Верные себе

Немолодая женщина с трудом приподнялась на постели, удерживаясь на руке, и распахнула створки окна, с усилием толкнув их — окно, что находилось прямо над кроватью, было не заперто. Пальцы женщины соскользнули с ткани подушки, и обитательница дома неловко повалилась обратно с тихим стоном — неудачно упала на руку. Еще несколько рывков — и ей удалось высвободить руку из-под себя, а потом и перелечь на спину. Светлые занавески заполоскались в полумраке комнаты, подхваченные утренним ветерком. Ночью прошел дождь, и женщина жадно вдохнула запах, мгновенно донесшийся извне — запах росы, мокрой травы, отцветавших диких растений, запах речной воды. Предрассветные сумерки приносили с собой туманы, которые еще стелились по земле. В комнате, несмотря на довольно теплую южную осень, сразу стало холодно, но хозяйка дома и не подумала плотнее закутаться, хотя одеяло прикрывало ее лишь до пояса, а белая сорочка ее была хоть и плотной, но все же не могла бы спасти от утренней промозглости. Деревянный дом в два этажа, крепкий и увитый чуть подвянувшим плющом, говорил на своем языке — где-то поскрипывало дерево, где-то что-то словно треснуло или лопнуло, что-то прошуршало и затихло. Из окна доносилась негромкая перекличка утренних птиц, шелестела трава под вздохами-порывами ветра. И в этой тишине — это можно было назвать тишиной, ибо все эти звуки были привычны обитательнице дома — послышались осторожные приближающиеся шаги. Незваный гость ступал легко и едва слышно — верно, то был эльф; в шаге его не было неуверенности — так ступали те, кому природа была лучшим другом, кто не боялся неизведанных мест, или кто был хорошим охотником. Либо же всё это одновременно. Женщина чуть потянулась и извлекла из-под подушки кинжал, вытаскивая его из ножен. Не для самообороны он там лежал, нет... Судя по звуку шагов, незваный гость не попытался подойти к запертой входной двери. Он полукругом обошел дом и несомненно заметил открытые створки окна. Хозяйка, обладавшая чутким слухом, услышала то, что другие не могли бы услышать — легкий скрип кожи сапогов, едва ощутимое взволнованное дыхание, почти неуловимо звякнувшую пряжку — плащ отбрасывали с плеча. А потом он мгновенно перестал таиться — как охотник обнаруживает себя, зная, что зверь уже смертельно ранен и издыхает. Послышался громкий, недовольный скрип дерева — ногу поставили на стену дома, на подоконнике мелькнули пальцы, и в проеме окна темным силуэтом возникла фигура. Все это было проделано с таким проворством, что не прошло и секунды — должно быть, охотник готовился к этому броску. Захватчик дома быстро огляделся — он отлично видел в предрассветных сумерках неосвещенную комнату. Как ни странно, он не сразу нашел взглядом ту, которую искал, хотя она была совсем рядом. Когда он увидел женщину, из груди его вырвался то ли болезненный, то ли потрясенный вздох, больше напоминавший сдавленный возглас удивления, смешанного с ужасом. Рука его отпустила рукоять охотничьего ножа на поясе, а помедлив еще секунду, незваный гость медленным движением скинул и капюшон темного плаща. Длинные золотистые пряди, небрежно перехваченные сзади, словно только этого и ждали, взметнувшись и затанцевав по ветру в едином ритме с тканью занавесей. Молчание было нарушено не сразу. Оба — и немолодая женщина, обитательница дома, и светловолосый эльф, усевшийся на подоконнике — замерли. В ее взгляде настороженность мешалась с насмешливой улыбкой. Он же смотрел так, словно впервые в жизни увидел что-то невероятно страшное, что поразило его до глубины души — а ведь ему случалось знать и скорбь, и боль потери, и предательство, и жаркие битвы. - Добро пожаловать, - произнесла женщина на синдарине, - ...