час не двигаясь. Кровать многим мягче больничной койки, исчез мерзкий запах лекарств, освещение в спальне приятнее — мягче. От этого стало тошно на третий день, когда Скуало припёрся открыть балкон и вывезти босса на прогулку. На блядской коляске. Занзас тогда выгнал его к чертям, перешвыряв все стоявшие на тумбочке предметы и часть того, что было на полу. С того дня мусор не приходил, а передвигался по комнате Занзас после кучи обезболивающего с виски. — Отъебитесь.***
— Кольцо сюда. Скуало убирает столик, грязную посуду и пустые бутылки. Это немного унизительно, но босс пускает в комнату только его и Луссурию с павлином. — Мусор, блять! Кольцо! — "Душишь, идиот." Суперби поворачивается к нему, убирая с лица волосы, снимает свой Дождь и кидает печатку в ноги Занзаса. Алкоголь пробивает истощающийся щит успокаивающего пламени и въедается мыслью, что капитан — редкостная сука. Тело становится тяжелее, но Занзасу многим легче — кончики пальцев теплеют, будто к ним снова циркулирует кровь. Он наблюдает за Акулой относительно трезво, как привык — прослеживает движения его рук, поворот головы, дыхание. Ёбаный дождь. В ушах шумит кровь, сливаясь с эйфорией ноябрьского утра: горьковато-сырого, паркого, как бельгийские оладьи, которые он только что сожрал. Ему легче, потому что Скуало подливает валерьянку и стимуляторы в сок. Занзас не знает, как всё повернулось так, что Скуало раздевает его и тащит в ванную. До этого он сам прекрасно справлялся... — Включи сучьи пузыри и проваливай. Капитан не меняется в лице, ловко сворачивает рубашку, откладывает на столик для белья. Занзас чувствует ноющую боль в ногах — хочет скорее лечь. Ванна готова: парует, распространяя влажный с привкусом чего-то травяного запах. — Вам нужно искупаться. — Намекаешь на то, что от меня несёт? Суперби помотал головой, умолчав о пропитавшем всю одежду, кожу и волосы босса запахе сукровицы и спиртного. Занзас стоит ровно, приподняв подбородок, в типичной манере созерцает его чуть сверху — Скуало старается не смотреть на исхудавшее тело, обрубок правой руки, синяки от уколов на бёдрах, ему стыдно. Отмечает поджившие постоперационные швы и сильные мышцы под смуглой кожей. И ловит себя на мысли, что Занзас красив. В который раз. Вода мутнеет рядом с закровившими от высокой температуры ранами, но босс не обращает на это внимание, сползает в кипяток по кадык и закрывает глаза. Скуало аккуратно взбивает терпкую пену в тёмных волосах, про себя улыбается. Занзас выглядит спокойным: позволяет массировать кожу головы, пропускать пряди между пальцами, размазывать избытки шампуня по шее и плечам. Суперби вымывает кожу за ушами, затылок и под линией челюсти — аккуратно, чтобы не попало в рот. Скайрини умеет отличать его чистое пламя от боевого — с примесями колец и оружия. И сейчас капитан распределяет по его коже Дождь, немного остужает... ещё немного и тело покроется мурашками. — Мусор, — Занзас упирается ему в плечо ступнёй, пока Суперби растирает гель по стройным ногам: от щиколотки по голени, под коленом, к бедру. — Много себе позволяешь. Скуало молчит, чем жутко бесит: он должен кричать и вламываться в спальню босса, а не купать его, как ребёнка. Как чёртового немощного. Занзас скидывает с плеч халат, ерошит влажные волосы и забирается в постель, под покрывало. Не стесняется наготы, скорее, видимой слабости, которую не в силах скрыть. Теперь от него пахнет мужским шампунем и немного зверобоем. — Не хочу жрать. — Доброй ночи, босс.***
— Выглядит странно. — Вы думаете? Занзас смотрит ему в спину, прямо между лопаток, где тонкий, но отчётливый рубец делит выступающий позвонок со здоровой кожей. Скуало всё такой же бледный, пряди волос прилипли ко взмокшей шее, а сам шрам налился кровью и очень выделяется на ровной спине. Занзас готов поспорить, что, прикоснувшись к нему, почувствует, как рука проходит в иллюзию. Такую хрупкую, но Скуало, похоже, не боится её сломать, привычно нагружает. — Рука тоже. Занзас никогда не обращал внимание на протез, меч и механизм крепления — за Скуало он наблюдал множество раз, однако сейчас его мастерство показалось острее и изящнее обычного. Как танец со смертью. Суперби состоит из контрастов и противоречий, гордыни и собачьей верности, которой Занзас никогда не отдаст должное, потому что не принимает: вводит движениями в своеобразный транс. — Ты не акула — змея. "Занзасу хочется думать, что он цел. Всё-таки это его грёзы — может позволить. Думать, что его прохладные от холодного стакана пальцы правой руки сейчас согреются на шее Суперби, в лучшем случае — в волосах на затылке или за ухом." Вместо этого он думает о каракуле, которая должна быть его подписью, и унизительной неспособности пить виски и стрелять по мусору одновременно. Вместо этого он запускает руку в ящик стола и, схватив канцелярский нож, вбивает его в крышку стола рядом с рукой Суперби. "Занзасу кажется, что он чувствует прилив сил и возбуждение от мысли, как его ублажают, а он зарывается в шёлковых патлах и наблюдает из-под полуприкрытых век. Кажется, что его уважают." Но на самом деле в серых глазах безразличие, никакой реакции на агрессию или похоть — пустота, которую Занзас видит с того момента, как ищет выход. Почти как алкоголизм или наркомания, к которым он привык за последний месяц. Как иллюзия. "Ещё Занзас грезит о бёдрах в пятнах укусов и открытом животе, расслабленной позе, отдыхе. Может быть, о поцелуях..." На этом его мысли обычно обрываются, потому что он просыпается и видит пустой кабинет, холодную стену и серебристую прядь волос на брелоке, которую всё не решается сжечь, вслед за её обладателем — закрасить наконец-то закат сажей, ведь глаза уже давно устали и не видят, только болят.