***
Несмотря на эмоции, на третий день без единой весточки Малик забеспокоился. Хотя он и был категорически против того, как Альтаир подошёл к своей миссии, не ему было высказывать опасения и игнорировать прямые приказы. Он боролся с искушением отправить одного из приближённых ассасинов проверить пугающую историю Альтаира, но если тот был прав, и цель имела пособника внутри Ордена, то такой поступок подверг бы его ещё большей опасности. И поэтому Малик решил подождать. Его работа с торкветумом тоже стопорилась, потому что он всё время волновался. Он уже мог понимать все указания и символы, но не единожды собственные расчёты приводили к результату, отличному от указанного устройством. И не во всех случаях виной тому была математика. Разочарованный и торкветумом, и собой, он смахнул весь пергамент со стола. Шайтан забери этого высокомерного, надменного ублюдка.***
Солнце едва начало своё медленное путешествие по небу, когда Альтаир взлетел по лестнице на крышу бюро. Света на то, чтобы красться по решётке бесшумно и вскрыть замок, еле хватало. Малик будет в бешенстве, но сейчас он просто хотел попасть внутрь как можно скорее. Альтаир старался вести себя тише. Он медленно опустился на пол комнаты и осторожно запер решётку снова, как будто её никогда не касались. Он глубоко вдохнул знакомые запахи. Теперь он был в безопасности. Наконец он мог немного расслабиться, не беспокоясь, что за каждым углом подстерегает опасность. Журчание фонтана у его ног напомнило ему, насколько голоден и обезвожен он был. Он жадно напился, надеясь на время приглушить оба чувства. Его задача не была особенно сложной — но напряжённой. Проблема заключалась в самом складе. Вокруг была плотно расставлена стража, и не было слепых зон, которыми он мог бы воспользоваться. Три дня он ждал в тени ближайшего дерева, пока появится возможность вытянуть этого нового доктора наружу. Три дня наблюдал, как выносили истерзанные трупы, и слушал, как кричат те, кто подвергался пыткам внутри. И по истечении третьего дня у него появился шанс. Одна из женщин умудрилась сбежать, и пока за ней гналась стража, Альтаир наконец вонзил лезвие скрытого клинка доктору в шею. На складе, к великому облегчению, нашлись две ещё не тронутые женщины – напуганные, но невредимые. Альтаир велел им бежать, в тайне завидуя их блаженству неведения, с которым они забудут все беды и о котором он сам не мог и мечтать. Вернувшись на место наблюдения высоко на дереве, он подождал, пока четверо охранников приведут крепко связанную женщину. Он убил их быстро: в мгновение ока метательные ножи отняли чужие жизни. А потом сразу ушёл, оставив несчастную женщину один на один справляться с путами. Он поправил подушки в углу комнаты, наслаждаясь той безмятежностью, что захватывала его каждый раз, когда он возвращался в бюро, избавив от очередного зла и без того жестокий мир. Сев, он не спеша огляделся, наслаждаясь цветами, в которые раскрашивал комнату хрупкий утренний свет. Альтаир не мог представить иного места, где ему хотелось бы сейчас оказаться. Впрочем, кое-чего не хватало. В кабинете, где Малик занимался своими делами главы бюро, его не было. Он либо ушёл куда-то по делам, либо ещё спал. Альтаир поборол сильнейший порыв заглянуть за драпировку на входе в спальню. В лучшем случае его встретит гнев, в худшем — брезгливость и пренебрежение. Последняя встреча не прошла особо гладко, насколько он понимал. Но как ещё мог он избежать всего риска при выполнении этого своего задания? Ведь он понятия не имел, под чьей защитой в ордене находился этот новый доктор — его мог покрывать кто угодно. Даже Малик. Альтаир расстроенно натянул капюшон пониже на глаза. Нет, Малик ни при чём. Он старался трезво предусмотреть все самые невероятные возможности, но нужно было быть честным с самим собой: подозревать Малика он не мог. Он слишком на него полагался, доверял ему очень многим. Быть может, даже слишком многим. Альтаир наконец лёг — безмятежность была без следа смыта тяжёлыми мыслями. Но спустя несколько мгновений усталость взяла верх, и он позволил себе забыться сном.***