лорд Келегорм. Голос был первым, что он узнал в ней. Голос совсем не изменился — все тот же высокий, чистый, сильный. Еще почти не изменились глаза. Они запали, стали будто меньше, но смотрели так же — светло, лучисто, непокорно. Волосы были острижены совсем коротко — даже короче, чем тогда, когда ему впервые явилась принцесса Дориата. Темный как ночь их цвет еще угадывался в отдельных прядках, но в большинстве своем волосы потеряли его, приобретя не такой, как у ее отца, ясный серебристый оттенок, а тусклый, грязно-белый. На лице еще виднелся отсвет давней, дивной красоты, да и сейчас эту женщину, пусть и совсем немолодую, в поселениях эдайн без преувеличений назвали бы красавицей. И к ней бы даже сватались — пожилые вдовцы, желавшие скрасить себе одинокую старость. - О Эру, - непроизвольно вырвалось у эльфа. А надо сказать, вырывалось у него такое нечасто — имя Создателя или имена валар он поминал только в тех ситуациях, когда разум отказывал ему, ибо Единого и его наместников в Арде эльф не слишком жаловал. Женщина молчала, слегка улыбаясь. Незваный гость, так и сидевший на подоконнике, немного отдышался и произнес: - Я ныне не лорд. Так что... Зови просто по имени. - Я знаю, - чуть склонила голову хозяйка дома, приподнявшись с подушки. - Зачем пришел? Здесь Камня нет. - Я знаю, принцесса, - он точно так же чуть склонил голову. - Я теперь не принцесса, - легко рассмеялась женщина. - Так зачем пришел? Эльда, казалось, на секунду задумался, а потом его лицо озарила давно позабытая озорная улыбка, а в глазах появилась свойственная ему насмешливость: - Нынче мы ведь почти соседи. Мы с братьями живем неподалеку. Крепость достраиваем, на холме Эреб... Я с местными нандор старался подружиться. И, как видишь, нашел тебя в результате. - Зачем искал? Теперь — зачем? - Не знаю, - честно признался Келегорм. - Наверное, мне хотелось знать, что ты не прогадала. Что ты счастлива. - Ты ведь никогда не любил меня, - улыбнулась женщина. - Даже тогда, когда предлагал мне брак. - Сложно сказать, - почти равнодушно пожал плечами эльда, продолжая внимательно разглядывать собеседницу. - Я мало думал тогда о любви. - Больше о политике, - кивнула женщина. - Если бы все сложилось иначе... Знаешь, а может, я и любил. Не знаю, не понимал тогда. Да и не думал. Но мы бы точно были неплохой парой. Под стать друг другу. - Под стать друг другу? - как эхо, откликнулась она, рассмеялась и тут же тяжело закашлялась, склоняя голову. - О нет... Кашель не прекращался, женщина задыхалась, и Келегорм, тревожно нахмурившись, решился — перекинул ноги через подоконник, ступая на пол комнаты, и одним махом оказался возле кровати. Ему почему-то было трудно и тяжело прикоснуться к ней, но после недолгого колебания он это сделал, склоняя ее голову над полом. Ему показалось, что она как-то неправильно движется, что ему приходится прикладывать больше усилий, чем нужно... Так захлебывались кровью те, кто получил ранение в грудь... Кашель прекратился, и она сплюнула на пол — чуть ли не ему на сапоги. И тоже кровью. - Лютиэн! - впервые названное имя прорезало предрассветный воздух, как меч разбивает доспех, как клинок входит в тело. - Да что с тобой?! - Оставь, - седая женщина, едва отдышавшись, попыталась слабо отстраниться, впрочем, сил у нее почти не было, и она обвисла на руках эльда. - Откуда в тебе взялось сочувствие, лорд Келегорм? Отойди! Не смей трогать меня! - Когда-то я это уже слышал, - поддразнил он ее, и она тут же успокоилась, вспомнила, улыбнулась, обессиленно откидываясь обратно на подушки и слизывая языком кровь с губ. - Тебя тогда это не остановило, - язвительно произнесла она. - Сейчас тоже не остановит, - кивнул он. - Так что с тобой? Я знаю, ты приняла долю смертных. Я не вижу на тебе ран; значит, ты больна, как болеют эдайн? - Да, я больна... Мой муж тоже болен этим, давно. Он говорил, у его народа это называлось грудной болезнью. Эта болезнь терзает его годами, еще с тех времен, когда он не знал меня. Когда он странствовал в страшных лесах Нан Дунготреб, это пришло к нему впервые. Помогает тепло, горячее питье. И боль на время