Алмаз твоих драгоценных глаз

‒ И что ты почувствовала, когда нашла Пита у той реки? ‒ проникновенно спрашивает Цезарь, обращаясь к миловидной сероглазой брюнетке, завернутой в воздушное желто-розовое платье, напоминающее пламя свечи. ‒ Что я самый счастливый человек. Я бы не смогла жить без него, ‒ с нежностью в голосе произносит она и протягивает свою маленькую ручку сидящему рядом крепкому светловолосому парню с небесно-голубыми глазами. ‒ А что скажешь ты, Пит? ‒ снисходительно улыбаясь на реплику девушки, добавляет ведущий, повернувшись к бледноватому молодому человеку, сжимающему в ладонях тонкие пальчики своей возлюбленной. ‒ Китнисс спасла меня, ‒ говорит он так и просто и естественно, что люди в зрительном зале вскакивают со своих мест, награждая виновников торжества оглушающими аплодисментами. ‒ Мы спасли друг друга, ‒ ласково поправляет она, и дарит Питу еще одну любящую улыбку. Женщины на первых рядах начинают плакать, толпа скандирует, а Цезарь Фликерман, выдержав многозначительную паузу, произносит: ‒ Дамы и господа! «Несчастные влюбленные» из Дистрикта-12 ‒ Победители Семьдесят Четвертых Голодных Игр, ‒ низенький полноватый мужчина, которым оказывается президент Сноу, важным шагом поднимается на сцену. В руках он держит небольшую позолоченную коробку, содержимым которой оказываются короны-половинки ‒ первая часть награды новых Победителей, но едва одна из них опускается на голову Китнисс, как тут же из дорого украшения превращается в черную гадюку и наносит свой смертельный укус, оставляя на виске девушки две кровоточащие ранки. Я вскрикиваю и просыпаюсь. Да когда же это кончится? Китнисс и Пит, целые и невредимые, вернулись домой почти два месяца назад, а этот проклятый сон снится мне уже шестой раз. Что-то определенно изменилось! Никак не могу понять что, но моя душа ноет и болит всякий раз, когда я думаю об этом. Видимо, последний сезон игр оставил в моем сознании куда более глубокий след, чем я думала. Слишком много было переживаний из-за участников из двенадцатого дистрикта… Потягиваюсь и присаживаюсь, облокотясь на подушки. За окнами уже светло, но времени мало. Осень нынче поздняя, и хотя на дворе уже начало октября, погода не престает радовать жителей двенадцатого теплыми солнечными деньками. Деревья, поддавшись на эту хитрую уловку, вообще не собираются расставаться с пестрой листвой, крепко прижимая ее к коричневым стволам, напоминая тем самым родителей Панема, которые в день Жатвы обнимают своих детей. Жатва… Страшное слово. Последние семьдесят четыре года оно неразрывно связано с Голодными играми и страшными смертями в раннем возрасте. Для меня с этого года Жатва приобрела новое значение. Теперь она неотделима от храброго поступка Китнисс Эвердин, которая пожертвовав собой, спасла двенадцатилетнюю сестренку от гибели, влюбилась на арене и, разделив победу с любимым, смогла вернуться домой. Китнисс. Сегодня я в первый раз иду к ней в гости. По возвращению домой несколько недель она была слишком занята на праздниках, организованных в честь ее и Пита, которые устраивал Дистрикт-12. Городские и жители Шлака во главе с Сальной Сэй хотели прикоснуться к живым победителям, а Китнисс и Пит не забывали благодарить их за спонсорскую помощь, которая помогла им не умереть с голода во время дождливых дней. Еще полмесяца они перевозили свои вещи в новые дома, устраивались, проводя время с близкими и приходили в себя, восстанавливая душевное равновесие. Несколько раз Китнисс приходила ко мне. Мы очень сблизились в последнее время, наверное, она, наконец-то, поняла, что