Порт Йокогамы. Разбивая о берег голову, превращаясь в пену, здесь плещутся волны. Со стороны залива дует ветер, ударяя по щекам, забивая нос запахом моря, таким приятным по сравнению с городским смрадом, этим опостылевшим ароматом застоявшейся крови, пробравшимся даже под кожу.Хотелось бы, чтобы это был ветер перемен, обещающий принести с собой что-то хорошее. Обещающий принести с собой покой.
Дадзай вдыхает пропитанный солью воздух полной грудью, и на губах его расцветает горькая ухмылка. Покой им только снится, по пробуждении ускользая из цепких пальцев, будто и вовсе не было его никогда.
Где-то вдали, приглушенный пением волн и надрывным плачем чаек слышится очередной выстрел. Кто-то проиграл небезызвестной старухе очередную партию в карты. Если повезет, его найдут утром.
Чуя вздрагивает, раздраженно потирает пальцами переносицу, вслушиваюсь в заунывную песнь спящего города. Выстрел больно бьет по барабанным перепонкам, вспарывает острым ножом иллюзию спокойствия, что тут же исчезает с новым порывом холодного ветра.
Говорят, что, когда засыпает город, просыпается мафия.
Осаму фальшиво смеется невпопад, Накахара презрительно сплевывает себе под ноги и поджимает губы.
Они оба с малых лет знают о том, что мафия никогда не спит. Подобно змее тугими кольцами обвивает город, скрывается в тени, задерживает дыхание, выжидая подходящего момента. Но не спит. Никогда.
- Ты помнишь, когда мы были здесь в последний раз, а, Чуя? – Дадзай хрипит. Его же собственные бинты стискивают шею в стальной хватке. Дыхание становится судорожным, обращаясь испытанием, которое вряд ли ему сейчас по силам. А он все улыбается этой своей глуповатой улыбкой, вглядываясь в угольно-черное небо.
Не изменился ни на йоту. Разве что волосы тронула седина, да борозды морщин испещрили лицо. Будто бы и не живой вовсе, он сидит рядом, опираясь о плечо некогда напарника. Настолько близко, что пробирающая его дрожь передается Чуе.
Он считает про себя время, и запоздало осознает, что оно идет уже не на секунды. Время теперь измеряется глухими ударами сердца и рваными вдохами. В такие моменты люди боятся. Из последних сил хватаются за уже_не_жильца, зовут по имени слишком часто, срываясь на истошный вопль. Сгибаются под тяжестью неизвестного, зажмуривают глаза, лишь бы не видеть, что до точки невозврата осталось жалкая пара шагов.
Накахара спокоен. Наверное, даже через чур. Слишком привык к пляске со смертью, которую неполноценный человек исполнял до неприличия часто. Чиркает спичкой о бок коробка, сплошь испещренного царапинами, как тело Дадзая покрыто шрамами, которые он запомнил на ощупь, в темноте ослепительной искрой вспыхивает крошечный огонек. Хватается за сигарету, сжимает в объятиях, от которых та в конце концов истлеет, и с едким шипением гаснет, упав в лужу крови.
- Да кому, к черту, нужно запоминать, когда именно ты в очередной раз пытался утопиться? – Струйка сизого дыма вырывается на выдохе вместе со словами, устремляясь к почерневшим облакам, протягивая руки к редким звездам, все-таки загоревшимся над задыхающейся вместе с Дадзаем Йокогамой. Не глядя, передает сигарету в дрожащую руку, опутанную лохмотьями окровавленных бинтов. Наружу выглядывают уродливые шрамы, вытянувшимися на бледной коже белесыми червями. Чуя невольно поглаживает их пальцами, с сожалением отмечая про себя, что вот этих могло бы и не быть, окажись он в нужном месте в нужное время. Горечь вместе со слюной перекатывается на языке, вызывая нестерпимое желание сплюнуть. – Ни за что не поверю в то, что ты решил сдохнуть здесь и сейчас.
- Меня так просто не убить, сам знаешь. – снова смеется. И смех этот, напоминающий скорее воронье карканье, режет барабанные перепонки больнее, чем накануне прозвучавший выстрел. Его ложь оседает на губах. До омерзения, до тошноты приторная.
«Самоубийцы не врут.»
Именно так он говорил, и в глазах его при этом неистовым пламенем горела вера в собственные слова.
Еще как врут – Чуя это знал точно. Понял в тот самый день, когда самый молодой босс в истории Портовой Мафии покинул организацию. Ушел, не оглядываясь. И ничего, кроме хаоса после себя не оставил.
«Не врут, потому что пути назад для них не существует.»
Здесь и сейчас Дадзай Осаму лгал, не краснея, и его ложь оставалась подсыхающей карамельно-красной кровью на фильтре сигареты, в которой на двоих восемь затяжек. Лгал, глядя прямо перед собой с ужасом, затаившимся в глубине безумных, полуприкрытых глаз. Лгал и впервые в жизни боялся, что ему не поверят.
- Твои слова давным-давно упали в цене, кретин. – окурок дотлевает у ног Накахары, которых он давно уже не чувствует. Дадзай падает рядом. Сердце в последний раз спотыкается, прежде чем затихнуть окончательно. Дадзай падает в ноги Чуи, которых, сказать по правде, уже давно нет. Что-то сжимается в груди мафиози, отдается резкой болью и принимается жалобно ныть. – Твоя правда ничего не стоит, слышишь?
«Не вздумай умирать у меня на руках, придурок.» - запоздало маячит мысль где-то на задворках угасающего сознания, когда пальцы путаются в растрепанных волосах, которых успела коснуться седина. С губ срывается последний вздох и разбивается о гробовую тишину.
Порт Йокогамы. Будто боясь потревожить, стихли разбившие о берег головы волны.
Ленивое солнце несмело поднималось в небеса, окрашивая онемевшее море в карамельно-красный. Люди вот-вот должны были проснуться, чтобы найти очередные трупы, оставшиеся кляксами на потрепанной карте.
Мафия засыпает. Просыпается город.