Проведя целое утро в сборе информации о каком-то зачинщике религиозных конфликтов, Малик был на грани. Не то чтобы это занятие требовало предельной осторожности — Малик справился бы и с закрытыми глазами. Но он всё время отвлекался, разрываясь между тем, чтобы в очередной раз проклясть Альтаира и послать за ним. И если раньше это мешало его голове, то теперь не давало выполнить самую тривиальную работу. И во всём был виноват Альтаир. Так что облегчение Малика, когда, войдя в бюро, он нашёл Альтаира спящим у одного из фонтанов, было мрачным. Он глубоко вздохнул, борясь с искушением хорошенько пнуть его в отместку за последние четыре дня треволнений, но спустя пару секунд устало опустил плечи и всмотрелся в бледное лицо. Альтаир выглядел ужасно, под глазами залегли тёмные круги, а губы потрескались — вероятно, от долгой жажды. Малик хотел было стянуть с него капюшон и проверить, не ранен ли Альтаир, но так тот наверняка проснулся бы, и честно говоря, он вообще заслуживал гораздо меньше, чем о нём переживали. Чувствуя себя опустошённым, Малик упал на подушки в другом конце комнаты. Всё же ему стоило сделать что-то полезное, пока Альтаир спал, и перебрав варианты, он решил притащить торкветум и продолжить работу, надеясь обнаружить упущенное под освежающие звуки фонтанов. Торкветум, в общем-то, не представлял особой сложности, если разобраться с начертанными на нём символами. Однако причина, по которой расчёты не сходились, оставалась тайной. Малик устроил торкветум у ног, но после кратких манипуляций пришёл к тому же тупику, что и прежде, и откинулся на подушки, моля небеса о терпении. Отдалённые звуки города и бесплодные попытки расчётов почти его усыпили. Он уже думал ненадолго вздремнуть, когда Альтаир вдруг поднял голову и удивлённо на него посмотрел. Малик сидел сгорбившись, но распрямиться даже не потрудился. — Смотри-ка, какое чудо! Ты несколько часов дрых без задних ног, а я даже не созвал твоих врагов на пир, — он взмахнул рукой, подчёркивая внушительность ситуации. Альтаир медленно моргнул и сел, упираясь в стену спиной. Он всё ещё выглядел уставшим. — Малик, — сказал он и прервался, будто пытался объяснить нечто большее, но не найдя нужных слов, добавил: — Всё кончено. Больше никто из Иерусалима не попадёт в лапы того чудовища. — Потрясающе. Но как ты дал понять, это не моё дело, — голос Малика резал как ножом. — Это не касалось ордена, — сказал Альтаир, пытаясь достучаться до Малика. — Глупо было бы вовлекать тебя. — Я не весь орден, — перебил тот решительно, — я его часть. Как и ты. Он вложил в эту фразу всё, что его беспокоило: что он не просто глава бюро — он его друг, что Альтаир может быть в нём уверенным, может доверять ему, как самому себе. Повисла долгая пауза; Альтаир таращился в пол, отчего Малик засомневался, слышали ли его вообще. Но потом Альтаир поднялся, подсел слева от него и подальше от торкветума, упёрся локтями в колени и опустил между ними голову, обратив взор к вычурному ковру. — Ты прав. Прости меня. Мне не следовало пренебрегать твоими советами и опытом. Это решение было неправильным, и я не хочу, чтобы ты думал, что я тебе не доверяю. Если однажды ты решишь перерезать мне во сне глотку, то я не буду сопротивляться. Это лишило Малика дара речи. Альтаир никогда не говорил такого, предпочитая оставлять вещи недосказанными, чем показать хоть краешек своих слабостей. Малик попытался найти остроумный ответ, но в голове было пусто, и, вздохнув, он решил признаться. — Я скорее потеряю вторую руку, чем позволю ей причинить тебе вред, — и сказанные, эти слова показались слишком откровенными. — Никогда не ставь под угрозу братство. Больше чтобы занять себя, он схватил торкветум и поставил его справа, поближе к стене, чтобы не столкнуть ненароком. И пока он наклонялся, Альтаир коснулся его бока, нерешительно, будто не уверенный, насколько его простили. Малик выпрямился, позволяя ладони лежать, где была. — Мне нужно выполнить поручения, — сказал он, закрывая