Снег пошел и значит что-то поменялось

На заднем сидении автомобиля было тепло, пахло дорогим кожаным салоном и — немного — бренди, которого Освальд налил себе несколько минут назад, просто для храбрости. Но сердце всё равно, словно требуя свободы, слишком сильно билось под ребрами, а в ногах, от мандража, расползалась предательская слабость. За окном шел снег. Не сильно, но достаточно, чтобы даже дорожки, вновь и вновь протаптываемые возвращающимися домой горожанами, всё время были покрыты его тонким, ровным слоем. Освальд был одет в пальто, но сейчас оно было расстегнуто — он и так слишком потел от волнения под всеми этими слоями нового костюма. Подрагивающими розоватыми пальцами с обгрызенным маникюром, который не мог спасти ни один мастер, он достал из внутреннего кармашка маленькое схлопывающееся зеркало, на блестящем серебре которого были изображены райские птицы с длинными пушистыми хвостами. Не сразу сумев подцепить замок, Освальд открыл зеркало и посмотрел на своё отражение. Подправил пальцем смазавшийся под левым глазом карандаш, придирчиво осмотрел нос — нажал снизу на его кончик, словно пытаясь приподнять, чтобы тот не был таким длинным. Но потом тяжко вздохнул и снова посмотрел в окно. Под ближайшим фонарем, словно блёстки в шоу на сцене «Сирен», сверкали, нехотя опускаясь вниз, снежинки. Они опадали на волосы и плечи ссутулившегося мужчины в чёрном приталенном бушлате, который шел ровным, чеканным шагом бывшего военного. Едва заметив автомобиль, тот остановился и посмотрел прямо на Освальда. Освальд тут же вцепился в ручку двери, сжимая её до побелевших костяшек. Он прекрасно знал, что сквозь тонированное стекло его точно не может быть видно… Просто Джим всегда был слишком сообразительным для копа. Судорожно вздохнув, Освальд понял, что от волнения не может пошевелиться. Что, если он не выйдет? Джим подойдет и постучит в окно, или равнодушно уйдет в свою квартиру, несмотря на договор? С трудом отведя взгляд от рассматривающего автомобиль Гордона, Освальд заставил себя натянуть на дрожащие кисти перчатки, взять трость, и, бросив водителю короткое «жди», толкнул дверь. Шагнув из машины навстречу Джиму, Освальд почувствовал, как разгорячённые от волнения щеки колет мороз. Пара глубоких вдохов холодного воздуха помогли взять себя в руки достаточно, чтобы заговорить. — Джим. Кажется, ты припозднился, — начав с лёгких упрёков, Освальд пытался скрыть свою тревогу и оставаться хозяином положения в такой ситуации как можно дольше — именно потому, что уверенности совсем не было. Освальду надо было хотя бы создать видимость её наличия. До тех пор, пока он может. — Надеялся, что меня никто не ждет, — хрипло выдохнул Джим облачко пара. Он прятал руки в карманах и явно мёрз, но теперь не торопился попасть домой. — Мы же договорились. Я всегда держу свои обещания, а ты? — Освальд встал довольно близко к Джиму, смотря ему в глаза. Самоуверенное и пассивно-агрессивное поведение на самом деле не казалось ему такой уж хорошей идеей, но неплохо помогало держать лицо. По крайней мере сейчас. Не захотев играть по его правилам, Гордон никак не выдал раздражение, которое кипело внутри, и просто отвел взгляд, ловко огибая Освальда. Направившись к припорошенным ступенькам, ведущим на площадку метром ниже основного тротуара, он достал из кармана ключи. Они звякнули в той тишине, которая бывает в больших городах только снежными зимними вечерами — плотной, живой, ограничивающей мир до совсем маленького участка над вами и вокруг вас. И Освальду, и Джиму казалось, что они остались во всем городе одни. Пойдя следом, Освальд крепко сжимал ручку трости, так, что от хватки стало больно пальцам. Сейчас, он думал, они зайдут в квартиру и… Освальд не мог точно представить картинку. Из головы будто исчезли все мысли, оставив лишь волнение. Он смотрел на спину Джима, широкую и такую с виду притягательно-теплую, смотрел на его русый затылок, и ужасно хотел прикоснуться… Но не мог. Касаться Джима всегда было непросто. Когда замок был открыт, Джим зашел в дверь, сразу включив свет, не оборачиваясь и не приглашая Освальда вовнутрь, но и никак этому не препятствуя. В паре шагов от входа стоял столик, на котором Освальд увидел штук пять бутылок разной степени начатости. Гордон бросил на него ключи, и, не раздеваясь, налил себе что-то. Закрыв за собой дверь, Освальд оглядел помещение. Бардак был явно не одного дня, особенно ярко об этом говорили бутылки, которые, как он теперь видел, стояли не только на одном столике, но и на половине всех подходящих поверхностей. Прислонив трость к стулу рядом, Освальд стал медленно стягивать перчатки, с досадой отмечая так и не прошедшую дрожь. Пальто он аккуратно сложил и повесил на тот же стул, всё это время не сводя с Гордона взгляда. Обычно многословный, сейчас он вдруг понял, что не может вымолвить ни одной фразы, чтобы разрушить тишину. Джим тоже не спешил расставаться с ней, жадно глотая вторую порцию алкоголя. Нервы его были на пределе. — Раздевайся и иди в кровать, — глухо выдохнул наконец Гордон, со стуком поставив стакан. — Я в душ и вернусь. Вздрогнув, Освальд сжал губы в тонкую линию. Чего он вообще ожидал? Объятий прямо у входной двери? Джим был зол на него, как обычно. Освальд понимал, что сама ситуация далека от сцен в романтичных фильмах, но никакой адекватной и уместной замены просто не мог представить. Он вообще не знал, что ему делать, так что несмотря на укол разочарования, был немного рад чётким и конкретным указаниям Джима. Делать то, что сказали, было проще и немного снизило градус неловкости. И всё же, неприятный холодок по позвоночнику от слов Джима никак проходить не желал, хоть он и пытался напомнить себе, что ничего иного от раздражённого Гордона ждать не следовало. Проводив взглядом, как тот скрылся за поворотом, Освальд зашел в спальню, отделенную от остальных комнат чисто символически. Посмотрев по сторонам, он увидел дверь, в которую, по видимому, и зашел Джим. «Просто нервы. Ты всё равно не способен сейчас сам к нему прикоснуться», — начав расстёгивать фрак, Освальд почти уговаривал себя игнорировать дискомфорт. Он же всё равно добился своего, и теперь, наконец, должно было случиться то, что ему так хотелось. Пусть сейчас Джим ещё был равнодушен и груб, не стоило на этом зацикливаться. Освальд убеждал себя, что его злость пройдёт и он всё равно сделает то, что нужно. Ведь разве Освальд мало делал для него? Больше, чем для кого-либо, помимо матери. А вместо ответной благодарности оставался раз за разом отвергнут тем, в кого был влюблён… Неужели он не имел справедливого права на такую услугу со стороны Джима? Освальд был уверен, что заслужил получить что-то, в чём действительно нуждался. И даже если нет… Что ж, стать хорошим человеком у него всё равно не получилось. Несмотря на волнение, раздевался Освальд медленно, методично, привычными движениями, отработанными до автоматизма, и аккуратно складывал на единственный стул в комнате, предварительно убрав с него на пол пустую бутылку. Расстегнуть и снять жилет. Сложить его. Расстегнуть и вытащить запонки, положить в карман жилета, чтобы не потерять. Распустить полностью галстук, снять сначала жесткий стоячий воротничок под горло, а потом ослабить ворот рубашки и, наконец, расстегнуть и её. Обувь — прямо под сиденье стула. Привычный, каждодневный