И взвыли небеса

      Солнце ярко блестело над рекой. Желтые блики, дрожа и играясь, быстро скользили по сине-зеленым волнам, золотили траву и деревья, окружая все вокруг своим пронзительно чистым сиянием.       У графа К. были именины. Не простые, стоит заметить, а самый главный, как он считал, юбилей в его жизни. Момент, когда время навсегда разделялось на «до» и «после», на «молодость» и «зрелость», момент, когда прошла ровно половина всей его жизни. Конечно же, он уже знал, в каком возрасте умрет, дальше ему просто не представлялось смысла жить. А потому этот знаменательный день планировался стать особенным. Впрочем, таким же особенным, как и все предыдущие его именины, с тех самых пор, как он решил, что половина жизни прошла.       На просторной лужайке за его домом, укрытый прозрачной сенью деревьев, стоял длинный стол, расчитанный не менее, чем на сотню гостей. Многие из них уже прибыли на торжество и теперь кружили вокруг. Сам же граф со своей дочерью, о которой все чаще здесь заходил разговор, потому что раньше ее никто не видел, еще не появлялись. Разбившись на группы, кто-то гулял, наслаждаясь редким погожим днем, кто-то, сгрудившись вокруг особо известных личностей, слушал о последних достижениях науки, кто-то тут же рассуждал о войне и политике, а кто-то, преимущественно дамы в окружении стаи молодых людей, говорили о прекрасном: о любви и поэзии. Чуть в стороне сидел домашний оркестр графа, и над поляной, подхватываемые ласковым ветром, разносились нежные звуки его чудесной музыки.       Гости постепенно прибывали. То тут, то там, иногда заглушая музыку, раздавался громкий хохот мужчин, и реже — тонкий перезвон хрустального женского смеха. Повсюду стояла атмосфера праздника и радость счастливого, еще по-летнему теплого дня.       На дороге, ведущей к графской усадьбе, показался красивый черный экипаж. Сверкнув витиеватым гербом на округлом боку, он въехал во двор и не успел еще остановиться, как дверца его отворилась, и на каменистую дорожку спрыгнул белокурый юноша. Он был очень красив: тонкий стан его и широкие плечи, доказывая крепкое сложение, дышали свежей молодостью и силой, ему было около двадцати лет, в его улыбке было что-то наивно детское, еще не успевшее почувствовать на себе разврат светской жизни. На щеках его играл сладкий румянец, чуть припухшие губы хотели широко и весело улыбаться, а в сияющих карих глазах светилась мысль. Аккуратный бархатный сюртучок выдавал в нем человека богатого, но предельно скромного.       Вслед за ним появился еще один человек. Среднего роста, на вид ему было около тридцати. Он был одет в дорогой, точно скроенный по его стройной фигуре костюм и белоснежно-белые, туго стягивающие его маленькие руки с длинными тонкими пальцами перчатки. Он держался небрежно и в некотоой степени лениво, но при том с достоинством. На бледном, благородном лбу его можно было заметить едва заметные следы морщин, должно быть, четче проступающих в минуты гнева или сильного волнения. Черные как вороново крыло брови и усы подчеркивали какую-то нервическую бледность его лица. Но самое главное заключалось в глазах. Они были абсолютно холодные, но отчего-то необыкновенно живые, в них блистала сталь и какая-то странная мрачная сила, придающая и без того островатому его лицу особенно зловещие черты.       Выйдя из кареты, они в сопровождении лакея направились к остальным гостям.       «Барон…» — представили второго мужчину, разнося его имя по всей поляне. Нельзя сказать, что оно было настолько известно и популярно у местного общества, чтобы обратить на него внимание, однако некоторые, в особенности, молодые дамы все же с интересом обернулись к нему.       