глаза. Он чувствовал тепло пальцев сквозь рубаху. — Тебе следует хорошо поесть. У замка в решётке есть ключ — он на моём столе. Только попробуй взломать замок ещё раз, — пригрозил он, хотя, в сущности, несерьёзно. Он поднялся, только теперь встречаясь с Альтаиром взглядом. Нужно было сказать что-нибудь ещё, но дар речи в кои-то веки подвёл его. Он вздохнул и повернулся к выходу. — И когда вернёшься, не спи здесь. Ты и так выглядишь отвратительно, не хватало ещё замёрзнуть насмерть. — Я учту твои замечания в этот раз, можешь не беспокоиться, — повеселел Альтаир. — Я перестану беспокоиться, когда умру, а пока мне остаётся только надеяться, — припечатал Малик, уже открыв и взобравшись на решётку. Он посмотрел вниз на Альтаира: янтарь его глаз посветлел на два тона из-за яркого солнца. На краткое мгновенье ему захотелось остаться. — Веди себя хорошо, пока меня не будет, — предупредил он, уже продумывая дорогу до своего пункта назначения. — Неприятностей от тебя хватит на целый месяц.***
Вернуться раньше заката не получилось. По городу уже бродили слухи об убитом докторе. Те две женщины, что выбрались невредимыми, рассказывали, как добросердечный доктор намеревался вылечить их от бесплодия и был безжалостно убит ассасином. От третьей, той, что досталось, шла совсем другая история: женщина утверждала, что доктор хотел замучить её пытками и лишь чудо спасло её, и поэтому теперь она собиралась посвятить жизнь Богу — так говорилось на улицах. Ключик, лежащий на куске пергамента рядом с поставленным на стол торкветумом, заставил его улыбнуться. В конце концов Альтаир послушался. Подняв драпировку, Малик вошёл в спальню и подождал, пока глаза привыкнут к темноте — в ней медленно прорисовывались формы окружения. Он бесшумно приблизился к месту, где на боку и свернувшись, будто пытаясь скрыть что-то от всего мира даже во сне, спал Альтаир. Ножны с оружием были сняты, но всё ещё находились в пределах досягаемости. Кое-что из кучи вещей захватило внимание Малика. Красный пояс. Он наклонился за ним. Пояс не был шёлковым, но гладким и приятным пальцам всё равно, мягче, чем его собственный, что было логично: всё облачение ассасина должно доставлять удобство там, где на многие дни в тяжёлых походах лишён его человек. Малик, намереваясь вернуть пояс к прочим вещам, повернулся обратно к Альтаиру — тот пристально на него смотрел. — Неприятно, когда ты так просыпаешься, пока я не смотрю, — пробормотал Малик, застигнутый врасплох. — Правда? — спросил Альтаир низким голосом, хриплым со сна. — Что бы ты подумал, если бы проснулся, когда кто-то рядом держит твой пояс? На секунду Малик задался вопросом, действительно ли Альтаир думал, будто пояс в его руках представляет какую-то угрозу, но глаза Альтаира, даже скрытые тенью капюшона, не выдавали и намёка на враждебность. — Я бы… — начал Малик и остановился, не зная, что сказать. Его мысли блуждали где-то, куда не осмеливались зайти раньше. Альтаира не было слишком долго. Или, быть может, он сам был слабее, чем себе воображал. В любом случае и тело, и разум требовали того, чего им не стоило требовать. — Я бы сначала снял капюшон, чтобы оценить ситуацию, — рискнул он. Сердце сходило с ума от волнения. На всякий случай, если его слова не найдут отклика, он придумал, как перевести всё в шутку. Но Альтаир сомневался всего миг, прежде чем подчиниться. Он сел и, вытянув капюшон из-под воротника, стащил его через голову и бросил на сложенное рядом оружие. Малик глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бушующий поток противоречивых мыслей. Теперь он не мог отступить. — А потом, — продолжил он, наклоняясь ко встрёпанному в неясном свете луны Альтаиру, — я бы понял, что иногда всё не то, чем кажется, — и он рукой и зубами затянул пояс поверх его глаз на манер импровизированной повязки. Он не раз завязывал таким образом нити швов, так что ловко, не сомневаясь, быстрым движением создал крепкий узел. Он сел на пятки, ожидая реакции. Альтаир был не из тех, кто отказался бы от возможности следить за