я действительно к ней очень хорошо отношусь и хочу быть ее подругой. Китнисс нравится слушать, как я играю на пианино, она говорит, что у меня настоящий талант. Несколько раз я просила ее подпеть мне, даже наигрывала мелодию «Песни Долины», но она всегда отказывается, видимо, это наводит ее на грустные воспоминания о смерти Руты… Позавчера она позвала меня к себе, и я с радостью согласилась. Никому в Дистрикте-12 еще не доводилось бывать в доме из Деревни Победителей. Первый Победитель умер несколько десятков лет назад, и только старожилы помнят его полное имя и номер дома, а Хеймитч Эбернети никогда не отличался гостеприимством, поэтому никого к себе не звал, предпочитая коротать время в компании бутылки. «Ну, что ж, пора собираться», ‒ мысленно говорю я себе и поднимаюсь с кровати. Душ, чистка зубов, переодевание, завтрак и я при полном параде бегу к новому дому Китнисс. ‒ Привет, Мадж, ‒ улыбается мне Прим, выглядывая из-за двери. ‒ Мы тебя уже заждались. ‒ Привет, ‒ улыбаюсь я светловолосой девочке и прохожу внутрь, созерцая роскошь и великолепие «приза Китнисс». Красота и убранство этого дома и, правда, завораживают: резные столы и стулья из красного дерева, бархатная обивка на диванах, позолоченная люстра под потолком, миниатюрный коллекционный декор в виде фарфоровых статуэток и шкатулок на полках шкафов до самого потолка. Картины, тонкие шторы из блестящей материи и мягкие пестрые ковры, в которых утопают ноги… ‒ Завидуешь? ‒ смеющийся голос подруги заставляет меня обернуться и перестать разглядывать диковинные вещицы из Капитолия. ‒ Теперь мой дом богаче, чем твой. ‒ Ничуть, ‒ отвечаю я, обнимая Китнисс. ‒ Ты это все заслужила. ‒ Заслужила, ‒ задумчиво произносит она с остекленевшими глазами. Что-то по-прежнему продолжает ее тревожить. ‒ Тебе идет, ‒ говорю я, пытаясь выдернуть ее из молчаливой меланхолии. Зеленая кофточка и черные атласные брюки хорошо сидят, да и длинная, перекинутая через плечо коса здорово завершает образ. Элегантно и по-домашнему. ‒ Приходится соответствовать новому статусу, ‒ объясняет подруга. ‒ Ладно, идем в столовую пить чай. Два роскошных малиновых кресла, полированный низенький столик, чайник с чашками из голубого фарфора и вазочка с печеньем уже поджидают нас у окна, расточая по комнате потрясающие ароматы. ‒ А миссис Эвердин и Прим не присоединятся к нам? ‒ спрашиваю я. ‒ Нет. Мама разбирает травы, а Прим ей помогает. Они зайдут чуть позже. Я подношу к губам чашку со свежезаваренным чаем и закусываю хрустящей печенюшкой, которая так и тает во рту, маня проглотить ее остатки вместе с языком. Удивительный вкус, да и рисунок необычный: голубые, серые, оранжевые и зеленые завитушки причудливым образом покрывают внешнюю строну печенья, складываясь в оригинальный пейзаж леса, солнца, гор и неба. Мистер Мелларк сегодня превзошел самого себя. Поднимаю взгляд на окно и замечаю Пита, срезающего сухие сучья с кустарников, растущих по периметру его сада. Вот ведь, глупая, печенье-то, наверняка, его творение. ‒ Знаешь, ‒ краснея, зачем-то признаюсь я. ‒ Я, правда, тебе завидую, но не богатому дому и не нарядным платьям, а тому, что теперь тебя с твоим любимым разделяет узкая дорожка в двадцать метров. ‒ Тут завидовать нечему, Мадж, ‒ спокойные серые глаза закрываются, как от резкой боли. ‒ Нам слишком через многое пришлось пройти, я бы такого и врагу не пожелала. ‒ Да, но вы нашли свое счастье! У тебя есть любимый человек, который души в тебе не чает, ‒ Китнисс не отвечает, долго рассматривая необычный узор на круглом печенье, подносит его к губам, но не