отступает. - Хорошо, горячее так горячее, - эльда огляделся. - Целитель из меня никакой, но... Где у тебя здесь кухня? - А если придут мой муж или сын, а ты здесь хозяйничаешь? - глаза женщины неуловимо заискрились, и словно пробудилось в ней что-то от прежней Лютиэн. - Не придут, - рассеянно ответил Келегорм. - Они оба там надолго встряли, у Сарн Атрада... Думаешь, иначе я пришел бы сюда? - Что с ними? - женщина даже приподнялась. - Что ты знаешь? Я не чувствую теперь... Я почти ничего не чувствую! Скажи мне! Келегорм осознал, что проговорился, позволив непрошеным давним чувствам снова ворваться в его жизнь, и потому ответил ровно: - Как я могу чувствовать твоего мужа или тем более сына? Твой муж был мне врагом, твой сын для меня никто. Встань, Лютиэн, сядь сюда, я сейчас согрею тебе воду... - Я не могу встать, - она удобно улеглась на подушках и замерла, выжидательно улыбаясь. В груди в эльда словно что-то оборвалось — он вспомнил, как она не смогла повернуться, когда он перехватил ее, наклоняя над кроватью. Одним движением он приблизился и резко сорвал одеяло. Ноги женщины, по колено прикрытые сорочкой, были на месте. Никаких ран, увечий... Те самые ноги, что одним лишь своим обнажением по щиколотки когда-то заставили забыть об осторожности Врага Мира. Те самые босые ступни, что когда-то ласкала трава дориатских лесов... - Я не чувствую себя, - с усмешкой сказала Лютиэн, глядя на опешившего эльда, так и державшего в руке сдернутое покрывало. - Тело подвело меня. Не чувствую ничего ниже пояса. - Но ведь я вижу, всё в порядке, - прошептал он. - Почему? Она никогда не сказала бы этого ему. Да что там, она не открылась даже мужу. Перед той ночью Лютиэн весь день посвятила уборке в доме. Спина ныла давно, после любых домашних хлопот, и Берен говорил жене, чтоб она оставила — он может закончить и сам, если она так уж хочет переделать все сегодня, ибо не гнушается никакой работой по дому и искусен в любой. Уж перестирать занавеси, скатерти и белье с постели точно сможет. Но Лютиэн смотрела на мужа — и не хотела этого. Ему еще не было и семидесяти, но его здоровье было подорвано. Полностью седой, прихрамывающий — дала о себе знать давняя рана... И сердце ее сжималось от боли и жалости. И, наверное, любви. Только тогда она поняла, после обретения Сильмарилла, после пышной свадьбы в Дориате, после поселения на Тол Гален, после того, как невероятно гордый Берен сам воздвиг здесь первый свой — только свой, его и его жены! — дом... Тогда она поняла, сколь много было в ее любви неволи, от которой она бежала всю жизнь. Сколь много было там Рока. Были у них с Береном и общие устремления — оба хотели жить своим домом, своей головой, своей волей. Он спрашивал ее мнения, когда строил дом — спрашивал свою жену, еще почти-эльфийку, и она, как могла, пособляла ему в строительстве. Лютиэн тоже спрашивала его мнения, интересовалась его знаниями, когда они стали жить одни, после того, как их навсегда проводили из Дориата с прощальными песнями. Они с Береном в чисто практическом плане совсем неплохо подходили друг другу. И Лютиэн делала всё сама. В конце концов, она ведь была не хуже остальных. Смелая, сильная, крепкая, настоящая жена адана. Рок, что приняли они, выпил их без остатка. Когда только родился их сын, Лютиэн спросила как-то у мужа, держа заснувшего ребенка у груди: «Я теперь из твоего народа, я теперь аданет, скажи же, сколько лет мне по вашим меркам?» И он ответил: «Двадцать. Может быть, двадцать пять». После рождения сына Диора время словно ускорилось, словно смерть хотела забрать побыстрее тех, кто выполнил свое предназначение и получил вторую жизнь взаймы. Берен все больше начинал сдавать с годами, да и она сама, став женщиной из эдайн, по мнению Берена в «двадцать-двадцать пять внешне», проживала год за три. Диор рос замечательным мальчиком, любознательным и ласковым. Родители души в нем не чаяли. Он унаследовал