всем вокруг. И он определённо напрягся, поднял ладонь на уровне лица, будто хотел поскорей стянуть пояс. И всё же Малик ждал, и спустя короткое время Альтаир стиснул зубы, уронил руки на бёдра, сжимая их в кулаки, и наклонил голову, прислушиваясь. Малик выдохнул, только сейчас осознав, что задерживал дыхание. К нему пришла уверенность. Он прильнул ближе, дотрагиваясь до лица Альтаира пальцами, а затем и всей ладонью, замечая, как удивлённо вздрогнул Альтаир, прежде чем поддаться прикосновению и положить собственную руку поверх. — Хочешь её снять? — спросил Малик, поглаживая большим пальцем нижнюю губу Альтаира. — Да, — признание ожгло подушечку. И всё же Малик его не послушал, освобождаясь. Он был уверен, что у него не должно стоять от чего-то столь незначительного, но у него стояло, и так сильно, что он был даже не уверен, какой шаг предпринять следующим, хотя они и проходили через это уже много раз. Он мог лишь жадно впитывать черты лица Альтаира, читая в них неуверенность, в наклоне головы — попытку понять незнакомую ситуацию. Малик никогда не знал, что было у Альтаира на уме, но теперь это была та редкая возможность увидеть и не быть увиденным, и Малик не мог её упустить. — Я вижу, что сильно, — бросил он, снимая с себя одежду. — Да, — согласился Альтаир, замерев ненадолго, и принялся стягивать собственную робу. Малик с наслаждением смотрел, как путаются его пальцы в шнуровке, но всё равно расстёгивают её проворно. Он положил ладонь Альтаиру на голую грудь, отмечая несколько новых незначительных шрамов, провёл по литым мускулам и мягкой коже. — Малик, — сказал Альтаир через некоторое время, касаясь его плеча, — я не вижу, но всё ещё чувствую. Малик хмыкнул, хотя уже трогал ниже, обхватывая сквозь штаны его напряжённый член, немного сжимая, прежде чем освободить его из ткани, провести дважды по всей длине и коснуться губами сбоку, обнимая пальцами у основания. Альтаир проскулил нетерпеливо, распалённый отсутствием зрения. Малик лишь надеялся, что ему удастся продержаться. Он щедро лизнул член, а потом втянул в рот головку. Сдавленная дрожь подсказала ему, что он на правильном пути: он знал всё о том, как заставить этот восхитительный самоконтроль рухнуть. Сжав в последний раз губы на верхушке, он вобрал член так глубоко, насколько смог, и ни сантиметра горячей кожи не осталось не обласканным. Дыхание Альтаира сбилось, и рука Малика осмелилась нырнуть ниже, нежа чувствительную мошонку уверенным движением, не щекоча, но и не причиняя боль. Боковым зрением Малик видел, как побелели костяшки вцепившихся в подушки пальцев. Он бы усмехнулся, если бы мог, но вместо этого сосредоточился на том, что делал, синхронными ласками рта и рук доводя Альтаира до безумия. Сверху раздался низкий задушенный стон, и в следующий миг Малик уже лежал на спине, а Альтаир склонился над ним, прижимая за правое плечо, и распутывал завязки на его штанах с невиданной прежде торопливостью. — Где она? — спросил он требовательно, тяжело дыша; румянец расползся у него почти до шеи. Малик молчал, одурманенный тем, насколько Альтаира взволновало то, что раньше вырывало у него лишь несколько слов похвалы. Чувство власти над кем-то, способность сводить с ума опьяняли. И ему хотелось пойти дальше. — Где что? — прикинулся он непонимающим и снова коснулся Альтаира, внимательно следя за тем, как всегда такой равнодушный, орёл Масиафа под влиянием минуты падает вниз. Это возбуждало. Альтаир нетерпеливо рыкнул, по-звериному обнажая зубы в предупреждении. — Где она, Малик, — повторил он и жёстко сжал ладонь на члене Малика. Слишком далеко, подумал Малик, задыхаясь от хватки, мечтая, чтобы Альтаир прекратил — и продолжал в то же время. Малик зарылся в одежды, отброшенные раньше в общую кучу, вытащил из кармана собственной робы предусмотрительно захваченный со стола пузырёк с маслом и вложил его в руку Альтаира — ту, что не пыталась его подчинить. Альтаир знал, что и как делать, и делал это без суеты, сосредоточенно хмурясь сквозь повязку, пытаясь распознать эмоции Малика