решается попробовать и снова кладет на свое блюдце. ‒ Пит, похоже, решил разбить сад около своего дома. Я видела его вчера около лесопилки, заказал там крытую беседку. ‒ Да? ‒ искренне удивляется моя собеседница. ‒ Значит, ему еще и беседка понадобилась. ‒ А ты не знала? ‒ Нет. ‒ Видимо, еще не успел сказать, ‒ утешаю ее я. ‒ Вот придет сегодня вечером и все расскажет. ‒ А зачем Питу вечером приходить? ‒ хмурится она. ‒ Он уже был утром, когда приносил хлеб и печенье. Странный ответ. Наверное, она сама у него бывает, или они ходят гулять вместе? Не буду спрашивать, если миссис Эвердин разрешает, мне-то чего соваться. ‒ Может, он готовит тебе сюрприз? ‒ предлагаю я. ‒ Как с печеньем. ‒ Может, ‒ как-то странно говорит она. ‒ Печенье Пит каждый день новое придумывает, ‒ Китнисс поворачивает голову к окну и долго смотрит на работающего Мелларка, который так поглощен деревьями, что не замечает ее внимательного взгляда. ‒ А еще, Мадж, ‒ вдруг тихим голосом начинает она, ‒ На арене все не так как в жизни. Там было важно только одно ‒ выжить и вернуться домой, а еще спасти Пита. А тут много всего другого, понимаешь? Понимаю. Понимаю, что что-то произошло. Что-то черное и зловещее поселилось между Китнисс и Питом, и это сильно расстраивает обоих. ‒ Но ведь ты любишь его? Очень сильно, не зря же ты была готова проглотить морник вместе с ним, ‒ при слове «морник» Китнисс передергивает, но она продолжает меня слушать, не перебивая. – Ты решила, что лучше умереть, чем жить без Пита. ‒ Конечно, ‒ вновь прикрыв на секунду глаза, произносит она. ‒ Тогда тебе необходимо его простить, и все снова станет замечательно. ‒ Да мне вообще-то не за что его прощать. Тут скорее наоборот. ‒ Тогда ты должна придти к нему первой, а Пит так сильно любит тебя, что непременно простит, ‒ говорю я и в запале сжимаю ее руку. ‒ Конечно, конечно, он меня когда-нибудь простит, ‒ печально произносит она. Оставшееся время мы пьем чай, говорим о погоде, и о том, как радуются дети сладостям из Капитолия и полным мешкам муки и риса, которые президент Сноу посылает каждый месяц жителям двенадцатого в честь новых Победителей. Через часа полтора к нам приходят миссис Эвердин и Прим, которая болтает о школе и коте Лютике, а я, внимательно слушая ее, не свожу глаз с невеселой мамы Победительницы. ‒ Я совсем ничего не имею против Пита, ‒ с улыбкой сказала она репортерам, когда пришла встречать Китнисс на вокзал. ‒ Он очень достойный молодой человек, но моя дочь еще слишком юная, чтобы заводить отношения с мальчиками, ‒ и многозначительно посмотрела на Пита. ‒ Кажется, кому-то не поздоровится, ‒ послышался чей-то выкрик из толпы, а Пит отпустил руку Китнисс и отошел от нее на один шаг в сторону, но, видимо, и этого шага хватило. Может, кроткая миссис Эвердин, которая двадцать лет назад, нарушив родительскую волю, сбежала из города с шахтером, в день приезда серьезно повлияла на отношения дочери и сына Пекаря. Не зря же после окончания банкетов с бесплатной едой и развлечениями и прощания с телевизионщиками, Китнисс и Пит так редко бывали вместе на людях. А если и мои родители будут против, когда узнают, что я влюблена в Гейла Хоторна? Вдруг папа и меня будет считать слишком маленькой для того чтобы любить и быть любимой? И что тогда придется сделать мне? Смириться, как Китнисс? И смирилась ли она? В начале января будет тур Победителей, где «несчастные влюбленные» будут предоставлены сами себе, длинному поезду и почти трем неделям без родителей… Много, много вопросов, на которые совсем нет ответов. Вечером я ухожу, думая о своей