Поездка в Питер

Ленька ехал из Киева в Москву и дальше, до Питера, по-барски — товарищи не поскупились, достали билеты во второй класс. Мягко, чисто, вечером светят уютно электрические лампы, проводник с угодливой холуйской улыбкой приносит чай… Сиди себе и смотри в окно на пробегающие мимо деревеньки да городки. Чем дальше уходил поезд от Киева, тем сильнее охватывало Леню нетерпеливое волнение. Ведь в Петрограде его ожидала встреча со столичными товарищами-большевиками из революционного подполья, посещение нескольких заводских собраний, антивоенного митинга и типографии. Но была и еще одна причина для волнения — стыдная, тщательная скрываемая, известная лишь ему самому. Дело в том, что с Ленькой уже давно начало твориться нечто странное. Когда вернулись в конце августа в Киев, и схлынуло радостное возбуждение после объяснения с Динкой, в городской круговерти день ото дня все яснее становилось Леньке, что первое ощущение оказалось неверным, что он любит эту взбалмошную девчонку все же именно как брат сестру. Братской же была и ревность к Хохолку. Перво-наперво, разобравшись в себе, Ленька поговорил начистоту с Мариной, которая, к счастью, отнеслась с пониманием и, как ему показалось, даже с одобрением к его признанию. — Ты умный мальчик, Леня, я знала, что рано или поздно ты разберешься, что к чему, и все поймешь. А вот Динке будет непросто объяснить. Сложный у нее характер… — вздохнула Марина. — Ты помягче скажи ей, Ленечка. Так оно и вышло. И впрямь — очень тяжелый получился у него с Динкой разговор, с криком, слезами, битьем посуды, разрыванием тетрадей. Она-то ведь уже считала себя помолвленной, чуть ли не невестой, и ничего не хотела слушать. А он никак не мог подобрать нужные слова, запинался — в самом деле, не мог же Ленька прямо сказать, что пробуждающаяся в Динке женственность совсем не волнует его, оставляет равнодушными и тело, и душу. Что он любит в ней прежнего сорванца, верного друга, но отнюдь не будущую жену. Впрочем, Ленька мог бы успокоить ее тем, что другие барышни были ему столь же безразличны и не пробуждали ровно никаких плотских желаний. Нет, изъян был вовсе не в Динке, изъян был в нем самом… С каждым днем Ленька все яснее понимал это. Непросто было признаться даже самому себе, но все чаще бывало, что он засматривался то на какого-нибудь незнакомого приказчика галантерейного магазина, то на своего сокурсника-студента, то на улыбчивого еврейчика-фармацевта из соседней аптеки. С непонятным удовольствием рассматривал их Ленька, вглядывался в мужские лица, подмечал мелочи, навроде родинки возле левого глаза, выбившейся из-под фуражки лихо вьющейся прядки волос или влажных пятен от пота на рубахе, и, бывало, будто жаром вдруг окатывало и перехватывало дыхание, а тело откликалось так яростно, что Ленька, сгорая со стыда, спешил уйти, пока народ ничего не заметил. А еще ему начали сниться сны. Заканчивались они всегда одинаково — Ленька просыпался в липких мокрых подштанниках, с горящим лицом и бешено колотящимся сердцем, все еще помня прикосновение бесстыжих мужских рук к своему телу. Ленька понимал, что происходящее с ним неправильно и отвратительно, и чувствовал себя очень виноватым. Но что можно было поделать со сновидениями? Ленька не знал, как с ними бороться, — никакая сила воли тут, понятно дело, не помогала. Да и днем-то у него не всегда получалось держать себя в руках. Так, Ленька повадился ходить в аптеку Марцинчика на углу Крещатика и Бессарабки, где подолгу застаивался у витрин, вроде бы рассматривая мыло и зубные порошки, а сам то и дело поглядывал на улыбчивого чернявого паренька-фармацевта, который так ловко переставлял своими тонкими длинными пальцами пузырьки и склянки, разливал микстуры, раскладывал новинки и иногда заправлял за ухо выбившуюся прядь непослушных курчавых волос. Когда были деньги, Ленька непременно покупал у него что-нибудь — дешевое мыло, минеральную воду, духи для Марины, так что скоро фармацевт Яков (Ленька слышал, что так его называл управляющий) стал его узнавать и всякий раз, завидев, приветливо кивал. Все чаще в голову закрадывались мысли проследить за Яковом, чтобы узнать, где тот живет, но, придя в очередной раз в аптеку, Ленька обнаружил за прилавком незнакомого приземистого толстяка