через одни только звуки. В нём было уже два пальца, и Малик задыхался и ёрзал, не в силах сдержать позорное хныканье, срывавшееся с губ. — Хватит, — выпалил он, впиваясь пальцами в растягивающую его руку, поднял одно колено и притянул к себе Альтаира за шею. Несмотря на раннюю порывистость, Альтаир был осторожен и терпелив, как всегда, чутко реагируя на просьбы остановиться или на одобряющие объятья. Спустя несколько мгновений Малик расслабился, и Альтаир взял неспешный ритм, приятный, и всё же невыносимо медленный. — Сильнее, — застонал Малик в плечо Альтаира, где уже наливались красным отпечатки его ногтей. Альтаир подчинился, приковывая его к месту одной ладонью, а второй упираясь в подушки, и ускорился до коротких сильных толчков. Малик приподнял бёдра, и его скрутило вспышкой пронзительного удовольствия. Он закричал. Альтаир тут же замер. — Больно? — обеспокоенно спросил Альтаир, слепо касаясь его лица. Малик глубоко вдохнул, чтобы не выругаться. — Нет, — сказал он и сжал Альтаира ногами, направляя. — Но если ты ещё раз остановишься, больно будет тебе. С раздражённым ворчаньем Альтаир снова начал двигаться, и от напряжения на его шее вырисовывались вены. Он сжимал Малика почти до синяков. — Я же… — выдавил он, — как я могу знать? Я хочу… — и умолк, стискивая зубы, как всегда делал, если говорил слишком много. — Ты хочешь снять её, да? — уточнил Малик мягко, касаясь алой ткани над его ухом. — Да, — немедленно донеслось в ответ умоляюще и очень искренне. Малик хотел позволить снять повязку — жажда в этом голосе говорила столь же многое, что и язык тела: Альтаир пытался читать его через прикосновения, жадно рыская ладонями, склонив голову и чутко ловя каждый звук, наполненный негой или болью, и щёки его горели тем же цветом, что и прячущий глаза пояс. Альтаир весь был словно озеро в ослепительный летний день, в чьих прозрачных водах виднелись вся жизнь и суета глубин. Это было так прекрасно, и Малик убыстрил движения руки по своему пульсирующему члену, стараясь выбраться из затопившего его напряжения. Внутренний огонь горел слишком долго, вызывая постыдные мысли, но смущаться Малик больше не мог, ему нужно было потушить его. Он застонал, требуя большего, чтобы Альтаир не сдерживался и помог ему, перебросил его за грань, прежде чем он погрузится слишком глубоко в пучину неизведанных чувств. Альтаир загнанно дышал, дёргаясь в отчаянном темпе. Он позвал Малика по имени, столь тихо, что тот бы и не услышал, если бы не всматривался так пристально в его губы, и это наконец подвело его к черте, и он дрожал в объятьях Альтаира, всхлипывая беспомощно, а Альтаир вжимался в его плечо, заглушая звуки собственного оргазма. Они лежали без сил, ошеломлённые эмоциями, пока бешеный стук сердец возвращался к норме и остывали разгорячённые тела. Из последних сил Малик спихнул Альтаира с себя, втягивая воздух сквозь зубы, когда член выскользнул из него, и взял влажную тряпицу, чтобы утереть их обоих. Альтаир не сдвинулся с места, только промычал благодарно, и Малик лёг рядом. Укладываясь поудобнее, Малик вздохнул, ощущая на себе всю тяжесть прошедшего дня. Он смутно помнил, как Альтаир коснулся губами обрубка его левой руки, а потом усталость его одолела, и он заснул.***
Восход медленно наполз на горизонт, растягиваясь там, как ленивый кот в лучах солнца. Малик вздохнул и накрыл рукой глаза. Это время суток он ненавидел: ни ночь, в чьей глубокой тьме он укрывал свои самые сокровенные секреты, ни день, авгур надвигающейся непримиримой борьбы. Ему было жаль, что такая быстротечная часть дня вообще существовала, а не проскальзывала мимо, незаметная как ветер. Малик убрал руку. У него были более важные вещи, чем тянуть время несбыточными мечтами. Он повернулся влево, надеясь найти Альтаира ещё спящим, прежде чем уйти, и у него спёрло в груди. Альтаир тихо спал, как всегда на боку и свернувшись, прячась от всего мира. И он всё ещё был ослеплён. Он выглядел так умиротворённо и в то же время уязвимо, и алый оттенок пояса выделялся на его белой коже, отчего