Тайное и явное

Славка возился с дверным замком (он отчего-то начал заедать, и ключ поворачивался с трудом) и даже вздрогнул от неожиданности, когда за спиной послышался вдруг голос Навроцкого: — Добрый день, Святослав! — Здравствуйте, — пробормотал, обернувшись, Слава. Он устал, проголодался и больше всего хотел сейчас очутиться дома. — У меня разговор к вам, если позволите, — продолжал Навроцкий. — Ну... Хорошо, слушаю вас. — Видите ли, очень личный разговор, хотелось бы тет-а-тет. Я понимаю, что вы устали, — Навроцкий виновато улыбнулся и развел руками, — но, может быть, зайдем ко мне? Обещаю, что не задержу. Минут десять, не больше. Пришлось согласиться. Слава отказывать напрямую не умел и не любил, а когда приходилось все-таки, чувствовал себя очень неловко. Поднялись на пятый этаж, зашли в переднюю, и Навроцкий, плотно прикрыв дверь, сразу взял быка за рога. — Я бы хотел вас, Святослав, попросить об услуге. Мои хорошие знакомые нуждаются на один вечер в пианисте. Не бесплатно, разумеется, вам хорошо заплатят... — Что именно от меня потребуется? — Славке пришлось приложить усилия, чтобы не выдать волнения, — озвученная Навроцким сумма в три раза превосходила его обычный дневной заработок в ресторане «Эрмитаж». — Ничего сложного — создавать музыкальный фон, аккомпанировать товарищам, кто спеть пожелает. Но, — Навроцкий зачем-то понизил голос, хотя в квартире они явно были одни, — должен предупредить, что публика будет весьма... э-э-э... эксцентричная. Что-то вроде маскарада... Слава лишь пожал плечами. В «Эрмитаже» он за год подработки столько всего перевидал, что удивить его было сложно. — Значит, вы согласны? Отлично! — обрадовался Навроцкий. — Только прошу вас, давайте условимся — этот разговор и наша договоренность останутся строго между нами. — Разумеется, — Слава едва сдержал усмешку, представив на миг, как презрительно сплюнул бы Генка и недовольно поморщился Миша, узнай они, что Слава согласился играть на нэпманской вечеринке, да еще по приглашению Валентина Валентиновича. Что поделать, жизнь разводила друзей детства все дальше и дальше. Когда Навроцкий встретил Славу у парадного и провел в квартиру, там было уже шумно и многолюдно. Разудалым «Яблочком» хрипел граммофон, звенели стаканы, то и дело раздавался смех, веселые выкрики и свист. Посреди зала отплясывала странная пара — плюгавый мужичонка в нелепой оранжевой косоворотке и засаленном картузе с гренадерского сложения ярко накрашенной, цыганистой гражданкой, лихо взмахивавшей пышной цветастой юбкой. Приглядевшись, Слава с изумлением понял, что это вовсе даже не гражданка, а ряженый гражданин, нацепивший черный парик, дамские туфли на каблуках и пышную накладную грудь. Скоро ему стало ясно, что настоящих дамочек вокруг вообще нет — собравшаяся публика состояла из моряков, кто в форме, а кто и в гражданском, и их переодетых женщинами приятелей, которые смеялись пьяным хриплым смехом, курили папиросы, плясали, задирая юбки чуть не до ушей, позволяли щупать себя за ягодицы и целовать в размалеванные губы. Причем, как мог судить Слава по мелькавшим на руках «дам» татуировкам, переодетые тоже были моряками. Решив про себя ничему не удивляться, Славка с невозмутимым видом отыграл на рояле условленные два часа («В Кейптанском порту» сорвала всеобщие аплодисменты), аккуратно сложил стопкой ноты и отправился на поиски Навроцкого, чтобы получить причитающиеся деньги. Квартира оказалась по-старорежимному большой, совсем не уплотненной. В полутемный просторный холл выходило сразу несколько дверей. Славка ткнулся наугад в одну, в другую — на стук никто не ответил, изнутри слышался громкий смех, надрывался граммофон. Третья отворилась, выглянул татуированный моряк в одних подштанниках, но зато в лихо заломленной флотской бескозырке с гордой надписью «Стенька Разин». Усы тщательно напомажены и подкручены, глаза шало блестят... — Тю-ю-ю! Цыпа какая! — протянул он весело, попытавшись приобнять Славку, но тот отшатнулся в сторону, налетел в потемках на стул и наконец, чуть не упав с неожиданно подвернувшейся под ноги короткой, в три ступеньки, лесенки, ввалился на кухню. На шум обернулся кашеваривший возле плиты долговязый человек в опрятном белом переднике. — Закусить, товарищ, захотелось или ищите кого? — голос у него был мягкий, и лицо под стать — добродушное, улыбчивое. Слава кашлянул. — Мне бы Навроцкого Валентина Валентиныча. — Да вот недавно видел его... — начал повар, и в этот момент в дверь черного хода, что была здесь, на кухне, громко постучали сначала два раза, а после короткой паузы — еще один. — Обождите-ка, товарищ, пойду отворю. Он загромыхал тяжелым засовом. Старая рассохшаяся дверь широко распахнулась, и в открывшемся проеме Славка увидал двоих — моряка в бушлате и парня, неимоверно похожего на Мишу Полякова. Да нет, какое там «похожего»! Пару мгновений спустя, когда с лестницы донесся его голос, сомнения рассеялись — это и был Миша собственной персоной. Тотчас в голове завертелось: «Откуда он здесь? Зачем пришел?.. Неужели Навроцкий ему про меня сказал?» Времени на раздумья, однако, не оставалось — новоприбывшие уже входили на кухню. Славка с бешено бьющимся сердцем метнулся в коридор и, слыша знакомый голос уже буквально за спиной, рванул первую попавшуюся дверь и юркнул в темноту. Миша и его спутник прошли мимо и, судя по всему, скрылись в соседней комнате — приглушенный Мишин тенорок и густой баритон моряка раздавались теперь за стеной. Теперь было самое время выскользнуть в коридор и быстро ретироваться, и черт с ним, с Навроцким, разыскать его и получить деньги можно и завтра. Но Славка отчего-то медлил и никак не мог решиться. Глаза его постепенно привыкли к темноте, стали видны разномастные ведра и тазы у стены, полки с какими-то банками и ящиками, ветошь. Пахло пылью, прелыми мешками. Электрического освещения здесь не имелось, а единственное окно выходило не на улицу, а почему-то в соседнюю комнату. Давным-давно это окно замазали краской, но она от времени кое-где облупилась, обнажив чистое стекло. Охваченный странным непреодолимым любопытством, Славка приник к одной из прогалин, заглянул в соседнюю комнату и едва не охнул от изумления. Прямо напротив оконца маячила широченная спина моряка. Вот он рывком стянул через голову тельняшку и швырнул на стул, оставшись в чем мать родила и открыв напоказ несколько живописных татуировок, а потом потянулся к столу за какой-то жестяной коробочкой. Теперь Славке стал виден и Миша — он, тоже голый, сидел на краю кровати и что-то вполголоса говорил. — Ну что, нюхнем? — моряк вдохнул белого порошка из жестянки и передал ее Мише, который проделал тоже самое. «Вот тебе и ударник, вот тебе и секретарь учкома!» — потрясенно усмехнулся про себя Слава. Голос и внешность моряка показались ему смутно знакомыми. Где же он мог видеть этого человека, где?.. «Да это же комиссар Полевой! — мелькнуло, наконец, в голове. — Года полтора-два назад он приезжал в Москву по каким-то своим делам, и Мишка приводил его в клуб познакомить со мной, Шуркой Огуреевым и другими ребятами. Вот и татуировка на плече та самая — всадник в буденовке и с шашкой мчится навстречу восходящему солнцу, а вокруг надпись «Смерть капиталу!». Ну точно, он! И не изменился почти». Тем временем, устроившись на постели, Полевой одной рукой гонял шкурку по своему внушительных размеров члену, другой же подрачивал раскрасневшемуся Мише, который расслабленно откинулся назад и, прикрыв глаза, покусывал нижнюю губу. — Ох и хорош ты, Мишаня, — услышал Славка. Не оставалось никаких сомнений в том, чем они собирались заняться совсем скоро, но зардевшийся до самых корней волос Славка вместо того, чтобы немедленно ретироваться из этой чертовой квартиры, словно прилип к полу, окаменев, и продолжал жадно всматриваться в происходившее за стеклом. С бешено бьющимся сердцем видел он, как Полевой поставил Мишу возле стула, нагнул и начал пристраиваться, придерживая за ягодицы и водя между них напряженно подрагивающим членом. — Ебать твою, да не жмись ты, не целка, — хрипло выругался Полевой. Что-то у него не получалось. Он надавил Мише на поясницу, побуждая прогнуться сильнее (тот почти уткнулся лбом в спинку стула), несколько раз качнул бедрами и наконец с длинным гортанным возгласом подался вперед. Мишка сдавленно вскрикнул, поморщился и, оглянувшись через плечо, что-то выдохнул негромко. — Больно, Сережа... — разобрал Славка. «Отчего же не оттолкнет его, зачем терпит, раз это так неприятно?..» Полевой же продолжал торопливо, словно в спешке, с силой насаживать Мишу, так что крупные яйца тяжело шлепались о Мишкину задницу. Славка заметил, как судорожно уцепился за стул Миша, как побелели у него от напряжения костяшки пальцев и непривычно заалело ярким румянцем лицо. Зажмурившись, Миша выгибался и прерывисто постанывал, а стул качался и скрипел так сильно, словно вот-вот собирался развалиться. Мишины губы что-то лихорадочно бормотали, и Славка скорее угадал, чем услышал: — Еще... Еще... Еще... Только сейчас Славка осознал, что сам от возбуждения дышит как загнанная лошадь, что ему очень жарко, ладони вспотели, а в паху все болезненно напряжено и стоит колом. Сил бороться с самим собой у него уже не оставалось. Стянув до колен штаны и белье, Славка успел сделать лишь пару-тройку быстрых движений рукой и тут же спустил, едва не вскрикнув от острого наслаждения. Минут пять ушло у него на то, чтобы отдышаться и вытереть носовым платком вязкие белесые капли и потеки. Осторожно выглянув в коридор, Славка убедился, что рядом никого нет, выскользнул из затхлой кладовки и мгновения спустя уже сбегал вниз по черной лестнице. Множество мыслей назойливо роились в голове. Слава не знал, как ему теперь держаться с Мишей, не был уверен в том, надо ли кому-то рассказывать об увиденном сегодня или, напротив, молчать, но зато как никогда хорошо понимал сейчас смысл присказки про шило и мешок, которую так любила повторять давным-давно, еще до Октября, кухарка Глаша.