с обширной лысиной и, справившись о Якове, узнал, тот давеча получил расчёт. Известие это отчего-то сильно выбило Леньку из колеи — ничего ему не хотелось, ничто не интересовало, он едва заставлял себя выполнять партийные поручения. Потому-то Леня обрадованно согласился безо всяких раздумий, когда на явке товарищ Соловьев предложил ему поехать с заданием в Питер. Во-первых, он всегда мечтал побывать в столице. Во-вторых, это давало возможность уехать из Киева и переменить обстановку, ну а в-третьих… В-третьих, Ленька питал смутную надежду, что, может быть, в огромном городе, где его никто не знает, он найдет и попробует то запретное, что так неудержимо влекло его. Ведь не один же он такой, наверное… Вот это-то особенно занимало в поезде Ленькины мысли и делало нетерпение весьма жгучим. Временами накатывало неожиданно сильное возбуждение, и тогда Ленька заливался краской; ему отчего-то казалось, что сосед по купе, аккуратный господин средних лет в пенсне, то и дело посматривает на Леню чересчур пристально, осуждающе. На питерском вокзале в толчее и суматохе Леню встретили, как и было условлено, двое товарищей и отвезли в явочную квартиру на Васильевском острове, где в честь гостя из Киева был накрыт богатый стол. За разговорами да выпивкой время летело быстро. Сгустились за окном серые петроградские сумерки, повис в небе едва видимый бледный месяц, а Леню начала мало-помалу одолевать усталость. — Ты обожди немного, товарищ Леонид, — пробасил хозяин квартиры, саженного роста Неклюдов. — Сейчас товарищ Михайлов придет и возьмет к себе, спать уложит. Едва он договорил, затренькал дверной звонок. — Да вот и он, легок на помине! — усмехнулся в бороду Неклюдов и пошел открывать. Ленька настороженно прислушался — молодой звонкий голос, что зазвучал в передней, вторя неклюдовскому басу, показался ему смутно знакомым. Кто же это? Кто?.. Наконец оба вошли в комнату, и тут-то Ленька едва удержался от изумленного вскрика: «товарищем Михайловым» оказался тот самый Яков, еврейчик-фармацевт из Киева! Красивое породистое лицо, небрежно спадающие на уши черные кудри, тонкая гибкая фигура в ладной пиджачной паре — ошибки быть не могло. Яков, кажется, тоже узнал Леньку и смело встретил его взгляд. Кивнул, улыбнулся чуть насмешливо, удивленно вскинув брови. — Вот, товарищ Леонид, знакомься — товарищ Яков Михайлов, парнишка тертый тоже, с малолетства в борьбе за революцию, — это подошел Неклюдов. — А мы в некотором роде уже знакомы, — Яков чуть усмехнулся, продолжая без стеснения рассматривать Леньку. — По Киеву. — Знакомы? — удивился Неклюдов. — Вот и ладно, вот и хорошо. Давай-ка, Яша, забирай его к себе. Завтра да послезавтра от дел вас, ребятушки, освобождаю. Пусть товарищ Леонид отоспится, обвыкнется. Город ему покажи, введи в курс дела. Пока шли пешком до жилья Якова, Ленька, отчаянно смущаясь, в основном молчал или поддакивал, слушая рассказ спутника — Яков, оказывается, жил здесь уже с год, а в Киев приезжал на пару месяцев по заданию партии. В аптеку фармацевтом его пристроил сам хозяин, Лейба Марцинчик, который сочувствовал большевикам. Обитал Яков на Бассейной, в двором флигельке доходного дома, занимая просторную комнату в огромной общей квартире на пятом этаже. Три кровати вдоль стен, стол с прожженной в нескольких местах скатеркой и пяток стульев, массивный рассохшийся шкаф, стопки книг на широком облезлом подоконнике и на полу — было в комнате неприютно, словно бы в ночлежке какой. Но уж Леньке-то не привыкать: сухо, натоплено — да и ладно. В небольшой клетке под потолком прыгала, издавая мелодичные звуки, маленькая, яркая как солнце канарейка. Яков заметил заинтересованный Ленькин взгляд, объяснил с охотой: — Это Желтухин. Он певец знатный, когда в настроении — такие рулады выводит, заслушаешься! Ну что, давай спать укладываться? — усевшись на кровать, Яков снял сапоги, потом стянул рубаху и метко швырнул ее на стул. Какой там спать! Ленька, красный как рак, словно прирос к полу и, задыхаясь от нестерпимого уже возбуждения, отбросив всякие приличия, с жадностью пялился на Якова. — Ну, что ты на меня смотришь, как тетя Циля на гефилте-фиш? — усмехнулся тот. — Иди уже сюда, не стой столбом. Негнущимися, будто враз одеревеневшими ногами Ленька сделал