Недолго думая, их подхватил самый большой женский круг. Там стали говорить о любви, о дружбе, о самых сильных чувствах, и тут белокурый юноша с восторгом почувствовал, что здесь, именно здесь собрались достойнейшие из людей, и, добродушно заглядывая в их лица, он стал говорить. У него был чудный голос, добрый и уверенный. Подхватив брошенную кем-то фразу, он заговорил о том, что такое любовь, настоящая, как думал он, и наивно юношеская, как подумали все остальные. Он не обратил на это внимания. Его живая речь дышала вдохновением, в ней смешивались чувства, он верил в дружбу, честь, призванье, и так, все больше расходясь, он всем открыл всего себя. То был поэта пылкий разговор, «не вижу зла, не слышу зла, не говорю и не делаю зла». И то пошутит он в стихах, то меткой фразой вдруг стрельнет — смешно! — то всем вокруг, а для него то рай был.       Все это время Барон молча стоял позади и со скептическим недоверием слушал речи молодого человека. Он прекрасно видел все сочувственные улыбки направленные на него. Люди точно так же хорошо понимали, что это всего лишь слова очередного юного поэта, который не успел еще прочувствовать, что такое на самом деле жизнь. Барон видел это и ему было стыдно за молодого человека и неприятно слушать его суждения. «Наивно и смешно, как ты не пониманшь, дурак?» — думал он после каждого нового порыва. А тот только сильнее и сильнее воодушевлялся, принимая вежливые кивки за знаки высшего одобрения.       «Дурак, какой же дурак, аукнется это тебе…» — все думал Барон. Он был вынужден оставаться здесь, а потому от скуки стал разглядывать окружающих дам.       В них тоже не было ничего интересного. Все одинаково сухие и слишком светские, слишком искусственные, никакой жизни и уж подавно — никакого огня в них не было. Причем очень давно. Всех их стеклянные глаза смотрели мило или надменно, тепло или холодно — и никак иначе.       Он совсем уже было разочаровался, как вдруг, совершенно неожиданно близко от себя он увидел светящиеся из-под красивых черных ресниц изумрудные глаза. Глубокие и лучистые, как сноп зеленых искр, они с игривым любопытством смотрели на Григория. Он не замечал их, но Барон только за ними теперь и наблюдал. Юноша говорил, а на губах обладательницы живых глаз вздрагивала веселая улыбка, но она не просто не смеялась в эти моменты вместе с ним, но и над ним смеяться тоже не думала. По сравнению с этой улыбкой все остальные, даже самые прекрасные дамы незамедлительно меркли и растворялись в тучном потоке своей искусственной суеты. Барону стало интересно, кто эта девушка, но что еще важнее — что она сделает? И как?       Гости зашумели, музыка превратилась в черствый марш, и все стали стягиваться к усадьбе. Там, поправляя воротник выходного костюма, стоял граф и с надменным прищуром оглядывал гостей. Барон посмотрел на зеленоглазую красавицу. При виде графа в ее взгляде отразился гордый упрек и слабая неприязнь, когда как во всех глазах окружающих зажглось восхищение и притворное уважение. В мыслях мужчину передернуло от отвращения.       — Спасибо, что собрались здесь сегодня, друзья, — сухим скрежечущим голосом прокаркал граф. — Прежде всего я хотел бы представить вам свою дочь. Милая, не вижу тебя, подойди сюда.       Барон не ошибся. Он никогда не ошибался. Зеленоглазая девушка уверенно прошла мимо гостей и, почтительно взглянув на отца и гордо подняв подбородок, подошла к нему. Он назвал ее имя. Красивое, волшебно нечеловеческое имя. Оно отлично ей подходило. Граф сказал что-то еще, и торжество возобновилось.       — Она ангел! — вдруг восторженно произнес юноша, зачарованно глядя на приближающуюся к ним графиню. Барон косо взглянул на него, зевнул и неуверенно протянул:       — Ничего… — Юноша возмущенно нахмурился, желая высказать Барону все о его «недалеких вкусах», но тут к ним подошла графиня.       — Как ваше имя? Вы красиво читали стихи… — обратясь к поэту, мягким свежим голосом произнесла она, ее удивительные глаза тайно сверкнули, наведя Барона на странные подозрения.       — Григорий, — с поклоном ответил юноша, потрясая белокурой головой. Девушка загадочно улыбнулась. «Теперь все, — подумал Барон, — больше этой улыбки ничего не надо. Он твой, прекрасный ангел, веди его хоть в преисподнюю, сопротивляться он не будет.»       — Приятно познакомиться, — игриво сказала она и чуть приподняла руку. Григорий тут же ловко подхватил ее и с обожанием прижал к губам. — А вас я знаю, — с бойкой проницательностью добавила она, обратив свои глаза к Барону, секунду подумала и спокойно предложила то, на что уже заранее знала ответ: — Оставайтесь у нас на несколько дней?       — Сочтем за честь, — с готовностью ответил Григорий. — Ваш отец не будет против?       Графиня не ответила. Но на ее губах мелькнул смеющийся оскал. «Дурак, при чем здесь отец, когда перед тобой стоит сама Клеопатра российская?!» — снова поражаясь простодушию юноши, мысленно воскликнул Барон, а вслух предложил ей:       — Позвольте пригласить вас на танец? — в этот момент над поляной разнеслись нежные звуки вальса. Графиня очаровательно улыбнулась, и ее глаза наполнились отсветами удивительной магнетической власти, против которой был бессилен даже Барон.       Музыка подхватила их и закружила как ветер маленький вихрь осенней листвы, то нарастая и упруго терзая скрипку, то нежно, вздрагивая певучими флейтами, она поглотила их целиком и превратила в пламя.

***

Ночь неторопливо вступала в свои права. Длинные серые тени стали чернеть, растворяясь друг в друге. Синий туман пролег между деревьев, успокоился и замер ветер. На широкой бугрящейся поверхности темной реки заиграло чистейшее небесное серебро — особый дар сияющего среди облаков ночного солнца. Лес наполнился свистящим стрекотом насекомых, вдоль берега заквакали лягушки, где-то среди листьев послышалось быстрое ауканье птиц. Григорий вышел из дома и задумчиво остановился у раскидистой ивы. В воздухе зудели комары, а позади грохочущим эхом раздавался шум продолжающегося до сих пор праздненства. Слушая его, юноша чувствовал себя опустошенным и единственным его желанием теперь были естестванная природная тишина и крепкий сон. Он поднял голову. В небе, прямо перед ним, молча и торжественно светилась луна. «Все-таки, нет ничего красивее,» — с улыбкой подумал он. Ее легкий свет успокаивал. Некоторое время Григорий самозабвенно смотрел вверх, чувствуя, как успокаивается все внутри него, и как отступает доносящийся из дома шум. Больше не было ничего, кроме этой синей свистящей тьмы и ровного лунного свечения.       Неожиданно он услышал свое имя. Удивленно обернувшись, юноша никого не обнаружил. Его сердце от волнения пропустило один удар, и он снова вопросительно и благоговейно взглянул на луну. Ему показалось, что ее свет стал ярче. Медленно подул ветер, лес наполнился тихим шуршанием, и сквозь него Григорий снова расслышал свое имя — теперь уже гораздо отчетливее и ближе. Он опустил глаза и вдруг увидел быстро скрывшийся за кустами кусочек простого полосатого платья. Он недоуменно нахмурился, но в этот момент что-то внутри него азартно щелкнуло, заставив недоверчиво улыбнуться и все же пойти туда.       По лесу стелились густые жирные тени, над головой плясали черные пластинки листьев, синий туман опустился к земле, и луна, серебрясь на мокрой траве, наполнила прохладный воздух жемчужным сиянием. Следуя за таинственной девушкой в простом полосатом платье, Григорий ступал по вздутой пружинящей земле, не слыша даже собственных шагов. Она то появлялась, то снова убегала вперед, и когда он, потеряв ее из виду, хотел было окликнуть ее, разорвав таинственную посвистывающую тишину, он слышал едва различимый шепот, зовущий его по имени, а за поворотом мелькала ее золотистая рука, медленно касавшаяся влажной коры дерева.       