ритуал — только в чужой квартире, и вместо изящных вешалок из дорогой древесины — шаткий стул. Оставшись в нижнем белье и высоких чёрных носках до середины голени, Освальд замешкался и зябко поёжился — у Гордона было не жарко. Раздеваться полностью он не стал, в последний момент застеснявшись, и просто юркнул под холодное одеяло. Постельное белье оказалось не первой свежести, зато пахло Джимом — не удержавшись, Освальд уткнулся носом в подушку, вдыхая приятный, почти нежный, но всё-таки мужской запах. Дышать Джимом, лежать в его постели, в его квартире, почти голым, было до одури хорошо, и Освальд почувствовал зарождающееся тепло в паху. Но дотрагиваться до себя не стал, боясь того, как будет выглядеть перед Джимом, если тот выйдет из ванной и увидит это. Быстро согревшись, Освальд чуть успокоился, а колотящая его тревога сменилась трепетом и предвкушением. В любое мгновение мог вернуться Джим, и… И что? Каким будет его первое действие? Освальд попытался представить, и от различных образов в голове его бросило в жар. Подумать только — он всё-таки оказался в постели Джима Гордона, буквально… Года три назад он бы в это даже не поверил. Посмотрев вниз, Освальд понял, что одеяло совсем не скрывало то, как сильно он возбудился, просто лежа один в холодной постели Гордона и даже не дотрагиваясь до себя. Вспыхнув и занервничав, Освальд никак не смог убедить себя, что реакция его тела вполне естественна, и Джим не посмеется над ним. Поэтому, немного поворочавшись, меняя позы и пытаясь найти такую, в которой ничего не заметно, всё-таки встал и пошел выключить свет. Так Джим не должен был ничего увидеть сразу, а потом это было бы совершенно нормально. Ровно в тот момент, когда Освальд вновь умостился под одеялом, дверь из ванной приоткрылась, осветив комнату желтоватыми оттенками (на постель, к счастью, свет не падал) и из неё вышел Джим. Воздух словно разом выбили из легких Освальда. Дышать ему стало решительно нечем — Джим был в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, кожа его блестела от влаги, а мокрые волосы потемнели и торчали в разные стороны. Ох, как Гордон был хорош… Освальд не мог отвести взгляда. — …Ты оглох, Освальд? — вдруг услышал он его голос и понял, совершенно пропустил мимо ушей сказанное ранее. — Эм… что ты сказал? — первые слова, произнесённые Освальдом в доме Джима, прозвучали до смешного жалко. Голос едва не дал петуха. Возведя очи горе, Джим захлопнул дверь, лишая Освальда возможности рассматривать его, и прошел к постели. Однако не стал ложиться, а выдвинул верхнюю полку тумбочки и начал там копаться на ощупь. — Если ты собрался спать, то делать тебе это придется у себя дома… Вылезай из-под одеяла и ложись на живот. Освальд нервно сглотнул. Что-то неестественное ощущалось в поведении Джима и вообще том, что происходило, но точно утверждать, как должно быть правильно, Освальд бы не решился — он просто не знал. К тому же, и ситуация была нестандартная. Уговаривая себя не торопиться с выводами, он вылез из-под одеяла (сразу стало прохладно), а потом, пересилив себя, стянул нижнее бельё и лёг на постель на живот, положив под голову подушку. Сердце колотилось как бешеное, хотелось потереться возбужденным членом об одеяло… Но на самом деле Освальд просто замер, неровно дыша и боясь что-то сказать или сделать. Прислушиваясь к каждому звуку, он слепо глядел в окно, не видя, что снегопад усиливается, а ветер теперь закручивает снежинки в небольшие, сверкающие смерчи. Бросив на кровать один квадратик презерватива и флакончик смазки, который он купил давно и почти им не пользовался, Джим скинул с себя полотенце. Возбужден он не был. Его взгляд пробежался по силуэту на кровати — чёрное пятно волос, изгиб поясницы, бледные ягодицы и худые прямые ноги… в носках. Даже в таком положении правая ступня была повернута немного наружу. Ничего особенного — просто голый Освальд Кобблпот в его, Джима Гордона, кровати. И Джим Гордон в роли шлюхи. Ничего особенного. По прогнувшемуся матрацу Освальд понял, что Джим забрался на постель. Ощутимо напрягшись, он с какой-то тревогой ожидал первого прикосновения, почти страхом. Судорожно вздохнув, стараясь делать это потише, Освальд поудобнее устроил больную ногу. Сердце колотилось как бешеное, но потом вдруг замерло, когда матрац снова прогнулся, а на бедра попало несколько холодных капель воды… Чужая коленка оказалась между ног Освальда, и тот машинально ещё немного их раздвинул, осознав всё только когда Джим устроился между ними, уже сам разводя его бедра руками. Не ожидавший, что всё произойдёт так быстро, Освальд буквально задохнулся от того, как близко оказался Джим. Кое-как совладав почти с паникой, вцепившись руками в подушку, Освальд замер, напряжённо ожидая, что будет дальше. Это всё было слишком поспешно, слишком быстро и внезапно, и Освальд даже открыл рот, чтобы попросить повременить… и закрыл, не в силах выдавить ни звука, просто лёжа с разведёнными ногами, ощущая близость Гордона, испуганный, но всё ещё почти постыдно возбуждённый. За спиной послышался щелчок, потом несколько секунд была тишина. Джим что-то делал, но Освальд не знал, что. Затем прозвучал вопрос: — Ты готовился? — Ч… Что? — до Освальда не сразу дошёл смысл вопроса. Слова все вроде понятные, но суть он упускал. Когда до него дошло, он весь залился краской, как маков цвет, и порадовался, что в полумраке это незаметно. Он ответил, стараясь скрыть дрожь голоса, — Нет. Я… я не подумал. — Понятно. После пары секунд ожидания Освальд вдруг почувствовал прикосновение. Влажные, тёплые пальцы в смазке скользнули между ягодиц, и у Освальда спёрло дыхание от внезапного испуга. Все мышцы спины будто свело одной большой судорогой, он застыл, сжавшись, но не произнёс ни звука протеста — даже не подумал об этом со страху. Не ожидающий такого, Гордон тоже замер. Освальд вел себя слишком странно. Джим был уверен, что тот, едва все начнется, раскомандуется, будет откровенно наслаждаться происходящим, может даже станет насмехаться над ним… Но выглядело всё так, словно Освальда почти насиловали — он не подготовился, лежал молча, уткнувшись в подушку, зажимался, был напряжен чуть ли не больше самого Джима. Что за игры? Не понимая, что происходит, Джим переместил ладонь на центр ягодицы и перевел взгляд на подрагивающие плечи Освальда, его сведенные лопатки… Зачем тот изображал из себя жертву? Несчастную, трясущуюся, зажимающуюся, которой Джим должен был волей-неволей помочь расслабиться и успокоить, иначе стал бы практически насильником. Очередная манипуляция, в которой его вынуждали быть ласковым с тем, к кому он не испытывал нежных чувств, ставили условия, в которых или так, или он подонок…? Ощутив на мгновение желание всё-таки изобразить насильника, Гордон сразу почувствовал отвращение к самому себе и понял, что проще просто подыграть Освальду, сделав вид, что поверил и дав ему некий минимум. Чем быстрее Кобблпот получил бы то, что хотел, тем быстрее можно было избавиться от его присутствия в квартире. Лёжа ни жив, ни мёртв, Освальд едва подавил вздох облегчения, когда рука Джима отодвинулась. Последующая пауза, а потом медленное, неспешное скольжение руки вверх, к пояснице, стали для Освальда полнейшей неожиданностью — о которой он, впрочем, мечтал уже очень давно, много раньше, чем переступил порог квартиры