несколько шагов и робко опустился на краешек постели рядом с полуголым Яковом. — Думаешь, я не замечал ничего? — темно-серые глаза его смотрели насмешливо. — Чего не замечал?.. — глупо переспросил Ленька. — Чего-чего. Того самого. Что поебаться ты со мной не прочь, господин студент, — хохотнул Яков и стянул последнее, что на нем оставалось, — подштанники. Было все как в тех постыдных мокрых снах, что мучали его последние месяцы, — теплые узкие ладони, беззастенчиво подрачивающие Ленькин напряженный хуй, юное голое тело, гибкое и поджарое, с россыпью темных родинок на груди, плечах и заднице, горячий язык и твердые настойчивые губы, умеющие целовать так, что едва-едва удерживаешься от стона. Ленька тем вечером аж два раза спустил — сначала от дрочки, а немного погодя по второму разу, когда Яша на него верхом сел и внутрь впустил, в скользкое, жаркое, тесное. Недолго он продержаться сумел. Когда начал Яша, разрумянившийся, запыхавшийся, кусающий губы, размашисто двигаться вверх-вниз, не утерпел Ленька — выгнуло его дугой, в голос закричал бы, кабы не легла на рот Яшкина ладонь. Едва-едва после этого сил хватило обмыться из кувшина да до постели своей доползти. Провалился Ленька в сон с улыбкой до ушей, как у дурака или клоуна циркового. А утром, как проснулся, первые мгновения-то и не верилось ему, что по правде вчера все было, не привиделось. Лежал-лежал Ленька, смотрел на спящего Яшку и не выдержал наконец — забрался к нему в кровать, нырнул под одеяло, прижался к сонному всем телом. А у Яшки во сне стояло уже будь здоров, так что аж подштанники топорщились. Ленька стащил их и начал пристраиваться к заднице, пытаясь попасть куда надо. Ебаться хотелось чуть ли не до тумана в глазах, ни о чем больше Ленька думать не мог. Но не тут-то было — проснувшийся Яша ловко вывернулся, глянул с всегдашней своей усмешкой: — Сегодня, друг милый, наоборот будет. — Это как наоборот? — хрипло выдохнул Ленька. — А вот так. Становись-ка на карачки, так для первого раза сподручнее будет… Отчего-то Яшины слова совсем не возмутили Леньку. Напротив, при мысли о том, что сейчас с ним будут делать, нахлынуло такое возбуждение, что сердце чуть не выпрыгивало из груди, и Ленька едва мог дышать. Было и боязно, особенно когда Яшка вытащил скользкие пальцы и начал проталкивать внутрь головку. Тут-то Ленька и шарахнулся инстинктивно, пытаясь уйти от болезненного странного ощущения. Но Яшка даром что выглядел субтильно — Леньку с легкостью удержал, и тому оставалось только часто дышать в продавленный матрас, ощущая, как горячее и твердое, словно кол, настырно входит все глубже, растягивая и заполняя, а потом начинает двигаться туда-сюда, и Ленька, сам того не замечая, подмахивает задом и слышит, как хрипло постанывает Яшка. Леньки и в этот раз ненадолго хватило — будто вспыхнуло вдруг перед глазами, растеклась по телу горячая истомная волна и опрокинула в омут. — В Киев-то когда теперь вернешься? — спросил Ленька чуть погодя, расслабленно раскинувшись на постели возле Яши. — А чего я там забыл, в Киеве твоем? — удивленно хмыкнул тот. — В Питере скоро дела большие начнутся, глядишь, и революции дождемся. — Как же это, ты тут будешь, а я — там?.. — растерялся Ленька. — Я думал, мы с тобой теперь это… Ну, это… Зачем тогда все?.. — Поебались разок — и лямур-тужур, квартира Этингеров на Ришельевской и бабушкин кидушный кубок в придачу? — Яков усмехнулся, и Леньке отчаянно захотелось разбить в кровь эти красивые, насмешливо изогнувшиеся губы. — Зачем-зачем. Понравилось ведь тебе? — Ну, понравилось, — Ленька отвел глаза, стараясь не встречаться с насмешливым и пристальным Яшкиным взглядом. — А раз, то имейте свои возражения обратно, мейн киндер, как говорила моя незабвенная мамеле. В твоих же интересах, товарищ Леонид, потому что на днях вернется из Казани Каблуков. Он хоть и без мещанских предрассудков, а все же не любит, когда вокруг меня хвостом увиваются. — Какой Каблуков? — Мой первый любовник, — без тени смущения ответил Яков. Вечерело. Ленька, теребя в кармане пиджака скомканный платок, шагал по многолюдным питерским улицам к Таврическому саду.* Хотел он этого или нет — начиналась новая жизнь. *Таврический сад — одно из мест встречи гомосексуалов дореволюционного Петербурга.