Она играла с ним — он чувствовал, но непреодолимо жгучее желание узнать ее заставляло его двигаться вперед, заходя все дальше и дальше в лес.       Шум усадьбы совсем уже стих, когда в воздухе прозвучал ее звонкий смех. Ее тень скользнула мимо ног Григория, помчалась быстрее птички в сторону, игриво, уже теперь в полный голос зовя его по имени. Юноше вдруг почудилось, что он уже слышал где-то этот голос. Он сорвался с места и побежал за ней. Она смеялась и, подскакивая, уводила его за собой. Он видел ее руки, полосатое платье, русые распущенные волосы и босые ступни, мелькающие по земле. «Нимфа, настоящая русалка!» — с восторгом думал Григорий, ловя каждое ее движение. Их гонка превратилась в звонкий серебряный вихрь ее заливистого смеха и его громко колотящегося сердца.       Внезапно лес расступился, открывая перед ним небольшую поляну, заканчивающуюся скалистым обрывом. Он замер. На самой высокой из скал, свободными крыльями расправив руки, стояла его ундина и смотрела на простирающийся перед ней лес. Ветер неслышно развивал ее юбку, лунным светом вычерчивая на фоне синего неба ее стройную фигуру.       Хитро улыбаясь, она обернулась к нему, сверкнув в темноте светящимся изумрудом. Особое, никому более несвойственное наклонение головы, пылающие губы и оттененная вьющимися волнами волос скула. Григорий не мог поверить своим глазам.       То была графиня.       Легким движением плеча, с наслаждением наблюдая за произведенным эффектом, она подозвала Григория к себе. Он не мог сопротивляться, и все ж, не дойдя нескольких шагов, он нерешительно замер, с робким обожанием глядя на нее снизу вверх. Происходящее казалось ему сном. Безумным, но сладким сном.       Она подскочила к нему и, тонко обвив руками его шею, пронзила его изумрудом своих глаз и жарко зашептала:       — Теперь ты знаешь, кто я, Григорий. Я — ветер, луна и ночной лес, меня никто не может удержать. Я — все кругом, и все кругом — я! Любишь ли ты небо, Григорий? Любишь ли ты меня?       Никогда в жизни он не был настольо уверен в чесности своих слов.       — Люблю. Больше жизни люблю.

***

      Солнце сверкающими брызками рассыпалось по комнате. Юноша открыл глаза и с удовольствием потянулся, жмурясь от ярких лучей. На его губах сразу же заиграла улыбка, как в голову пришла мысль о событиях прошедшей ночи. Он никогда не был так счастлив, ему казалось, что теперь он может все.       Григорий встал, быстро оделся и вышел из комнаты, решив, пока все еще спят, пройтись по дому и саду, чтобы получше осмотреть их. Потому как теперь он думал на некоторое время задержаться здесь.       Повсюду покоилась девственная тишина. Ни тиканья часов, ни живого человеческого дыхания — ничего. Григорий, мягко ступая по коридорам, неторопливо двигался из одной части усадьбы в другую и внимательно рассматривал ее богатое убранство. Так прошло около часа.       Выйдя наконец во двор, он на секунду замер и глубоко вдохнул свежий утренний воздух. К тому времени голубое небо успело затянуться частыми кучными облаками, и солнце уныло скрылось за их серыми телами. По сравнению с предыдущим днем сильно похолодало. Но Григория это ни капли не взволновало или, тем более, не испортило его настроения. Он счастливо улыбнулся всему миру и отправился в сад.       Остановившись под кустом отцветшей сирени, юноша стал разглядывать россыпь пурпурных гвоздик, как вдруг совсем рядом послышался смеющийся голос графини. Григорий с удивлением поднял голову и прислушался. Ее голос раздался снова, и на этот раз гораздо ближе. Тогда, недолго думая, он прыгнул к кусту и спрятался за его опавшими ветвями с густой пышно-зеленой листвой. Через минуту на дорожке показалась Она в прелестном бархатном платье, нежно очерчивающем ее стройную фигурку.       Она была не одна.       Рядом, спокойно придерживая ее за руку, шел Барон и сдержанно улыбался.       