красоту и черные волосы матери, но по манерам и стати походил на эдайн. Тогда Лютиэн и Берен впервые нарушили свое затворничество, познакомили сына с нандор из Оссирианда, чтобы он мог играть с их детьми... А дети там были. Ни Дагор Браголлах, ни Нирнаэт Арноэдиад, случившаяся тогда, когда Диору было два года, почти не нарушили спокойствия Семиречья. Когда сын Берена и Лютиэн стал подростком, в нем пробудилось свойственное всем юным душам желание бунта, знаний, скоротечной влюбленности. Он добрался до Дориата, да и не держали его в оковах родительской опеки на Тол Гален. Диор склонил колени перед троном Владыки Тингола, заявляя, что внук его, и был принят в Менегроте с почестями и любовью. Позже он нашел себе и жену из Дориата — деву Нимлот, эльфийку. Лютиэн, что тревожилась о сыне, порой отправлявшимся в рискованные путешествия, стала более спокойна. Она ласково приняла невестку, отчаянную в своей любви деву, заявлявшую о том, что переживет и смерть своего мужа, которому суждена жизнь адана, и даже смерть детей, коим суждено то же. Но Лютиэн почему-то думала, что так не будет... А потом, зимней ночью, пришло это. Сын Диор уже жил отдельно, с женой, хоть и неподалеку, тоже в Оссирианде, среди его обитателей. Тогда Лютиэн еще не знала, что родятся вскоре близнецы, внуки ее, с серебряными волосами, как у ее отца, владыки Тингола. Но что-то словно позвало ее тогда. Берен в почти беспамятстве спал рядом. Лютиэн поила его разными отварами, чтобы горло и путь дыхания мужа прочистились, и он не храпел и не домогался ее тела. Не то чтобы ей было это неприятно, да и детей после сына она не хотела иметь, и даже в нынешнем теле аданет, как ни странно, могла влиять на это, но все же... Берен не храпел после принятия отваров, и спал глубоко и долго. Грудная болезнь отступила. Он бы не проснулся. Еще несколько часов — точно. Лютиэн выбралась через окно — то самое окно, через которое ныне проник незваный гость. Она прошла, босая, с распущенными волосами, в ночной сорочке, почти до берега Андуранта. И стала танцевать. Тело с трудом повиновалось ей, но Лютиэн не обращала на это внимания. Танец ее, ныне смертной немолодой женщины, как ей казалось тогда, был последним. Она взывала — может, к свободе, может, к справедливости, может — к красоте. Наверное, он был уродливым, ее танец. Она хрипела, задыхаясь от той же болезни, что мучила ее мужа, но повторяла все то же, что умела когда-то — легко и без усилий умела. Взлетала ночная сорочка, вились по ветру полуседые черные волосы... Она танцевала. Босые ноги ее тяжело опускались в траву после прыжка, и руки ее, взметнувшиеся, исполняли полузабытые движения. Тело повиновалось разуму — легко, привольно. А потом случилось что-то. Лютиэн услышала лишь, как на пике ее песни — она подпевала себе в танце посреди темной ночи Тол Галена — что-то хрустнуло в ней самой. Невыносимая боль пронзила спину — та же боль, с которой она с трудом разгибалась после стирки или мытья пола, только усиленная во много крат. С тихим стоном упала Лютиэн в траву, изломанная, нелепо скрестившая вытянутые ноги в последнем движении. Берен нашел ее днем, когда очнулся после действия отваров. Ночью прошел дождь, и волосы и рубашка его жены были еще мокры. Отволок в дом. Ноги женщины безвольно волочились, пропахивая борозды на черной, благодатной земле. В ту ночь принцесса Дориата и впрямь танцевала последний свой танец. Потом ей обрезали волосы — она согласна была на то — так было проще ее мыть. Берен, старавшийся поддержать, вырезал ей из дерева костыли — чтобы могла сама пойти оправиться или дойти до стола. Сын Диор, узнав, готов был переехать к матери и отцу... но мать отговорила его, заверяя, что забота ей не нужна, а взрослому сыну нужно жить своим домом. Лютиэн поддалась уговорам мужа и, понимая, что теперь далеко не всё сможет делать одна, была согласна на частые визиты сына с женой и их друзей, что помогали