Джима. Влажные в смазке пальцы легко скользили по коже, а когда добавилась вторая рука, гладя и массируя ягодицы, Освальд буквально поплыл, разомлев и расслабившись от столь желанных прикосновений. Руки Джима ласкали, разминали напряжённые мышцы, ладони были крупные и тёплые, дающие не только томную негу, но и постепенное, разливающееся жаром возбуждение, от которого нестерпимо хотелось подставляться под ласку, выгибаться в пояснице, тереться возбужденным членом о простынь… Расчувствовавшись, Освальд незаметно, тихо и судорожно выдохнул, прогоняя навернувшиеся на глаза слёзы — от ощущения полнейшей удовлетворённости и покоя он ощущал себя настолько счастливым, что было даже больно. И просто невообразимо хорошо. Первые ласки вышли у Джима абсолютно механическими, однако по реакции тут же расслабившегося Освальда он понял, что тот принял их за чистую монету, и продолжил. Кожа под ладонями оказалась нежной, даже слишком, и слегка покрытой мурашками, а единственный, совсем детский пушок он ощутил на пояснице. Тело Освальда было худым, мягким и нетренированным, и задница у него была довольно маленькой, но ложилась в ладонь неожиданно замечательно. Бёдра его подрагивали, словно от нетерпения, Освальд едва слышно мычал и будто бы нарочно выгибался, выставлялся, напрашивался… Незаметно для самого себя, Джим не смог надолго остаться равнодушным. Отсутствие всяких прелюдий, порочность и неправильность происходящего, покорно подставляющийся ему мужчина — все это было на одной волне с внутренней болью, тянувшей его на дно Готэм-ривер. С каждым мгновением взгляд Джима затуманивался всё сильнее, дыхание учащалось, а в паху тяжелело, но он не отдавал себе отчёта. Теперь перед ним было просто тело, отзывчивое и жаждущее, подставляющееся, чтобы ему вставил именно и только он. Забыв, что на пальцах больше нет смазки, Джим провёл большим пальцем по расщелине, слегка погладил маленькую дырочку, и, не почувствовав никакого особого напряжения, бездумно надавил, одним слитным движением вводя на две фаланги. — Ау, — вскрик боли от неожиданности вырвался у Освальда раньше, чем тот подумал, должно ли так быть. Он мгновенно напрягся, вцепившись в подушку. Словно очнувшись от громкого звука, Джим в один миг осознал, что, несмотря на обстоятельства, в которые был поставлен, завелся от происходящего буквально до потери контроля над собственными действиями. Его резко обдало холодным потом, а затем на него нахлынула жуткая злость на Кобблпота, который, если так хотел быть выебанным, мог и попросить. Но нет, тому нужно было заставить, вынудить, выставить Гордона шлюхой… Понимая, что ещё немного и он не сможет сдержать себя и сделает ублюдку под собой очень плохо, Джим заставил себя прикрыть глаза и сделать глубокий вдох-выдох. Избить он его всё равно не смог бы, а сексуальное насилие ему, как хоть и бывшему, но полицейскому, который общался с изнасилованными жертвами, всегда казалось непростительным преступлением. Кое-как взяв себя в руки, Джим не стал извлекать из Освальда палец, а налил на остальные смазку и сразу ввел ещё один. Зажмурившись, Освальд издал жалобный скулящий звук, но почти сразу замолчал, пристыдившись того, насколько жалко это прозвучало. Что вдруг произошло, почему снова случилась такая разительная перемена в поведении Гордона, он не понимал, но в такой ситуации, беспомощный и растерянный, всё ещё возбуждённый, он не посмел спорить или возмущаться, лишь застыл, распахнув глаза в полумрак комнаты, позволяя грубо растягивать себя. Пальцы Джима не старались сделать ему больно, скользя внутри, но и приятно тоже больше не было. Гордон просто готовил его под себя, и только этот факт действовал на Освальда возбуждающе, позволяя чувствовать себя терпимо. Когда Освальд уже боялся подумать, сколько теперь в нём пальцев и насколько они глубоко, он вдруг начал ощущать, как иногда те задевали что-то внутри, отчего возникали приятные ощущения. Но они были слишком слабые, и Освальд сомневался, что это — то самое место, о котором он столько читал. Первым порывом было получить ещё немного удовольствия, однако Освальд не был уверен, не вызваны ли изменения поведения Джима чем-то, что сделал он сам. Лучше было продолжать лежать смирно и ждать, что будет дальше — возможно, потом будет приятнее. Освальд начал уже задумываться, а была ли идея попросить в качестве платы за его помощь именно это, хорошей, даже не оговаривая, что именно подразумевается. Ночь вместе, это понятно — но какая? На самом деле, несмотря на постоянную грубость Гордона в общении с ним, он никогда не боялся физической расправы и не ожидал её от Джима ни в какой форме. Когда дело касалось чего-то действительно личного или важного, вроде смерти матери или его жизни, он видел в Джиме сочувствие и понимание. Тому Джиму он довериться не боялся без лишних уточнений, но теперь? Они давно уже другие. И он сам, и Гордон. Джим — коп был ему знаком и привычен — грубый, упрямый, вечно всюду лезет, но милосерден. Новый Гордон плевал на старые принципы, просто так сдавал ему преступников и вообще вёл себя странно вне этих рамок благочестия. Возможно, этот Гордон способен на что-то, чего раньше Освальд в нём не видел… но думать об этом уже поздно. Всё-таки не утерпев, Освальд поёрзал, устраиваясь поудобнее и чуть выгибаясь в пояснице, чтобы контакт пальцев с чувствительной точкой внутри был чуть ощутимей. — Не вертись, — тут же хрипло выдал Джим, сглатывая накопившуюся во рту слюну. Несмотря на все старания сохранить самообладание, возбуждение никуда не уходило. Когда ещё он мог позволить себе быть настолько бесцеремонным в постели? Даже если Освальда что-то не устраивало, он всё равно молчал. А Джим не обещал ему быть ласковым. Ночи вместе бывают разные. Возможно, предполагал Гордон, с закушенной губой глядя на растягивающие узкий проход пальцы, Освальд хотел привязать его к себе. Поэтому молчал, поэтому терпел… Но, честно, думал Джим, Кобблпот мог пойти нахуй с такими желаниями. Кстати, туда он скоро и должен был отправиться. В него помещались уже три немаленьких пальца Джима почти по самые костяшки, а на постели наверняка осталось пятно от смазки — так много её было вылито. Услышав приказ, Освальд ненадолго замер, однако бедра его все равно подрагивали, когда Джим, с удовольствием бывалого садиста, совсем слегка дотрагивался до его простаты. Обходить её своим вниманием, работая только пальцами, было до мстительного хорошо. Какой-то тайной, запертой частью сознания Джим не мог перестать думать о том, что Освальд почувствует всю полноту ощущений только на его члене. Когда расслабленность мышц наконец могла бы позволить добавить ещё один палец, Джим решил, что хватит. Он не хотел больше терпеть — и не хотел думать о том, что терпел, чтобы не вставить Кобблпоту поскорее. Выведя все пальцы, он молча поднялся на колени и подтянул выше таз Освальда, который от неожиданности охнул. — Джим, ты не мог бы… поаккуратнее, — всё-таки не выдержав, прерывисто, просящим тоном проговорил Освальд, одновременно с тревогой ожидая последующих действий Гордона, и добавил чуть тише, как-то безнадёжно — …пожалуйста. — Тебе больно? — спросил Джим деланно-равнодушно, уже надевший презерватив, одной рукой придерживая чужой таз, а другой смазывая член оставшейся на пальцах смазкой. Нельзя было поддаваться жалости к Освальду, ведь