подруге и ее парне, а еще о Гейле, которого я почти не вижу. Осень отобрала у меня редкие встречи с ним по воскресеньям, потому что пора ягод и грибов закончилась, а его беспробудная работа в шахте лишила меня даже маленькой возможности на свидание в будни. Небеса берегут мои нервы: Делли всего раз за последние два месяца промелькнула предо мной на улице и сухо кивнула. Мне с ней разговаривать вовсе не хочется: она завистливая, и наговорила мне гадостей из злости. Ничего она не знает – ровным счетом ничего. Просто я не гуляю с парнями, а с Гейлом уже два раза по городу прошлась, вот она и зацепилась. Ну, да ладно, не буду из-за нее расстраиваться, пусть думает, что хочет, лишь бы снова увидеть Гейла… Так медленно проходят мои дни. Я хожу в школу, ухаживаю за мамой, помогаю Мэри по дому, прошу папу хоть немного поспать, мечтаю о Гейле и дружу с Китнисс. Мы ходим друг к другу в гости, обсуждаем городские новости, вспоминаем общих знакомых, но чаще просто молча и пьем чай с пирожными Пита. Нам обеим нечем заполнить долгие будни, но сплетничать и болтать о тряпках - тоже невыход. Тема мальчиков для нас – табу: об отношениях между ней и Мелларком больше не спрашиваю: если захочет, сама расскажет, а у меня жениха нет, и ей это хорошо известно. Остается одно «но»: иногда я до боли кусаю губы, перебарывая страстное желание спросить о Гейле, ведь все чаще я хожу в Деревню Победителей с тайным умыслом: вдруг да встречу его там. В конце концов, они с Китнисс близкие друзья, да еще и двоюродные брат с сестрой, и он мог бы бывать у нее иногда, но не бывает. В будние Гейл работает до поздней ночи, а по воскресеньям охотится, запасаясь провизией на неделю… – Мягче, мягче, – говорю своей подруге, отчаянно колотящей по клавишам пианино. Недавно Китнисс решилась учиться игре на музыкальном инструменте, но пока из этого мало что получается. – Видимо, не мое, – сокрушается она. – Нужно каждому заниматься своим делом. А ты бы не хотела сходить в лес? – добавляет она, глядя на то, как ветер срывает с деревьев пожухлую листву. Все-таки коричневым великанам пришлось расстаться со своими детьми и этой осенью тоже. – В лес? – как ребенок переспрашиваю я. – Очень, очень хочу! – и с этого дня начинаются наши вылазки в лес. Забор с вечно отсутствующим напряжением, несколько дырок в сетке за кустами и вот он… Лес! Невероятный, свободный и такой похожий на Гейла. В лесу все по-другому: небо, земля, цветы, даже я становлюсь другой, наслаждаясь неизведанными ранее ароматами и чуть слышным шорохом зверей и птиц. Китнисс учит меня стрелять, но мне совершенно это не нужно. Зачем убивать животных, если ими можно любоваться? Лес дарит умиротворение и делает меня ближе к Гейлу. Так проходят вторая, третья и четвертая вылазки, но по воскресеньям моя подруга ходит на охоту по-прежнему только с ним. Я знаю: они команда, у них давно все слажено, они понимают друг друга с полуслова, а я буду только мешаться и создавать лишний шум, однако червячок сомнения опять начинает грызть мое кровоточащее сердце. Что если Делли права? Что если дело не в миссис Эвердин? Истина близко, на поверхности, но я не могу достать до нее, и это снова заставляет меня страдать. Сегодня я возвращаюсь домой раньше обычного, мне нездоровится, болят голова и сердце. Я не знаю, что делать. Кому открыться? Маме? Она слишком больна. Мэри? Поймет ли она? А если расскажет отцу? – Нет, мы не можем ей что-либо сказать. Это слишком опасно, – слышу вдруг я взволнованный голос отца, доносящийся из плотно закрытого кабинета. – Забудь, забудь, что ты видела и слышала…