с уборкой дома и ведением хозяйства. И тогда же начал увядать плющ, увивавший дом Берена и Лютиэн. - Скажи, ты женился? - спросила Лютиэн, когда ее на руках перенесли из кровати к столу и усадили. По слову ее порылись в шкафу и бросили первое попавшееся платье, чтоб она смогла одеться. - Нет, конечно, нет. - Жаль, - пожала плечами женщина, откидываясь на спинку стула. Она не осознавала, на сколько сползла вниз, не чувствуя ног, и что почти лежит на сиденье спиной и головой. Но эльда видел это, видел, как сложились ее ноги на полу, и ему опять стало страшно — больше от осознания того, что она, не чувствуя тела ниже пояса, не осознавала, как выглядит и что происходит. А выглядело это страшно, будто с ним говорила не эллет или аданет, а одна разумная голова. И он не выдержал: - Лютиэн, ты ведь принцесса Дориата! Пусть ныне смертная, но все же! Почему, почему ты лежишь здесь, покинутая даже тем, ради кого отдала всё, ради которого умерла... - Я не покинутая. Берен вернется. - Лучше даже не произноси его имени при мне, - скривился Келегорм. - Но я не о нем. Твой отец — владыка Дориата, мать — так и вовсе из племени айнур. Неужто они совсем забыли тебя, неужто и не любят? И всё — из-за твоего брака с этим смертным? - Я выбрала это сама. Разве я жалуюсь? - Но разве у них нет сострадания к тебе? - Они не знают. Я взяла с сына клятву, что он не расскажет о моих недомоганиях, когда будет гостить у моего отца. Мать и отец мои знают, что я смертна теперь, и смерть моя будет для них утратой — но боль их будет меньшей, чем если бы они узнали о моих недугах или увидели меня ныне. Мне было бы очень больно видеть родителей теперь, а уж каково пришлось бы им, я даже не хочу представлять. Принц Келегорм, - голова женщины подняла усталые, понимающие глаза. Они по-прежнему ярко светились, хоть и запавшие теперь. - Вспомни и ты. Ты королевской крови, ты сын того, кто дерзнул быть равен богам. Ты был рожден и жил в Благой Земле, при Свете Валинора. Неужели то, как ты живешь ныне — это не слишком резкий контраст с прошлым? А разве ты жалеешь хоть о чем-то? Разве ты жалуешься? Мы все чем-то жертвуем... во имя той или иной цели. И бывает, что теряем всё — после достижения цели или так и не достигнув ее. Келегорм чуть помедлил, а потом подхватил собеседницу и усадил ее на стуле нормально, ибо смотреть на то, как она полулежит, было выше его сил. Лютиэн мотнула головой, и он понял ее — подал ей костыль, стоявший у кровати, на который она тут же тяжело оперлась рукой. Потом он протянул ей найденную чашку, наполненную вскипевшей на очаге водой — никакого отвара для заварки не нашел. - Хочешь, я заберу тебя? - спросил он. - К нам. В этом мне никто не возразит. - Я скоро умру. - Я вижу, - жестко ответил он. - Но ты могла бы прожить то, что еще отпущено тебе, среди своих. По крайней мере, мы тоже квэнди. И ты всё еще из нашего народа, даже если приняла другую долю. О тебе будут заботиться, тебя не бросят даже ради войны и обороны, найдется кому! У тебя будут лучшие лекари, чтоб облегчить твою болезнь, даже если излечить ее не удастся. И может быть, ты даже снова сможешь ходить и танцевать. И умрешь тогда, когда захочешь, когда почувствуешь, что силы покидают тебя — так, я слышал, бывает у эдайн. Я даже не буду против того, чтобы тебя навещали муж или сын, к которым ты привязана. - Я не боюсь смерти, один раз я уже умирала. А ты... Ты снова предлагаешь мне всё, - усмехнулась женщина. - Но на этот раз я не поверю, что ты очарован моей красотой и хочешь мной овладеть. Лютиэн хрипло рассмеялась, отпивая горячей воды, и тут же задышала ровнее и мягче. - Я предлагал тебе честный брак, - досадливо дернул плечом собеседник. - До сих пор не понимаю, почему ты предпочла его. Ведь кажется, и общего у нас с тобой было больше, чем у тебя с ним. Он, конечно, рода правителей эдайн, но так ведь и я не хуже — тоже из рода королей эльдар. И