это никогда не заканчивалось ничем хорошим. Кобблпот вообще часто выглядел жалким и несчастным, но зачастую это была маска. Джим не мог доверять ни единому его слову. — Нет, — обречённо ответил Освальд, уже понимая, что ничего лучшего не дождётся, но снова закрыть рот не в силах, — А хочешь, чтобы было? Промолчав, Джим приставил головку к не до конца закрывшемуся, горячему, пульсирующему, скользкому входу. — Если бы я захотел, уже было бы, — ожесточенно произнес он и медленно толкнулся. Попытавшийся машинально отпрянуть Освальд был придержан обеими ладонями за так легко прощупавшиеся косточки. Когда Джим вошел до конца, упершись в его задницу бёдрами, и замер, от ощущения абсолютной наполненности у Освальда перехватило дыхание. Казалось, член внутри невероятно глубоко, его слишком много, и это почти больно. Сжав пальцами подушку, Освальд смог снова вдохнуть лишь когда Джим сделал движение обратно и он вдруг удивлённо застонал от расходящегося тёплыми волнами удовольствия. Это было то же самое ощущение, что от пальцев, но куда, куда интенсивнее, чем он мог представить. Криво ухмыльнувшись от того, как похабно прозвучал стон Освальда, Джим ненадолго задержался, почти вынув из него член — внутри оставалась только головка — а затем упёрся коленками поудобнее, отклонился немного назад и стал совершать неторопливые фрикции так, чтобы почти не задевать простату. Тихий разочарованный вздох стал для него словно услада для ушей. Кобблпот хотел использовать его как вещь, но теперь Джим был хозяином положения, не выходя из границ договора. Он не обещал Освальду безумного удовольствия, правда? Полуприкрыв веки, чтобы свет фонаря из окна не так слепил глаза, Освальд смотрел, как падает за стеклом снег, медленно кружась в свете и блестя. Острое удовольствие первых движений больше не было таким интенсивным и осознание, что это не случайность, а Джим специально делает это с ним, пришло довольно быстро. Но говорить что-то или просить Освальд уже не стал. Бесполезно. С этим Гордоном просьбы были бесполезны. «Почему я не могу разлюбить этого человека? Он уже даже не тот, в кого я влюблялся», — эта мысль, возникнув, так и осталась крутиться в голове, будто заевшая пластинка. Почему? Он думал, что получив, что хотел, ему станет легче или даже совсем отпустит… но уже сейчас понимал, что ничего такого не произойдет. Он хотел не этого — не так — и ничего не пройдёт. Он не понимал, почему, ведь Гордон абсолютно точно не заслуживал подобных чувств от него, но поделать с этим ничего не мог. Устав смотреть на слепящий свет, Освальд закрыл глаза. Движение внутри дразнило отголосками того ощущения, но и только. Куда сильнее было нарастающее чувство одиночества — трудно представить себе большей близости, чем секс с любимым человеком, и всё же именно сейчас он был более одинок, чем когда-либо. Куда от этого деться, он не знал. Почувствовав, как глаза начинает печь от слез, Освальд приподнялся, пытаясь спрятать лицо в подушку, но отреагировавший на это почти на инстинктах, Джим вдруг зарычал и навалился, больно вдавив его рукой за шею в постель. Движения Гордона в одно мгновения стали жесткими, глубокими и быстрыми, и Освальд громко всхлипнул от пронзившего его мощного удовольствия. Поясница сильно заныла от давления чужого тела, а дышать стало тяжело — он не мог отстраниться от подушки ни на миллиметр. Почти задыхаясь, Освальд комкал в пальцах наволочку, пока Джим вбивался в него. Было и приятно, почти невыносимо, и больно — Гордон совсем не был бережен, совершая движения сейчас так же равнодушно, как и до этого. Освальд не обманулся — это было чем угодно, но не внезапной страстью, и знание этого доставляло даже большую боль, чем жёсткая рука на шее или чересчур грубые фрикции. Дыша ртом, чтобы всхлипы были не так различимы, Освальд прогибался в пояснице, стараясь найти более комфортную позу, но от его движений Джим только сильнее вдавил его в постель. Так что он замер, хрипло постанывая — и плача — но этого Гордон точно не мог видеть. Показывать эту слабость Джиму Освальд уже не собирался. Нужно дождаться, когда всё закончится, одеться и скорее уйти… а там уже можно сходить с ума, кидаться предметами в обслугу, рыдать в голос, бить посуду и вещи. Дома. Один. Красная пелена перед глазами заставляла Джима оставлять на шее и бедрах Освальда синяки и не давала ни на секунду задуматься, что партнёру может быть больно. Трахать быстрее и глубже, сжимать пальцы на мягких изгибах, насладиться и наконец спустить в тело под ним — примитивный набор животных желаний, который он в какой-то момент, сам того не заметив, перестал контролировать. Тихие всхлипы-стоны Освальда и пошлые шлепки сталкивающейся влажной кожи вводили его в некий транс. Челюсти уже ныли от того, как сильно Джим стискивал их из-за бурлящей под кожей агрессии. Происходящее все больше походило на безумие, которое затягивало его всё глубже, обволакивая приторным ощущением наступающего оргазма. Рвано хватая ртом воздух, Освальд чувствовал, как медленно нарастает напряжение в его теле. Грубые, несколько болезненные фрикции всё-таки несли сильное, лихорадочное сексуальное возбуждение, но абсолютно механическое. Освальд хотел бы быть в более удобной позе, хотел бы дотронуться до члена — что угодно, чтобы скорее кончить и завершить это издевательство над его чувствами. Он хотел не этого. Этого он хотеть не мог. Его фантазии о ласке никак не были похожи на подобное, и реальность ранила. Напряжение всё нарастало, с каждым движением, и, когда внезапный спазм мышц настиг его, Освальд ждал знакомого удовольствия — но не было даже его. Такая же пустая, механическая разрядка, несущая опустошение и гнетущее чувство неудовлетворения. Всхлипнув и дрожа, Освальд теперь молча ожидал, когда его отпустят. Наконец, услышав сдавленный хрип наслаждения и ощутив, как Джим замер в нем на несколько секунд, он приготовился выскочить из-под него как можно скорее, заодно пытаясь задушить в себе порыв разрыдаться прямо сейчас. Но стоило только члену покинуть его тело, а тяжести и сжимающим рукам исчезнуть, Освальд не смог найти в себе никаких сил и остался лежать. Скрутив полный презерватив и слепо бросив его примерно в сторону корзины для мусора, поставленной в комнате как раз по такому поводу, Джим сел на постели. Его дыхание было тяжелым, сбившимся, тело легким, а в голове вдруг наступил штиль, какого не было давно. Бездумным пустым взглядом посмотрев на лежащего Освальда, он не испытал той злости, той агрессии, что раздирали его последние полчаса. И, как ни странно, того гнетущего состояния, от которого его так и тянуло спрятаться за порцией алкоголя, тоже не было. Сейчас он даже был не особо против, если бы Кобблпот остался до утра. Это затишье хотелось продлить подольше. Спустя какое-то время, поборов навалившуюся усталость, Освальд медленно, будто преодолевая сопротивление воздуха, встал и, не поворачиваясь к Джиму лицом, начал одеваться. Тело было вялым. Чувствуя, что с каждой секундой его трясёт всё сильнее, он прилагал усилия, чтобы этого хотя бы не было сильно слышно — в наступившей тишине его выдал бы любой всхлип. Перед глазами всё плыло от слёз, и он даже не пытался одеться столь же аккуратно — воротничок он вообще забыл, галстук, после тщетных попыток его завязать трясущимися пальцами, он просто свернул и сунул