Глубже

В первый раз он просто застыл, все в нем застыло, а может, превратилось в желе, в общем - пришло в постыдную негодность. Кое-что и вправду постыдно смягчилось, но ей было пока невдомек, продолжала двигаться под ним, дальше преследуя сладкую истому. Похоже, действительно вырвалось нечаянно: -Глубже, daddy… Когда наконец-то что-то заметила, нетерпеливо сморщила носик, лоб - лицо чистое-чистое, светлое, без косметики, без морщинки, глаза прозрачной голубизны, a в них - кристально чистая, без примеси, похоть...Капризно прикусила губку, охватила его тело чем только могла: бесконечно длинными, стройными ногами, хрупкими, невероятной силы руками; внутри себя тоже сжала его жаркой, влажной хваткой, чуть-чуть только поскальзывая вверх-вниз и массируя, сводя его с ума, с ума и до дна - в свои бесстыдные глубины… Все у нее было схвачено. Все-таки выдавил хрипло: -Нет… Я тебе не отец. Она засмеялась, провела рукой по его потному лбу и седеющему виску, не очень хорошо играя раскаяние, и жарко зашептала: -Нет, конечно. Нo в том-то все и дело...Гадко иначе. Это так, моя фантазия о тебе. Ты был бы моем первым мужчиной. Ты взял бы меня у кухонного стола, когда я вернулась бы с ужасного свидания с мальчиком. Чтоб меня утешить. Сзади, кусал бы меня к шею… Ты был бы слишком большим для меня, но я не плакала бы… я повернулась и увиделa бы на тебе свою кровь… Я захотела бы узнать вкус, но ты не дал бы мне прикоснуться. Только одним пальцем… Ты бы смотрел, как я кладу палец в рот. Ты понес бы меня с спальню и сделал бы мне хорошо ртом. Ты такой… Он ругался и не знал сам, голосом или нет - в жилах поплыла расплавленная сталь. А особенно горячий сгусток собрался там, где нужно ей, проклятой девчонке… Горячий, твердый… у нее за спиной, задевает головкой трогательную выемку между круглыми полушариями, обтянутыми белой трикотажной тканью с сердечками. Сдирает трусики дрожащей рукой - никогда не видел ничего невиннее.. Его. Упирается в ее девичьи губки – там, внизу, водит собой в мягкой прорези, раздвигает, открывает ее для себя. Никогда так не хотелось никому засадить, резко, глубоко, да чтоб кричала: -Папочка, да! Неизвестно, стонала ли она наяву или в его услужливом воображении. В голове шумела кровь; двигаться в ней было легко и сладко - как в масле. Да и была податливая, как масло, под ним, только под ним. -Что еще? - Cпросил, хотя не надо было уже ничего, никакого подспорья; еще несколько толчков... - Ты приходишь домой, входишь, а я сижу нагая, раздвинув ноги для тебя… в каблуках. Я вся влажная… долго ждала. Я говорю: «Хочешь меня, daddy?» Он кончает, яростно скаля зубы, отдавая, кажется, все, что только в нем было, хорошего и ужасного – ей, только ей, своей девочке-шлюхе.