внешне, я, кажется, получше буду... И не увел я бы тебя в изгнание на какой-нибудь остров, куда и нандор-то редко забредают... - Скорее, это я увела Берена сюда, - возразила Лютиэн. - Да не в этом дело. Разве любят за происхождение, внешность? А у меня так и вовсе всё не так было. Это Рок, принц Келегорм. Суждено было на свет появиться нашему с Береном сыну и тем смешать кровь двух родов Детей Единого. - Значит, ты только из-за Рока с ним? - внимательно посмотрел на Лютиэн собеседник. - А тогда, в Нарготронде, говорила, что беззаветно любишь... Она довольно долго молчала, после чего коротко произнесла: - Это всё уже неважно. Всё, что случилось. Я довольна мужем. Он ласков и заботлив ко мне, и всегда таким был. Надеюсь, я тоже оправдала его ожидания как жена. Больше ничто не имеет значения. Знаешь, принц Келегорм, я ныне часто, когда лежу — дома или в саду, когда Берен меня выносит туда... Я его прошу дать мне книгу; он приносит, зная, что я люблю читать и перечитывать, и тогда не беспокоит меня разговорами... Я перелистываю страницы, делая вид, что читаю, а сама вспоминаю. Я вспоминаю Менегрот. Я вспоминаю, как отец держал меня на руках, маленькую, а мама учила понимать волшебные песни на валарине и плела мне венки из весенних цветов. Я вспоминаю приемы, танцы, поклонников, что окружали меня. Маблунга, лучшего моего друга, и того, кто стал мне чуть ли не старшим братом. Даэрона, что пел так, что душа моя трепетала и тело само изобретало танцы и движения, послушное его музыке. Я вспоминаю мой народ, моих друзей. Неужто и сейчас там все так же задают балы, проводят празднества, а отец в начале годичного цикла всё так же устраивает Большой Совет, на котором говорят много ненужных речей, хвалят отличившихся и распределяют обязанности приближенных на следующий год? Неужто всё так же, в тесных переулках подземного моего родного города, там, куда не достает свет огней, целуются влюбленные пары? Неужто приходят в мир дети в Дориате — в домах Менегрота, в лесах Региона или Нелдорета? Когда я умру, мне хотелось бы остаться там. Быть безмолвной тенью, остаться в отсвете факела, в нежности руки матери на челе ребенка, в поцелуе влюбленной девы, в оружии воинов на рубежах, во всех деревьях Дориата, в их корнях и кроне; хотелось бы хранить покой путников, остановившихся на ночлег. Быть с каждым, каждой; отразиться и в живой душе, и в застывшем искусстве, и в изменчивой речи. Остаться где-то там, под сводами Менелронда, вечно ласкать обнаженной душой гобелены, ступени, резьбу, восхищаться — отныне и навсегда... О, это была бы самая сладкая доля. Меня величали когда-то первым сокровищем Дориата, и то — высокое звание, так разве не это я должна была бы сделать? - Я понимаю тебя, - Келегорм задумчиво кивнул. - Знаешь, когда мне снится Тирион... тот город, где я родился, в Валиноре... мне кажется, что я тоже есть там. Что я там тоже навсегда остался, хотя я пока еще жив. И что братья мои там тоже навсегда остались, и отец... И в той крепости, где мы жили в последние годы... Форменос... Ты, наверное, не слышала об этом, но это неважно. Мне тоже кажется, что мы там все остались. Порой я чувствую себя хоть и живым, но уже духом. Как ты сказала — обнаженной душой. Как будто нам всем нет уже здесь места, и нас вытесняют отовсюду, и не морготовы слуги тому виной. Знаешь, у нашего народа тоже была одна очень красивая и достойная дева, которую у нас славили так, как, наверное, в Дориате славили тебя. У нее вся семья погибла, давно, еще до нашего расселения, а потом она вышла замуж за одного эльда из Нарготронда. Муж ее ушел с Финдарато тогда — ну, ты знаешь. А она сама недавно погибла, и дочь их тоже. - Да, я знаю о падении Нарготронда, - тихо откликнулась женщина. - Донесли уже слухи... Принц Келегорм, тебе пора уходить. Я не хотела бы, чтобы ты столкнулся с моим мужем или сыном. - Можно подумать, я хочу их видеть, - фыркнул он. - Я могу еще