в карман. А ещё стоять и наклоняться теперь было больно, но об этом он тоже подумал как-то вяло, просто отметив. Лишь бы не разрыдаться в голос прямо сейчас и доехать до дома… да хоть до машины дойти! А там — всё. Смотрящий на макушку Кобблпота, пока тот еще лежал, Джим не отвел взгляда и когда Освальд поднялся с постели. Постепенно осознавая свои эмоции — те, что наступили сейчас, и те, что были несколькими минутами ранее — Джим все отчетливее понимал, насколько не контролировал себя даже в те секунды, когда казался себе абсолютно взявшим себя в руки. Не перегнул ли он палку в попытке защитить свое достоинство? Когда взгляд его сфокусировался на подушке, залитой светом от уличного фонаря, и Джим увидел темные пятна, он машинально протянул к ним руку, дотрагиваясь. Мокро. Встав с постели с другой от Освальда стороны, Гордон подошел к выключателю и зажег верхний свет, при этом пытливо глядя на ссутулившуюся фигуру. Когда лампочка зажглась, Освальд на пару секунд замер, а затем принялся одеваться еще поспешнее. Он уже натягивал на плечи пиджак. Лица его Джим видеть не мог — только слегка подрагивающие плечи. — Освальд? — спросил Джим, сам не зная, что хочет узнать. Услышав своё имя, Освальд сглотнул. Больше всего он хотел бы промолчать, но это было бы подозрительно. Глубоко вздохнув, чтобы унять плач на время, он кашлянул и хрипло ответил, не поворачиваясь к Джиму. — Что? Растерявшись, Джим промолчал. Несмотря на то, что Освальд сам напросился на все, что только что произошло, он испытал вдруг сильное чувство вины. Что-то здесь было сильно не так. Такое же ощущение возникало, когда Джим долго расследовал преступление, схватившись за самую яркую зацепку, а потом приходил к мысли, что это был ложный след и он всё время шел не туда. Не дождавшись продолжения, да и не особо желая разговаривать вообще, Освальд взял трость, стиснул зубы и направился к двери, отвернув голову от Джима. Всё, что он хотел, это скорее уже выйти из этой чертовой квартиры и отпустить разрывающие изнутри эмоции. Поглощенный своим состоянием, Освальд даже не обратил внимание на движение сбоку, пока вдруг не ощутил жесткую хватку на запястье. — Освальд! Постой! — Отпусти меня, — хрипло выдавил Освальд, замерев. Чувствуя, что его всё сильнее трясёт, он попытался вырвать руку, не смотря на Гордона. — Зачем… — слово почему-то вышло шепотом, и Джим прокашлялся, перед тем как продолжить, — Зачем ты заставил меня, если не хотел этого? Освальд вдруг резко развернулся, тоже вцепляясь в держащую его руку. — Тебе не понять. Это не твоё больше дело, Джим, пусти меня. Условие договора ты выполнил, — Освальд проговорил это на одном дыхании, всё-таки всхлипнув в конце. Он был слишком на взводе, чтобы игнорировать провокации, а чёртов Гордон его не пускал. Джим не мог отпустить Освальда, потому что тот сам его держал — теми эмоциями, что отражалась на его лице. Освальд плакал, и уже давно — его глаза были красные, щеки мокрые, а нос и веки опухли. Он плакал, когда они занимались сексом. Одежда его была надета местами криво, а сзади на шее — Джим увидел ещё до того, как заставил Освальда обернуться — начинали окрашиваться синим отметки синяков. — Я не хотел… — начал Джим, только начав осознавать, что сделал, но был тут же перебит. — О, конечно, ты не хотел, и ясно дал мне это ощутить! — Освальд зло дёрнул запястье, — О, я не в обиде, ты такой, какой есть. Я же знал, на что шёл и заслужил, правда? Ты ведь именно так думаешь? — с каждым словом Освальд всё меньше себя контролировал. Идея, что надо уйти, уже не имела значения и была забыта, от внутренней боли и обиды он не мог думать ни о чём другом, кроме них. Джим растерялся. Да, всё было так, но разве мог обвинять Кобблпот его в этом? Гордон просто не понимал, как-то, что казалось ему очевидно правильным пониманием ситуации, теперь рассыпалось словно херово собранный пазл. Почему поступки, кажущиеся сначала оправданной самозащитой, теперь выглядели совсем иначе? — Что ещё тебе теперь надо, Джим? Хочешь увидеть результат своих трудов? Да пожалуйста, — Освальд театральным, но нервным жестом отвёл свободную руку, — Доволен? Нравится? Как тебе ещё угодно меня унизить, чтобы отпустить наконец? Я не этого хотел, Джим, но ты сам прекрасно знаешь, что никогда не согласился бы иначе, — уже не пытаясь остановиться, Освальд говорил, задыхаясь и плача всё сильнее, одновременно пытаясь вытащить руку. — А чего… Чего ты хотел? — словно пропустив все остальное, спросил Джим, сжимая пальцы все крепче, чтобы Кобблпот не сбежал, пока он все не поймет. — Ночи с человеком, которого я знал и люблю! — Освальду уже было всё равно, говорить правду или нет; его захлёстывало собственное горе и одиночество. Все его близкие, которых он любил, а они его, мертвы, а тот, в кого он влюбился — теперь какой-то чужой, враждебный незнакомец, и он понял это слишком поздно, уже полностью сдавшись на его милость. И, что самое странное — это ничего не меняло. Он всё равно любил Джеймса Гордона, такого, какой есть, и эта безнадёжность собственного чувства просто убивала. И одиночество, конечно. Освальд не замечал сам, но он снова плакал, всхлипывая и дрожа, уже не в состоянии держать себя в руках. В какой-то момент хватка на запястье ослабла и он смог вырваться. Джим тут же отшагнул от него, а на лице его была целая палитра самых разных чувств — от недоверия и жалости до удивления и испуга. — Ты не представляешь, каково любить неблагодарного мудака вроде тебя, — кое-как проговорил Освальд, задыхаясь слезами после каждого слова, — Я пытался быть к тебе добрым! Хотя бы подружиться! Ты спас меня, я бы никогда тебя не предал и сделал всё ради тебя, а ты… — он вдруг задохнулся от ярости и обиды, — Я в тюрьму был сесть готов ради тебя! Чтобы ты, ублюдок, жил себе счастливо и спокойно, со своей милой женой и ребёнком! И что я попросил в ответ? Чтобы ты спас хотя бы мой рассудок из ада, куда я попал, но нет, я же лжец, я всегда виноват и недостоин помощи, это ты себе говорил? Предпочёл бросить меня там, предатель! Схватив бутылку с пола с остатками выпивки, Освальд кинул её в сторону Джима, но сильно мимо, даже не пытаясь в него целиться. В слезах и с гримасой то ли ярости, то ли боли он походил на безумного. Джим отшатнулся, чувствуя себя словно посреди урагана и пытаясь сообразить, как успокоить разразившуюся истерику Освальда. Но все, что приходило на ум, были силовые методы, на использование которых он не имел права. Перед ним сейчас был просто человек, а не образ, который тот выстраивал вокруг себя. Ранимый и раненный, раненный самим Джимом, а не кем-то незнакомым и плохим, на которого можно было бы легко свалить всю вину. Освальд не играл, он снял все маски, это невозможно было игнорировать. Неужели он правда его, Гордона, так любил? Поэтому всё? По опыту Джим прекрасно знал, как сложно его любить. Никто ещё не выдерживал так долго — ни Барбара, ни Лесли. Все ушли, бросили его, и остался только Освальд Кобблпот — жалкий мальчик с зонтом, ставший сначала королём, а потом безумцем, но всё также ищущий компании Джима, как и раньше. Джим бы рад был понять теперь, почему всегда так злился на него, но не мог. Он ведь сам никогда не был лучше и сильнее, и тоже творил хуйню, всегда находя себе оправдания. Вот только Гордон в результате не добился ничего и стал никем, а Кобблпота