Отпустить мечту...

      Свинцовые тучи осыпались на землю мириадами мельчайших слезинок, будто сам Бог оплакивал неизвестную трагедию, что развернулась в его безмолвном земном царстве. Под порывами ураганного ветра гнулись, и трещали деревья, незадачливые птицы, не успевшие скрыться от непогоды в уютных гнездах и дуплах, тряслись от холода, сидя на голых ветвях. В реке, преодолевая пороги и завихрения вод, бесновались мальки рыб, их старшие товарищи, мерно двигая плавниками, созерцали картину речного дна, периодически отпугивая от себя зарвавшихся юнцов.       Над всей картиной мрачного мира проносилась чума грозы, каждую секунду пространства кто-то умирал, а кто-то рождался, в красочных и милых днем, и жутких и депрессивных ночью лесах творились странные вещи, во всей своей полноте соответствующие общему настроению той вселенной…       В забытом всеми, кроме сил зла детском лагере «Совенок» вот уже как сутки, ни кто не смыкает глаз. Все началось неведомо когда, а кончится с рассветом. С рассветом мир увидит останки Слави, проплывет перед чьими-то глазами бедняжка Алиса, возможно, кто-то вспомнит Семена и Мику, убегающих в закат, в придорожной канаве, укутанный в листья огромного лопуха, проснется поседевший Электроник, но что же случиться с героинями нашего сегодняшнего повествования? Сохранит ли Елена остатки здравого смысла, сможет ли еще хоть раз в жизни Ольга Дмитриевна воспитать в ком-то «образцового пионера»? Не знаю…       Ни кто не знает…       Важно ли это? Не факт, но все же, быть может, стоит еще разок заглянуть к двум этим прекрасным дамам, что в сей дивный час буйства природы забаррикадировались в тупике одного из туннелей старой шахты…       Огромные валуны, пропитанные водой талых снегов и горечью тенистых лесов, обрывки размокшего дерна, выдернутые с законных мест силой невиданной депрессии, ветки и обломки неких строений — последняя надежда на спасение, последние метры, отделяющие двух девушек от тьмы неразумных мертвецов, что своими телами и лицами так навязчиво напоминают Ульяну…       -Лена, ты в порядке? Отложи уже свой тесак и посмотри мне в глаза! — Сквозь холоднеющую белизну щек Ольги Дмитриевны проступил матовый багрянец.       — Я понимаю, тебе пришлось нелегко…       — Нелегко? Да что вы об этом знаете, Ольга Дмитриевна…       — Больше, чем ты себе можешь представить…       В ее голове начали мелькать картинки: боевая машина пехоты, туман кавказских гор, грязь и порох, звон гильз, бьющихся о, полированный горными ветрами, камень, мертвые тела, припорошенные первым октябрьским снегом, обнаженные люди, кучками жмущиеся к бетонным стенам…       — Я все отлично понимаю: сегодня ты убивала, на твоих глазах гибли люди и нелюди, но сейчас самое главное — взять себя в руки!       — Если честно, — в зеленых глазах милой тихони горело адское пламя ненависти и обиды, — плевать я хотела на всех тех несчастных, а заботит меня совсем иное…       В дальнем углу, куда едва дотягивался пессимистический свет лучины, в окружении комнатных мух и трупных червей, поблескивая костями и издавая смердящий запах, лежал расчлененный труп Слави. Кровь была по всему «помещению», но больше всего ее было на пионерской блузке, что лежала подле ног Леночки…       — Ну пойми же ты, я не стану осуждать тебя за тот случай со Славей, как мне показалось, она сама напросилась, а ты лишь пыталась отстоять права на Семена. Помню себя в этом возрасте, трупов было в разы больше…       — Правда? Огонь в глазах стал синим, руки, доселе трогательно обтиравшие огромный кухонный нож о синенькую юбку, перестали дрожать, на скорбном и суицидально-унылом лице промелькнула тень улыбки почтения.       — Чистейшая, но не обо мне сейчас, в данный момент я хочу удостовериться, что ты не сделаешь ничего с собой…       Подойдя поближе, Ольга Дмитриевна опустилась на колени перед неуверенной и расстроенной Леной. Ее руки, испещренные дорожками вен, легли на нежную кожу Лениных колен, томный, преисполненный материнской, и не только, любви взгляд лечебными пилюлями врезался в румянец ее щек.       — Твоя новая блузка промокла, а еще, она тебе явно велика, снимай-ка ее скорее, сейчас я разведу огонь, и мы тебя высушим…       Повинуясь воле своей наставницы, девушка с трепетом начала стягивать с себя, до нитки промокшую блузку.       — А как же вы, Ольга Дмитриевна? Ваша одежда тоже мокрая, может и вам стоит ее снять? Вы ведь можете простудиться…       — И то верно, спасибо за заботу, Леночка, сейчас закончу с костром и…       Не став дожидаться, пока Ольга закончит фразу, к ней со спины подошла Лена. На ней уже не было ни блузы, но того, что обычно под ней находится. Опутав тонкими руками талию вожатой, девушка стала распутывать узел ее галстука, затем плавными движениями пальцев освободила ее шею от красной удавки…       — Что… что ты делаешь, Леночка? — Слегка оттолкнув Лену, она на шаг отступила от нее, но внезапно, сзади она уперлась в мешок с сахаром, пошатнулась и, не сумев удержать равновесие, плюхнулась, едва ушибив, свой милый, упругий зад. — Разве так должен вести себя образцовый пионер?!       — Это уже не важно, Ольга Дмитриевна, я хочу вас обнять…       Шаг. Шаг. И еще шаг. Распущенные фиолетовые волосы ручьями вьются вокруг шеи и плеч, отливающих мрамором и белизной свадебного платья. В сторону улетела окровавленная синева юбки, на колени упала Лена, простирая руки к груди Ольги Дмитриевны.       — Ты еще так молода и не знаешь, чего хочешь. Быть может, мы выживем, и ты, сверкая красотой своей души, догонишь своего Семена, признаешься ему в любви и…       Сладостный, горячий и неумелый поцелуй заставил ее умолкнуть. Один поцелуй. Затем еще и еще. В губы. В плечи. В лоб и щеки. Лобзаниями осыпала Лена талию и груди вожатой, покусывала кожу на шее, мочки ушей и соски, в упоении вонзала, коротко стриженые, ногти в ее спину и страстными криками взрывала, полный трещин и прорех, потолок…       Словно музыка снаружи звучал дождь, ему аккомпанировал ветер и две пары горячих рук и ног, два языка и четыре пышных груди, увенчанные розовыми точками сосков.       Прошел час? Два? День, месяц, десятилетие? Первая проснулась Лена. Как всегда, печальная в лице и в душе, не одеваясь и не собирая волосы в хвостики, босиком она подошла к точке невозврата, откуда слышалось громкое и четкое рычание тысяч голодных зомби. Большая часть камней и земли осыпалась, трещали последние сантиметры веток и щебня, никогда еще девушка не видела финал так близко…       Вернулась. Вновь легла в объятия пышногрудой Ольги Дмитриевны. Лаская ее кротким взглядом, Лена стала думать. О жизни. О смерти. О любви. О Семене? Нет, не о нем...       -Семен лишь тень, несбыточная мечта, идеал. Он будет счастлив! А если нет, то я поднимусь из самых глубин ада, убью всех, кто стоит между ним и его Мечтой, и лишь тогда позволю Сатане вновь посадить меня на цепь, подле Цербера и Харона…       Посыпалась земля, и вот, в один из образовавшихся проломов проникла склизкая, гниющая изнутри и снаружи детская ручонка. Еще толчок тьмы тел и число трещин возросло десятикратно. Руки, ноги, головы и языки в порыве извращения и голода, обливаясь слизью и гноем, стремились к заветным телам.       Еще один взгляд на Ольгу Дмитриевну, и Леночка подняла с земли двуствольный дробовик, что в порыве клептомании утащила из сторожки лесника в начале смены. Заряжен один ствол, второй зияет своей глубиной, своей осмысленностью.       Камни и ветки продолжают осыпаться, но на лице меланхоличной девушки, ни тени страха. Взведен курок, брошен скорбный, влюбленный взгляд.       Выстрел.       Выстрел глубиной своей трагедии заполнил сводчатые потолки, оросил чернеющую пустоту там, где раньше билось сердце Лены.       — Ты предпочел мне другую. Что же, так тому и быть…       На гравий и пирит полились капли алой крови из разрубленных вен. В угасающее сознание Лены упала фраза из песни, которую она ни разу не слышала, да и не могла слышать…       

«Мы обязательно встретимся. Слышишь меня? Прости… Там, куда я ухожу весна! Я знаю, ты сможешь меня найти, Не оставайся одна…»