Альтаир был похож на греческую скульптуру — утончённую, податливую и ранимую. Малик снова лёг на спину, чтобы не видеть этого неожиданно соблазнительного вида, и потёр глаза. Он ненавидел рассвет так сильно, потому что он приносил с собой те странные, звериные эмоции, над которыми у Малика не было власти. Чувство собственности, отчаяние, гнев, желание заботиться, себялюбие, жажду, досаду и надежду. Внутри всё сжалось, его лёгкие горели, и он ненавидел эти ощущения. Ненавидел давать им волю. Зачем было давать им волю? Почему он должен был терпеть эту бесконечную пустоту в глубине его существа, неутолимый голод, что только рос внутри беспрестанно во что-то большее, терзающее его и сносящее всё на своём пути, и… Малик ещё не умел со всем этим справляться. Он хотел поддаться лишь раз, попробовать облегчить то невыносимое душащее давление, что грозило его поглотить. Он хотел перестать хотеть. Он толкнул Альтаира на спину, отчего тот проснулся, и одним движением забрался сверху, пытаясь ощутить его целиком, насколько мог, впитывая кожей жар, идущий, казалось, из самой его души, и когда Альтаир шевельнулся, лишь сжал его бёдра коленями, не давая двигаться. — Малик? — позвал сбитый с толку внезапной атакой Альтаир, упираясь ему в плечи. Но Малик не хотел ничего объяснять, ему нужно было чувствовать. Что-то незыблемое. Он сорвал с Альтаира повязку, бросил в сторону и вжал его в подушки, глядя прямо в расфокусированные золотые глаза, ослеплённые светом. — Уже утро, — сказал смущённо Альтаир, заглядывая через него в высокие окна. — Я знаю, — шепнул Малик просто и, не дожидаясь ответа, придвинулся ближе, касаясь сначала мягких губ, а затем проталкиваясь внутрь, засасывая язык и кусая, пока Альтаир не отпрянул, чтобы глотнуть воздуха. Упираясь локтем в пол, Малик собрал короткие волосы Альтаира в горсть и, крепко держа, поцеловал жёстче, требовательнее, выпуская всё, в чём он отказывал себе и отказывали ему, то, что скреблось внутри — отринутое, брошенное и жадное. Жаждущие звуки, которые издал Альтаир, принесли Малику необъяснимое удовлетворение, но ему было мало — он хотел больше, хотел забраться глубже, насколько это возможно. Он зарычал, чтобы Альтаир понял его желание, и тот больше не сомневался, когда скользнул рукой меж их тел, обхватывая их вместе. Малик громко выдохнул, и сжал пальцы в волосах Альтаира ещё сильнее, вырывая болезненный скулёж. Но ему было плевать. Он чувствовал Альтаира так близко, как никогда, они оба задыхались от ощущений, и вдруг правило расставаться с рассветом перестало существовать. Малик закрыл глаза, пряча лицо в изгибе плеча Альтаира, приподнимаясь, чтобы тот смог двигать рукой быстрее. Его била дрожь, вдруг понял он, — их обоих. Альтаир что-то шептал, нежно и успокаивающе, и от этого голод разгорался лишь сильнее. Ощущения накатывали, их было слишком много, и, чувствуя, что приближается к черте, Малик насилу открыл глаза: Альтаир душил в себе стоны и жадно всматривался в него, будто в самое прекрасное создание природы. И Малик больше не мог — он кончил, даже не пытаясь сдерживать рвущиеся наружу крики. Он лежал на Альтаире, дыша настолько тяжело, будто ему приходилось сражаться за каждый глоток воздуха. Он едва заметил, как Альтаир протёр обоих тряпицей, а потом обнял его. Малик закрыл глаза. Он был дома. Рассвет кончился. В небе жарко светило солнце. Внутри больше не было больно от пустоты, разум молчал, в душе поселилось умиротворение. Может быть, ему следовало бы испытывать вину или стыд, но он не испытывал. — Ты должен был остановить меня, — пожаловался Малик, наслаждаясь пальцами Альтаира на загривке. — Должен был, — согласился Альтаир безмятежно, — но решил довериться твоим суждениям. Малик хмыкнул. — Глупец. Решил довериться мне как раз тогда, когда не следовало. Альтаир кратко хохотнул, сыто улыбаясь. — Ну да, но это сложно. Я всё ещё учусь. — Всё ещё? — переспросил Малик, не в силах удержать смех. — Ты очень медленно учишься, и я не удивлюсь, если тебе придётся становиться Даи в третий раз.