теперь знала каждая собака и он пытался что-то менять в Готэме, хотя и наверняка в своих личных интересах. Кто из них жалок? — Я как дурак надеялся, что меня отпустит, — прохрипел Освальд, уже тише. Вспышка гнева с киданием предметов помогла избавиться от лишнего напряжения, но боль осталась, — Что получу от тебя хотя бы такую любовь и успокоюсь. Или разочаруюсь. Что угодно! Лишь бы мне больше не было до тебя дела! Я устал быть один. Я думал… хоть так. Я всё равно не могу пожелать никого другого, кроме тебя, ты был когда-то милосерден ко мне, а я живой человек. Ты жил когда-нибудь без любви и ласки? Я будто живу так уже вечность. Все близкие мне умерли, только ты остался, и… — Освальд тихо, истерически засмеялся, — …и ты ненавидишь меня. Так, что даже противно дотронуться лишний раз, а? Зачем ты согласился, я же и так всё сделал, что обещал? Зачем? Захотелось показать, кто тут сильный и какое я ничтожество, что люблю жестокого ко мне человека? Поздравляю, Гордон! Тебе удалось! Я просто… ты… Истеричный смех захлебнулся, сменившись беззвучным воем, и Освальд опустился прямо на пол, закрыв руками лицо. Он говорил ещё что-то, но это уже было абсолютно невнятно, так его душили рыдания. Онемевшего, застывшего изваянием Гордона он уже будто не замечал. А Джим просто пытался понять, что ему чувствовать теперь по отношению к Освальду. Он не мог злиться на человека, взахлеб кричащему о своих нежных чувствах к нему. Но что теперь? Ведь он не мог исправить всего, что наделал, просто не знал, как. Просить прощения казалось глупым и стыдным, да и вряд ли нужным. Скорее всего, его бы даже не услышали. Глядя на сжавшуюся на полу фигуру, Джим чувствовал себя беспомощным. А Освальд все выл и выл, и в его вое слышалось то имя Гордона, то слова «одиноко» и «ты». Наконец сумев пошевелиться, Джим рванулся на кухню. Под аккомпанемент рыданий он нашел относительно чистый стакан и набрал в него воды. Вернувшись в спальню, Джим сначала снова замер, подумав, а не стоит ли ему надеть на себя хотя бы трусы, но потом плюнул на приличия и опустился возле Освальда, протягивая ему стакан. — На, выпей, — попытался он вставить между сопливыми всхлипами. Слезы текли по красному лицу Освальда просто нескончаемым потоком. Пару раз оттолкнув протянутую к нему руку, Освальд потом всё же вцепился в запястье Джима, будто это был его последний шанс на спасение. Стакан он не спешил забирать, как и поднимать взгляд — просто смотрел на чужую руку, словно не понимая, откуда тут может быть другой человек рядом. Потом всё же взял трясущимися пальцами стакан и судорожно выпил. От нормы он ещё был далёк, хотя острая фаза истерики миновала — теперь он просто смотрел в пол. — Я думал, ты хочешь поиздеваться над тем, сколько власти имеешь надо мной, — ровным голосом сказал Джим, забрав стакан и отставив его в сторону, — поэтому поступил также с тобой. — Я уже ему помог… Я бы сделал это, даже если бы ты отказался, — Освальд говорил всё таким же пустым голосом, — Это не важно. Я сейчас уйду. Не зная, что может ещё сказать, Джим просто кивнул. Что сделано — то сделано, и уже наверное не важно, по каким причинам. Сглотнув, он встал и подошел к шкафу, чтобы найти нижнее белье, всё-таки в квартире было не жарко. Пока он одевался, Освальд медленно поднялся и сильно хромая, пошёл к выходу. Валяющуюся на полу трость он даже не заметил и вообще двигался как сомнамбула. Когда он открыл дверь, в лицо ему тут же ударило несколько колючих снежинок, но он не обратил на них внимания. Ветер задувал под плохо надетую одежду. В тишине Освальд поднялся по ступеням, несколько раз почти поскользнулся. Машина всё ещё ждала его с заведенным мотором — без этого водитель бы замерз. Не чувствуя холода, Освальд поплелся к автомобилю, еле переставляя ноги. — Освальд! Освальд не обернулся, лишь где-то краем сознания отметив, что раньше Джим его так часто по имени не называл. — Освальд… — сзади послышались шаги и снова та же железная хватка на запястье, из-за которой Освальду пришлось остановиться. Голос Джима был таким непривычно-робким, что защемило сердце, — Пойдем… выпьем чаю. — Чаю? — Освальд обернулся, потерянно глядя на Джима, — …ты раздет. Холодно же. — Тогда решай быстрее, а то я замерзну, — поежившись, но не отпустив его руку, сказал Джим. На нем были только серые семейные трусы в клетку, белые майка с рубашкой, а на ногах, без носков, черные кроссовки. Освальд скользил взглядом по лицу Джима, рассеянно отмечая его волнение. Будто его ответ был важен Гордону. Будто он боялся отказа. — Хорошо, — устало ответил Освальд, покорно следуя за Джимом обратно в квартиру. Ни интереса, ни любопытства к поведению Гордона он не испытывал. Было пусто и устало. Когда они зашли, Джим сразу прошел на кухню и стал набирать в чайник воду, заодно переступая с ноги на ногу — всё-таки замёрз. Сразу опустившись на шаткий стул, Освальд уставился в одну точку перед собой. Истерика отступила, оставив усталость, отголоски боли и апатию. Гремящий посудой Джим его ничуть не интересовал — просто ему не хотелось так же тупо уставиться в стену у себя дома. Здесь хотя бы был кто-то ещё. Рассыпав по двум чашкам сахар и бросив по пакетику чая, Джим заглянул во все шкафы, но не нашел ничего, подходящего к чаю. Посмотрев на зависшего Освальда, достал бутылку коньяка и поставил рядом. Что сказать, он не знал, поэтому просто молча дождался, пока закипит чайник и разлил воду по чашкам. Ещё раз бросив взгляд на гостя, Джим всё-таки добавил в чай коньяк и только после этого отнес их на стол. Стульев на кухне было всего два, и места для них было мало, поэтому, присев, Джим оказался довольно близко к Освальду. — Вот. Взяв чашку и отпив, Освальд только после третьего глотка почувствовал привкус алкоголя. Он наконец перевёл взгляд на Джима, встречаясь глазами. — Зачем ты меня вернул? Отогревая замерзшие пальцы горячей кружкой, Джим пожал плечами, не готовый решить в этот же момент, чего хочет от Кобблпота. — Не знаю. — Решай. Или давай я сам скажу — нет, я не буду тебе мстить. И принуждать больше тоже не буду. Или просить. Можешь спать спокойно. Джим недоуменно свел брови — об этом он даже не думал, когда решался вернуть Освальда. Да и сейчас тоже. Он покачал головой и сделал глоток чая. Тот обжег язык, но приятным теплом спустился в желудок, согревая. — Не за этим точно. — Тогда я не знаю, что ещё ты можешь от меня хотеть, — Освальд опустил взгляд вниз, в напиток, — Не помню, чтобы ты хотел со мной поболтать просто так. Хочешь избавиться от вины? — Возможно, — подумав, спокойно и немного отстраненно ответил Джим, — частично. Я действительно мудак… Тебе не повезло влюбиться именно в меня. — Это мои проблемы, разве нет? Ты ничего не знал, и тебя это устраивало. Забудь об этом и продолжай в том же духе. — Что продолжать? — хмыкнул Гордон, горько усмехнувшись, — Набухиваться виски каждый вечер пока не отключусь? Ловить отребье, чтобы получить ещё немного наличных на ещё пяток бутылок? — он сделал паузу, после чего слегка толкнул Освальда плечом, — Ты первый, кто пришел сюда не по делу за последние полгода, а я устроил тебе худший секс в твоей жизни. — Ты мог бы вернуться в полицию, — пожал плечами Освальд, немного смущённый непосредственным жестом Гордона. Будто они правда часто так сидят и болтают, — Первый. Не худший. Просто первый, — он