что-то сделать для тебя? Больше ведь не приду. Если ты отказываешься от моей помощи, то судьбам нашим пересекаться больше незачем. - Переложи меня обратно на постель, сама я туда буду добираться очень долго. И наполни кувшин водой, если не сложно. Берен всегда оставляет мне рядом воду, когда уходит, но сейчас я почти всё выпила. Эльда аккуратно перенес женщину на постель, уложив и прикрыв одеялом, и она благодарно улыбнулась: - Наверное, я должна теперь, в последнюю встречу незадолго до моей смерти, тебя простить? За всё? - Нет, это не нужно, - Келегорм улыбнулся, ставя рядом с постелью наполненный холодной водой кувшин. - Я проклят, Лютиэн. Проклят самими валар. Вряд ли твое прощение повлияет на мою участь. Да и зачем прощать того, кто не испытывает раскаяния, не молит о милости? Я дал себе зарок бороться до конца, где бы он ни настиг меня — и я это выполню. Наверное, ты права, и твоя судьба и жизнь важны для Замысла. И именно потому ты кончаешь свою жизнь так. Моя жизнь — вряд ли важна. Но это вовсе не значит, что меня будет легко сломить, даже если я пойду прямо против Замысла Создателя. Я знаю, что это бессмысленно... как и многое другое. Но я всегда хотел быть честным. В этом. И всё, о чем я хотел бы молить — это пройти свой путь верным себе. *** Над недостроенной крепостью на Амон Эреб вздымались знамена Первого Дома. Ветер легко подхватывал красный шелк с вышитыми гербами и символом — восьмиконечной звездой. - Нет, Майтимо, она ничего не знает, - продолжал говорить Келегорм. Братья — старший и младший — стояли почти спиной друг к другу, и только ветер переплетал рыжие и золотистые волосы. - Нарготронд взяли войска Моринготто уж несколько лет как, а она говорила так, будто узнала об этом недавно. Никакой силы айнур у нее нет, еще с тех пор, как она приняла долю смертных. Можно не рассчитывать. Она больна, почти умирает. Ее все бросили. Мне было даже почти жаль. - Хорошо, - коротко отозвался Маэдрос. Он наблюдал за строительством третьей линии укреплений со смотровой площадки крепости Амон Эреб. - А Камень? - Я ушел от нее и дождался на острове возвращения ее мужа и сына. Они пришли нескоро, мстили, видимо. Ее сынок многое чувствует, слишком многое для смертного... Он чуть не обнаружил меня... Камня при них я не увидел. Но, возможно, они его где-то укрыли. - Всё это непонятно, - кивнул старший брат. - Мы уже знаем, что Эльвэ мертв, что Сильмарилл был похищен детьми Аулэ. Но его не нашел ни Карнистир, что наблюдал бой у Сарн Атрада; ни ты, что был у вернувшихся Берена и Диора. Камня нет и в Дориате, по сообщениям верных нам. Где же он? - Может быть, на дне Аскара? - Там тоже искали. - Тогда я не знаю, Майтимо, - устало проговорил Келегорм. Старший брат неожиданно развернулся и положил единственную руку на плечо Тьелкормо: - Было тяжело? Ладно, не говори, понимаю, что тяжело. Ты ведь, кажется, любил ее. - Любил, не любил... - Келегорм дернулся, но руку с плеча не скинул — от тепла руки брата становилось привычно-уютно. Маэдрос, хоть и принял Тьелко и Курво в Химринге после их изгнания из Нарготронда, довольно долго не был расположен к ним, даже заговаривая лишь по делу. Изменилось всё только после Нирнаэт Арноэдиад, но окончательно крепкие дружеские и братские отношения вернулись только после гибели Нарготронда. Хотя Маэдрос и не говорил этого вслух, было понятно, что он считает, что под властью его братьев, до сих пор имей они ее там, Нарготронд никогда не утратил бы своего главного преимущества сокрытого города. - Не такой судьбы она заслуживала, - спокойно проговорил Тьелкормо. - Хотя, Эру знает, может, и именно такой. Я ей предложил другую судьбу. Она отказалась. - А разве ты бы согласился на ее месте? - Нет... Не согласился бы, наверное. Но мне сложно представить себя на месте дочери Эльвэ, принцессы синдар. Но я ведь пошел на то, чтобы ее увидеть, хотя ты знаешь, как не хотел этого. Даже