..Любаша..

Я прирос к дивану и категорически отказывался вставать уже четвертый день. Домовой печально прихлебывал чай, сидя на подлокотнике и посматривая на мои ноги в заштопанных носках. — Любаша не позвонит, — заявил он немного назидательным тоном, но в то же время сочувствующе. И как у него так получается. — Тебя с работы вытурят. Дмитр, окстись. — Не хочу, не буду. Пусть увольняют. — Ты своим ребячливым поведением вынудил меня из темного угла выйти и ухаживать за тобой! Не то с голоду околел бы тут в пустой квартире. Хорошо еще, что отопление вовремя дали. Любаша забрала все одеяла. Ты понимаешь? Когда женщина уносит вещи, оставляя голые обои, это значит, что она не вернется! — Ну околел бы, а тебе какое дело, дед? — Не дед я, — обиделся домовой. — Всего-то шестьсот годочков, даже борода еще толком не выросла. — Прости дурня, Вавула, — я чуть приподнялся, чтобы он увидел мои раскаявшиеся глаза. Вся морда жутко чесалась, и потому что неумытая, и потому что модная трехдневная щетина, державшаяся до ухода Любаши, превратилась теперь в заросли бомжа или дровосека. — Я не со зла. Плохо мне, живот ни еды ни питья не просит, а душа ноет. Ноет и убраться отсюда хочет. — Любаша — девица складная и здоровая, тут я тебе не перечу. Но не больно-то заслужила, чтоб ты так убивался. Разве не найдешь ты новую? — Не знаешь ты, Вавула, ничего. Бабы все сейчас как под копирку — воблы сушеные, черные от солярия, не губки у них алые, а вантузы. И глаза жадные-прежадные, за очками зеркальными — Ни красы, ни стати, значит? А Любаша? — Ее я еще девочкой из глухого села привез. Белая, румяная, русая коса до пояса — всё, что нужно для счастья. Растил для себя, учил для себя, а как созрела — замуж позвал. — Так что случилось-то, Дмитр? Увел кто красу твою особенную? — Не согласилась она замуж. Сказала, козлик я старый и не для меня она честью свою восемнадцать лет берегла. Куда ушла — не знаю. К кому — и подавно. Но жить мне теперь неохота. — Эх, Дмитр, Дмитр. И впрямь ты дурень. И, может, не сильно ученой стала твоя Любаша, но зрячей. По сторонам осмотрелась, нашла себе хлопца молодого и горячего. А тебя она отцом своим воспринимает. Негоже, когда старики на молоденьких вот так женятся. — Но мне всего тридцать два! — А для нее ты как дед. Не обижайся на правду-матку. Ладная и пригожая, она жила с тобой одной семьей. И испугалась, что ты разрушишь приятную житуху предложеньицем своим. И поспешила убежать, пока не было криков скандальных, насилия и поножовщины. — Я ведь не такой. Руку на нее никогда не поднимал, голос не повышал. — Промыли ей мозги подруженьки злые, прополоскали, это как пить дать. — Так что делать, Вавуля? — Хотя бы оторвать корму приросшую с дивана. Ежели не развалишься от этого — омовением и брадобрейством превратись из медведя обратно в человека. И отправляйся на работу. Кем ты трудишься, Дмитр? — Управляющий директор я в строительном холдинге. Но Любаша не знает. Квартиру я скромную купил и скромно обставил. Чтобы ни она, ни другие девицы на состояние моё не зарились. — Чтобы очи, и без того жадные, еще жаднее не разгорались? Не дурень ты, мудро поступил, Дмитр, уважаю. Вставай уж, солнце высоко, ждут тебя дела. — А ты? — Ужин тебе состряпаю. Пельменей новых купи и посуду перемой всю. И благодарен будь, что помогаю ленивому. Ибо негоже домового заставлять домовую работу делать. Я хранитель очага, а не супруга твоя. — А ведь было бы неплохо, Вавула. Ты — на хозяйстве, я — на работе… Шучу я, шучу! — воскликнул, заметив, что домовой вдруг расти стал ввысь и вширь от негодования. — Ты… Любашу мне вернуть подсобишь? — Не подсоблю, — ответил огромный Вавула грозно, но всё же спокойно и с достоинством. — Женщины, как и домовые — заводятся сами, когда нужны. Не нужна тебе эта гордячка. А раз уж нашлась она не такая, особенная — найдутся и другие. Уразумел? — Уразумел, уразумел. На крайний случай, поеду опять в Забайкалье за хорошей невестой, — пробубнил я больше себе, чем домовому, и включил электробритву.