сказал это, и сразу сделал огромный глоток, чтобы отвлечься. Этого Гордон не знал. Просто не подумал, что здоровый мужчина за тридцать может быть девственником. Поэтому, до конца осознав заявление Освальда, что был у него первым, Джим просто-напросто подавился чаем и сильно закашлялся. Освальд предпочёл игнорировать явное замешательство Джима, делая вид, что очень заинтересован своей кружкой. — Не может быть! — сипло выдал тот, как только откашлялся, — Ты должен был сказать мне! От удивления Освальд посмотрел на него в упор. — Должен был? Это вдруг зачем? — Это важно! Все девушки говорят это… — тут Джим стушевался, не зная, как Освальд отреагирует на такое сравнение. Освальд криво улыбнулся. — Я не твоя девушка, Джим. Я вообще не красна девица и мой опыт тебя никак не касается. Да и разве ты не решил бы, что я издеваюсь? Вот честно? — Освальд наклонил голову. — Не знаю, — это было сказано честно. — Ну вот, — Освальд пожал плечами, — Ты… ты боишься, что мне совсем не понравилось? — он чуть зарделся. — Просто… тебе не стоит думать, что это всегда — так. Я был груб, — проворчал Джим, отвернувшись. Чай закончился слишком быстро и теперь сидеть так близко без повода было неловко. Но и отсаживаться он не хотел. Потому что Освальд его любил. — А что, если бы я сказал, ты был бы ласков? Я тебе противен. Я понимаю, — Освальд неловко смотрел в сторону, — Мне всё равно не с чем сравнивать. — Нет, — покачал Джим головой, — это не так. Ты… нормальный. Я просто злился. — Ты всегда почти злишься. Странно, что сейчас нет, — Освальд помолчал, — Я жалею, что так сделал. Поставил условие. Был уверен, что по-другому этого не получу. Это на самом деле… скорее просьба. Думал, это очевидно. — Не для меня… Херово всё вышло, короче, — резюмировал Гордон хмуро, а потом вдруг добавил, чувствуя, как зашлось сердце, — Но можно попробовать ещё раз. Освальд сглотнул, не дыша, только ощущая, как горят уши. — Зачем тебе это? Я не понимаю… Я тебе никто. — Просто, — Джим нервно облизал губу, — давай попробуем ещё раз, — его рука легла на острую коленку под столом. Он не знал ответ на вопрос Освальда, но в голове до сих пор звучали отчаянные, больные признания в любви. Могло ли это быть то, в чем Джим так нуждался? — Теперь по-другому. — Как? Ты… должен показать мне, — Освальд запнулся, неловко оправляя пиджак. Он хотел было дотронуться до руки Джима, так горячо и тяжело лежащей на колене, но в последний момент отдернул ладонь. — Так, — выдохнул Джим и изогнулся, буквально врезаясь губами в приоткрытый рот Освальда, чудом не ударившись зубами. Издав удивлённый звук, Освальд замер, не зная, что делать, куда девать руки. На секунду ему показалось, что он оказался в своём сне, где всё именно так, как он всегда мечтал. Когда ладони Джима обхватили лицо Освальда так ласково, что защемило сердце, а в рот проскользнул язык, он послушно подался навстречу, неловко открывая рот шире. Это был его максимум инициативы, ведь он совершенно не знал, что делать. А Джим скользил по нёбу, отчего стало щекотно и перехватывало дух, а потом вдруг поймал губами язык Освальда и совсем слегка его пососал. Застонав, Освальд отдернулся от неожиданности, и, тяжело дыша, уставился на Джима. — Ты… — Освальд не смог ничего добавить. Ладони Джима всё ещё бережно обхватывали его лицо и это было приятно. Он придвинулся ближе, насколько мог, их колени соприкасались. — Вот так, — повторил Джим, а его теплое дыхание, пахнущее коньяком, грело губы Освальда. — Вот так. — Я знал, что ты можешь быть таким, — поняв, что отталкивать его не собираются, Освальд осмелел и сам прижался к Джиму губами, неумело приоткрывая их, приглашая. Руки Джима исчезли с лица, оглаживая плечи и находя своё место на боках Освальда, сжимая, притягивая его немного ближе. Поцелуй вышел ещё глубже, и от его откровенности у Освальда слабели колени. Джим целовал так хорошо, что было сложно думать, дышать, и хоть как-то отвечать. Освальду хотелось просто раствориться — или целоваться вечно. Тихо застонав в поцелуй, Освальд наконец сам положил руки на плечи Джима, робко гладя, будто ему вот-вот могут запретить. Когда Джим немного отстранился, он испуганно вцепился в его плечи, до боли сжимая на них пальцы. — Что? Я что-то не так… — Освальд посмотрел Гордону в глаза, пытаясь понять настроение. — В кровать, — хрипло выдохнул тот, а затем ещё раз коротко впился в его губы и снова отстранился. Чуть вздрогнув от внезапного холодка, побежавшего по позвоночнику, Освальд послушно прошёл в спальню, а там машинально взялся за пиджак, стягивая его с плеч. Он не понимал, что не так, но смутные воспоминания о недавнем прошлом будто наложились на настоящее. Эти короткие фразы были слишком знакомы. — Мне раздеться и на живот лечь? — безэмоциональным, потухшим голосом осведомился он, повернувшись к Джиму спиной. — Что? — сначала не понял Джим, уже направившийся к тумбочке за ещё одним презервативом, но слова Освальда всколыхнули в нем чувство вины и заставили вернуться. — О, нет, конечно, — он прижался к спине Освальда, обнимая и утыкаясь лицом в синяки на его шее. Вдохнув, Джим с сожалением подумал, что успел поиметь человека, но только сейчас узнал, как чудно тот пахнет, — Это было плохо, так не должно быть… Запомни. И больше никогда не позволяй никому так вести себя с тобой. Под тёплыми руками и горячим дыханием в шею Освальд расслабился, чувствуя, как ледяная тоска внутри отступает. Он смущённо улыбнулся, подставляя шею и накрывая руки Джима своими. — Хорошо… тогда? — Давай не торопиться, — прошептал Джим и поцеловал оттопыренное розовое ухо. Почувствовав щекотку, Освальд машинально прижал голову к плечу, прячась, но это его не спасло, потому что спустя уже секунду Джим укусил его за другое ухо, оказавшееся как раз напротив рта. Издав неловкий смешок, Освальд попытался развернуться в объятиях. Такие ласки Джима почему-то смущали его даже куда больше, чем недавний секс. А оказавшись лицом к лицу, Освальд не смог отвести глаз — это ведь был Джим! Джим! Не странный и чужой незнакомец, грубо поимевший его в этой же постели. Как это вообще произошло? Как этот человек не так давно мог делать так больно и казаться настолько иным, чужим? Как они вообще до такого дошли? Но сейчас это был Джим Гордон, ночь с которым он хотел провести; мечтал. А прошлое больше походило на роковой кошмар. Сейчас и здесь Джим просто был — с печатью усталости на лице и долгой тоски, но ожесточённые черты смягчились, и стало видно заботу и вину. Настоящий Гордон. Не наёмник, коп, частный детектив… Просто Джим. От облегчения у Освальда едва не подкосились ноги и он сам прижался носом к шее Джима, вдыхая его терпкий запах, целуя кожу. Ощущать его сверху, лёжа в постели Гордона, было приятно, но самому находиться так близко, в кольце рук, было чем-то, что он на самом деле не мог себе раньше даже представить. — Ты удивительный, — пробормотал Освальд ему в шею, когда Джим ласково погладил его спину. Нет, конечно Джим не полюбил вдруг Освальда. Но чувствовать чужую любовь действительно оказалось тем, что было ему так необходимо. Освальд, словно печка, отогревал его, замерзшего в попытках найти смысл собственного существования на дне бутылки. Сейчас, позволяя обнимать себя, Джим ясно ощущал, как хорошо, когда ты кому-то нужен просто так, несмотря ни на что. Он отчетливо помнил, как