боялся, наверное. - Страх оправдался? - Более чем. Но ради нас, ради Клятвы... Может быть, ее еще можно исполнить, хоть частично. - Чем больше проходит времени, тем больше мне кажется, что дело не в прикладываемых нами усилиях. - Может, ты и прав, - Келегорм легко пожал плечом — тем, где не было умиротворяющего тепла. - Но знал бы ты, какая она сейчас! Понимаю, что напоминаю о неприятном, но ты такой же был, когда из Ангамандо вернулся. Страшно это. Только ты излечился, хоть и что-то навсегда осталось, а она умрет со всем этим. - У меня тоже был весьма вероятный шанс умереть со всем этим, - даже слишком ровно ответил Маэдрос, и пальцы его на плече Тьелкормо чуть сжались. - Я рассказывал вам, тебе и остальным, некоторое; но знал бы ты, сколько лет подряд смерть была для меня недостижимой мечтой. - Но ты не умер... Значит, был еще нужен. - Замыслу Создателя? - Да, наверное. - Когда ж ему надоест, - ухмыльнулся Маэдрос. - Играться со мной. В любом случае... Мое решение остается неизменным, и вы все с ним согласились. Пока Лютиэн и ее муж живы, мы не будем требовать вернуть Камень — ни у них, ни у тех, кому они сочтут нужным его передать на хранение. Благо, ты сейчас подтвердил своим рассказом, что они более чем смертны, и ждать, по твоим словам, осталось недолго... Мы уже знаем, что Эльвэ мертв, и что Сильмарилл был похищен у него. Посмотрим, что будет дальше. Мне кажется, нам даже искать не будет нужно. Вести о Камне сами найдут нас. Но приглядывать за семьей Лютиэн пока всё еще необходимо. И за ней, и за ее сыном. - Мои услуги больше не нужны? - коротко поинтересовался Келегорм. - Амбаруссар справятся, как и раньше. У них много знакомых в Оссирианде, и они отлично там ориентируются. Поверь, я бы не стал мучить тебя, но сейчас это было необходимо. - Лютиэн ведь даже не знает, что ее отец мертв, - криво усмехнулся Тьелкормо. - И даже не чувствует, что случилось. Говорила мне, как хорошо сейчас, должно быть, в Дориате... что она душой после смерти хотела бы там остаться... - Она выбрала свою долю, - резко отозвался Маэдрос. - Это был ее выбор. У нее, одной из немногих в Арде — был выбор, и неважно, что вело ее — любовь, судьба или что-то еще. Мне ее не жаль. Хотя уважения она, безусловно, достойна. - Давай не будем больше об этом, - тихо отозвался Келегорм. Старший сын Феанаро мгновенно обернулся, сделал пару шагов и заглянул собеседнику в лицо: - Что с тобой? Никогда не слышал у тебя такого голоса. Я могу помочь? - Нет, - Тьелкормо покачал головой. - Я пойду... - Пить пойдешь или к Курво? Он недавно ушел в кузницы. Что-то изобретает в очередной раз... - На строительство пойду, - Келегорм слегка улыбнулся, но печально. - Ты — и хочешь поработать? Впрочем, я тоже туда скоро отправлюсь. - А ты-то зачем? - приподнял бровь брат, но тут же осекся. Деликатности ему научиться так и не удалось — даже с теми, кого он искренне не хотел ранить. - Толку от меня в таком деле, конечно, теперь никакого, - усмехнулся Маэдрос. - Но пойду. Надо же чувствовать себя причастным. А ты иди, раз хочешь. В твоем присутствии всем сразу веселее становится: что работать, что отдыхать. Келегорм слегка кивнул. Рыжие и золотистые волосы, которые сплетал ветер, распустились. Над крепостью на Амон Эреб заходило солнце, но до общего ужина было еще несколько часов. Еще несколько часов, которые можно было посвятить тому, что было необходимо или к чему стремилась душа. - Тьелко, ты мне не всё сказал. Вижу, что то, что терзает тебя, не слишком благородно, потому и не говоришь. Отвечай. Я могу отговорить тебя, могу поддержать. - Да, верно. - Но я твой брат, Тьелко. Я принял тебя даже после того, что ты творил в Нарготронде. Отвечай. - Я не могу. Это, наверное, было бы... - Отвечай! Я пойму. Даже если не поддержу тебя в твоем желании. - Я... я хочу прервать род Лютиэн. До последнего боя принца Келегорма в Дориате оставалось еще почти пять лет. Еще было время.