Она смеялась и говорила: «Что вы, Мишель, право, вы обманываете меня.» Он серьезно качал головой и поднимал брови, шутя, доказывая обратное       Внезапно они остановились друг напротив друга, так что Барон полностью закрыл ее своим могучим телом. Григорий, спотыкаясь, подался в сторону и в следующую секунду увидел его крепкие руки, уверенно прижимающие ее тонкую талию к себе, изящные пальчики графини, обвившие его шею и долгий огненный поцелуй, прозвучавший на их губах.       В этот момент внутри юноши что-то сломалось. Громко треснуло и, болезненно стукнув, провалилось куда-то вниз. Сам того не заметив, он вышел из своего укрытия и вперил в Барона ненавидящий взгляд.       — Я вызываю вас на дуэль, — глухо произнес он, дико глядя на мужчину.       Графиня нисколько не удивилась его появлению, словно знала о том, что он наблюдает за ними. Быстрые глаза ее восторженно сверкнули, вся она вдруг уменьшилась и, спрятавшись за широкими плечами Барона, стала выжидающе глядеть на Григория.       Он ее не видел — он не видел ничего, кроме застывшей перед ней темной фигуры. А ее лицо вдруг озарила смеющаяся самодовольная улыбка, готовая в любой момент обратиться либо в испуганную, плотно сжатую линию, либо, что вероятнее, в хищный оскал.       Только Барон видел это. Даже сама она, казалось, не до конца владела собой в этот миг, полностью отдавшись во власть тайного женского инстинкта, управлявшего ею. Но он-то видел.       — Барон, я вызываю вас на дуэль, — пытаясь справиться с собой, Григорий постарался придать своему голосу как можно больше твердости. Почти получилось.       В ответ мужчина повел головой, словно только что его заметил и медленно, изобразив на лице искреннее удивление, обернулся к молодому человеку, грубо вперив в него тяжелый взгляд своих сияющих черных глаз.              — Как вам будет угодно, мой друг, — бесцветно ответил он, пожимая плечами.       — Не зовите меня так, — внезапно отрезал Григорий, хмурясь. Барон снова пожал плечами.       — Сегодня, сейчас же. В лесу. Приходите один.       Юношу трясло. Он пулей вылетел из сада и, сам не зная, куда бежит, понесся к единственно возможному месту — к обрыву. Где Она, Она так недавно стояла, закрыв глаза, и слушала голоса ночи…       Она не выходила у него из головы. Точеные плечи, играя, вели его между деревьев, изящный стан молнией вспыхивал перед глазами, тонкие руки, вспархивая с его груди, вдруг исчезали, мелькая впереди легким касанием мшистого ствола. Ее мягкие русые волосы волнами скользили вдоль его шеи, оплетали ее и вдруг резко сдавливали, убивая последний волнующийся вздох. Ее лица только он никак не видел, лишь взгляд ее зеленых глаз был грустно-нежен и глубок, как прежде, но и он, скрываясь за темными деревьями, медленно растворялся, ядовитым шипом тлея в его воспаленном сердце.       Кажется, он плакал. Или то был лишь рыдающий вой ветра? Он и сам не знал. Не хотел знать. Ему было все равно. Он несся к обрыву, словно в нем было его единственное спасение. Перед мысленным взором появился Барон. Черные, злые глаза его сухо ухмылялись, глядя на Григория. Глядя на всех. Ненависть и холодное презрение отпечатались на его лице, жестком, строгом, аристократически красивом лице, которое Григорий ненавидел. Даже больше, чем любил графиню.       Добежав до самого края, он остановился, подставив грудь и лицо разыгравшемуся ветру. Холод забрался ему под рубашку, внизу, рыча, билась о каменистый берег река, быстрое течение вмиг пожирало все, что в него попадало, и с неимоверной скоростью уносило прочь. Григорий закрыл глаза. Ему захотелось сбросить Барона вниз. Чтобы никогда больше не видеть его, не видеть его жестоких глаз, чтобы никому впредь он не причинил зла. Убить его?.. Возможно. Нет, при мысли об этом все внутри юноши сжалось от неизъяснимого страха, и он с замиранием сердца отбросил эту мысль. Нет, он не мог.       