был жесток с Освальдом полчаса назад, а теперь — так легко прощен. Доверчивый, словно ребёнок, Кобблпот… Что это, если не любовь? Возможно не так уж и плохо — позволять себя любить и отдавать взамен немного ласки, даже если не любишь в ответ. Проведя ладонями по широкой спине вдруг ставшего задумчивым Гордона, Освальд отвлёкся от шеи и тихо проговорил на ухо, сам стараясь скрыть разочарование от внезапной догадки: — Всё нормально? Ты не обязан извиняться таким образом. Я уже заставил тебя, не надо второй раз себя самого. Джим мотнул головой: — Нет, я себя не заставляю. Я хочу. А потом, взяв Освальда за подбородок, подвел его губы к своим и поцеловал — уверенно, но мягко и неторопливо, давая время научиться отвечать. Успокоенный его словами, Освальд робко втянулся в поцелуй. Одна рука переместилась Джиму на шею, поглаживая. Пальцы у Освальда дрожали. Когда Джим притянул его к себе ближе, обняв за талию, Освальду показалось, что он вот-вот не сможет дышать от переполняющих его эмоций. Пытаясь выравнять дыхание, он на секунду разорвал поцелуй, откинув голову, а Джим тут же впился губами ему в шею. От неожиданной остроты ощущений Освальд рвано и громко ахнул, крепче вцепившись в плечи Джима. Теперь они стояли вплотную друг к другу, ближе некуда, и краем сознания Освальд подумал, что Джим наверняка чувствует его возбуждение, прижимаясь так близко, как и он его, и это не только ужасно неловко, но и очень интимно. Совсем не так стерильно и холодно, как в первый раз, хотя общее тоже было — Освальд снова сдавался на чужую милость, испытывая лишь надежду. Когда руки Джима соскользнули с талии ниже, Освальд чуть напрягся, застывая на месте и, кажется, даже задержав дыхание на пару секунд, но ничего не сказал, позволив трогать, где захочется. Ничего не заметив, Джим стал постепенно подталкивать Освальда к постели, раздумывая, когда это он успел так полюбить целовать шеи — потому что от этой оторваться было невозможно. А ещё непонятная ассоциация с молоком… Стараясь не обращать внимания на странные мысли, что крутились в голове, он переместил руки на пуговицу брюк Освальда. Судорожно вдохнув, Освальд не смог сдержать порыв вцепиться в руку Джима подрагивающими пальцами, но на большее его не хватило — он не попытался отодвинуть или помешать расстегнуть брюки, но совсем застыл, не отвечая на ласки. Он не мог понять, откуда эта реакция и почему, ведь сейчас точно было всё… нормально? Джим отстранился, напряженно заглядывая Освальду в глаза. — Мы можем перестать в любой момент, как только ты захочешь остановиться. Но в этот раз я не буду… таким, как был. Молча кивнув, Освальд вдруг крепко его обнял, прижимаясь ближе с силой, будто Джим собрался куда-то прямо сейчас уходить, и уткнулся лбом ему в плечо. — Всё нормально, — тихо, — Я сейчас буду в порядке. Спасибо, что сказал это. — Хорошо. Идём, ляжем, — мягко потянул его к постели Джим, и Освальд послушно последовал за ним. Они легли друг напротив друга, одетые и при свете, словно собрались поболтать. Освальд немного растерянно посмотрел на Джима, будто снова не знал, чего от него ждут. Джим глядел серьёзно, было совершенно непонятно, о чем он думает. — Джим? — всё-таки нарушил тишину Освальд. Ему хотелось дотронуться до Гордона, но почему-то каждый раз для этого приходилось прикладывать усилия, будто он боялся отказа или другой негативной реакции. Возможно, так оно и было. — Что было в Аркхеме? — вдруг спросил тот. Удивлённый, Освальд моргнул и отвёл взгляд, вспоминая. — Плохо. Всё было очень плохо, — он помолчал, а затем продолжил, — Меня чем-то накачивали, а потом внушали, что это я убил маму. Буквально. Я это видел, как кошмарный сон, только я не спал. И снова, и снова, и снова… что я — зло, поэтому она умерла, и мне надо исправиться. Это… это просто пытка, основанная на чувстве вины. Меня не от чего было лечить. — Мне жаль… что я не поверил тебе тогда, — после паузы сказал Джим. На его лице действительно отражалось сожаление. — Ты не хотел верить. Я — напоминание о том, что ты вовсе… ты не такой, каким пытался быть. Эти рамки… закона, нормальности, добропорядочности… Тебе в них тесно, но ты всё равно в них лез. Я бы тебе мешал, — Освальд глядел на него немного грустно, — Но тебе они не нужны. Ты хорош сам по себе, знаешь? Не зная, как отреагировать — в другой момент на такие слова Джим разозлился бы за попытку влезть в душу, но сейчас просто не хотел все портить. — Ты не можешь оценивать меня объективно, — сказал он. — Да. Возможно. Как и ты меня. У нас обоих свои ожидания друг от друга, — Освальд пожал бы плечами, если бы не лежал, — Я никогда не желал тебе плохого. Даже когда злился. Просто не могу. Ты… ты дорог мне. — Я уже понял, — отведя взгляд, беззлобно ухмыльнулся Джим, а потом взял руку Освальда и положил еë себе на живот. — Покажи мне, как сильно. Освальд зарделся. Джим хотел, чтобы он сам?.. Он фантазировал о таком, но даже сейчас ему не хватало духу касаться самому хоть где-то ниже пояса. И всё же хотелось. Гордон был горячий, как печка, и Освальд стал его поглаживать, а потом забрался рукой под майку, чтобы ощутить голую кожу. Привыкнув, он придвинулся ближе, чтобы было удобнее. Трогать Джима самому, изучать это тело, было до ужасного приятно. Освальд никогда не имел доступа к таким мускулам, ощущать их под ладонью было приятно и возбуждающе. Проведя ею по прессу, он восхищенно погладил грудь — вздрогнув, когда дотронулся до соска — в Джиме было столько физической силы и мощи, словно в звере. — Ты красивый, — хрипло сказал Освальд. Встретив взгляд Джима, он снова смутился и опустил глаза, но руку убирать не стал. Это было слишком приятно. — Ниже, — немного насмешливо прошептал Джим, — я же не кот. Освальд послушался, заалев ушами. Возле резинки трусов он ещё немного задержал руку в нерешительности, но всё-таки повёл вниз. Трогать член другого мужчины было странно и волнительно. Гладя Джима через ткань, Освальд ощущал, какой тот ровный, горячий и очень твёрдый. Он возбуждал Джима! Сам по себе, ведь они пока только целовались, и с предыдущего раза прошло не так много времени… Подняв удивленный и восторженный взгляд, Освальд столкнулся с внимательными глазами Гордона. Рот мужчины был приоткрыт, а дышал тот ровно, но глубоко, словно контролировал своё дыхание. Поддавшись порыву, Освальд поцеловал его в губы, неловко и быстро — словно клюнул… А потом покраснел от шеи до кончиков ушей оттого, как неуклюже это вышло, и больше не посмел поднять взгляда. Чужая ладонь легла на руку Освальда и остановила её. — Сними брюки и иди ко мне, — Джим слегка потянул Освальда на себя, показывая, где он его ждёт. Кивнув, Освальд кое-как выбрался из брюк и трусов. Он старался не вспоминать о том, что было, ведь Джим обещал, что такого не повторится. Оставшись голым ниже пояса, он хотел снять и рубашку. — Пусть так, — сказал Гордон, взяв его за руку и притянув к себе. Опускаясь сверху, в момент соприкосновения, Освальд испытал чувство легкого головокружения. Раздался судорожный выдох, но чей — он не знал. Инстинктивно потеревшись и увидев реакцию Джима на это — выступивший на лбу пот, закушенную губу, от попытки сдержаться — он почувствовал, как внутреннее напряжение уходит. Слегка приподнявшись, Освальд завёл одну руку назад, направил член Джима в себя. На этот раз всё и правда было иначе.