Барон появился через четверть часа. Он молча вышел из-за деревьев, держа под мышкой продолговатую деревянную коробку.       — Одумайтесь. Шутка ли дело, ведь вы погибнете. Может так случиться, — спокойно заметил он, не глядя доставая пистолет.       — Позвольте, мы уже здесь и оружие при вас. Иного случая застрелить вас мне может не представиться, — пытаясь копировать его безразличие, с достоинством ответил юноша и с вызовом поднял голову. Барон кивнул и ничего не ответил, словно знал заранее о том, что услышит       — Вы первый, — бесцветным голосом отчеканил он, протягивая ему пистолет. — Хотите, чтобы я встал на ваше место?       — Д-да, — Григорий вновь увидел перед собой бурлящие волны, как в них скрывается голова соперника, и ужаснулся. Он сам предложил, быстро подумал Григорий, сам, я не просил его, он не мог этого во мне прочитать.       Они поменялись местами. Поэт сжал обеими руками пистолет и наставил его на Барона, а тот, в свою очередь, встал спиной к обрыву, расставил ноги и сложил руки на груди. Он ждал. Григорий глубоко вздохнул и вызвал в памяти облик графини.       Раздался выстрел. Мужчина сильно пошатнулся, удивленно сощурил один глаз, но устоял. Пуля прошла всего в нескольких дюймах от его сердца и только задела левое плечо. Барон опустил руки, шагнул к Григорию, покосившись на быстро растущее багровое пятно на рукаве, и глухо проговорил:       — Помогите зарядить.       Юноша молча подчинился и через несколько минут, вложив оружие в твердую руку Барона, замер на краю обрыва.       Их взгляды наконец встретились. Григорий снова увидел в темных глазах своего врага равнодушно спокойный лед. На бледном, покрывшемся испариной лице его отражалась невыносимая боль, левое плечо едва заметно подрагивало, но глаза, его великолепные глаза, светящиеся таинственной темной силой, поразили Григория. Он ненавидел этого человека всем сердцем, но в этот самый миг он вдруг все понял и испытал к нему глубочайшее восхищение.       — Вы жестокий человек, Барон, они сделали вас таким, — с лихорадочной горечью прошептал он, странно смеясь.       Вновь раздался выстрел. Птицы с криком взметнулись над деревьями, протяжно вздохнул упругой листвой ветер, и далеко внизу взвыла река. Волны заключили молодого поэта в свои ледяные объятия, и шипящая пена навсегда сомкнулась над его головой.       Навсегда.       Я постучал пальцем по жесткой странице и задумчиво откинулся на спинку кресла. Было уже далеко за полночь. До одури черное небо тяжело нависало над землей, и лишь в одном месте его бесконечное полотно вспарывал снежно-белый серп.              Я вернулся к книге. Перелистнул пару страниц, взгляд привлекла графиня. Я вновь перечитал о ней. Все же, хороша, черт, как хороша. А говорят, мир в руках мужчин, сильных и умных, как Барон. Да только не так это все. Не так все устроено. Мужчины думают, что вся власть принадлежит только им. Так и есть, да вот только сами мужчины принадлежат женщинам. Таким, как графиня, да, впрочем, и не только таким. Не могут они без них. Голова никуда не повернется без шеи. А женщина тем временем, настоящая женщина — вот, кто истинный дьявол и ангел в одном лице — играет на костях мертвых поэтов, заставляет ненавидеть, бороться с собой и светом, а лучшие чувства под страхом худшего — насмешки она заставляет хоронить в глубине сердца. Там они и умирают. Бароны всегда будут убивать поэтов. Даже самых лучших из них.       Я оглянулся. В памяти возникло и расстаяло воспоминание из далекого прошлого. Странно, очень похожее на сон или бессмысленную выдумку, но абсолютно точно реальное воспоминание. Смешно, было же такое…       Позади меня висело зеркало. Старая рама его носила бледные следы моего детства и ранней молодости. Смешно.       В нем, блистая черными глазами, ухмылялся убийца.