***
Сайко приходит второй день подряд. Ширазу недовольно, только для вида, возмущается и хихикает над сорочкой с кошечками, за что получает по голове. Молчать с ней не удаётся. Сайко что-то говорит про игры, злого Урие и прочие пустяки. Ширазу говорит про тренировки, мотоциклы и вкусный ужин Сассана. Это напоминает посиделки с младшей сестрой. Он умиляется, когда она засыпает, нелепо раскинув руки в стороны и улыбаясь во сне. Приходит Сайко и на следующий день, ест в кровати печенье, кукурузные палочки, конфеты, кидает обёртки на пол и играет в телефон. Ширазу наблюдает за этим, почти прожигает в ней дыру. Но терпит, ведь на лице у Сайко мечтательная улыбка до ушей, а пальцы ловко жмут на нужные кнопки. Он скрипит зубами — целенаправленное игнорирование сильно бесит. Ширазу выхватывает телефон и застывает, уставившись в экран. — Ого, во что ты тут играешь! — Он оживляется и с интересом начинает кликать по кнопкам. — Симулятор свиданий! — Я же девушка. — Сайко произносит это так серьёзно, что Ширазу моментально поворачивается к ней лицом. — Я, типа, очень романтичная и всё такое, — добавляет она, пожимая плечами. Ширазу хватается за живот, сгибаясь от смеха. Ничего более мило-нелепого, но сказанного так серьёзно, он в жизни не слышал. — Да, Йонэбаяши, ты очень романтичная. — Он искоса смотрит на её пижаму, запачканную шоколадом, которая сильно обтягивает вовсе не хрупкую девичью фигуру, а пухленькие формы, обкусанные ногти на руках, непослушные жёсткие волосы и печально вздыхает. — И женственная. Очень. — Комплимент? — Она щурит разномастные глаза и выхватывает у него телефон. — Типа, да. Сайко смеётся открыто, на выдохе, полной грудью, как могла только в далёком детстве. Ширазу улыбается, глядя на её порозовевшие щёки, и ему становится тепло. И в комнате. И не то что в комнате, а во всём доме, может, и на всей планете. Он краснеет, как первоклассник, когда эта девочка в сорочке с кошками в шутку толкает его в бок. «Девушка! В моей постели!» — Ширазу смотрит на клубок из одеяла, обречённо выдыхает и понимает, что настоящей девушкой тут и не пахнет. «Это — девушка?! — Он трясёт головой, отгоняя глупые мысли, и успокаивает себя: — Да бред какой-то». Ширазу не спрашивает, почему она сидит у него на постели, играет в любимую игрушку и ест конфеты, когда отопление в доме уже включили. Он укладывается рядом, смотрит, как Сайко ловко кликает по клавишам, затаив дыхание смотрит в экран и облизывает искусанные губы. Кто бы мог подумать, что она может быть такой спокойной, умиротворённой, милой. «Милая». — Ширазу сам в шоке от своих мыслей. — Ширагин, ты чего? — Тихий шёпот Сайко возвращает его в реальный мир. Сам того не замечая, он оказывается уже в паре сантиметров от её лица. — А? Ширазу — боже, как ему стыдно! — дотрагивается до её губ. Даже дедушку на похоронах целуют с большей нежностью. Так нелепо, неуклюже, но решительно может только он. Сайко хихикает, Ширазу краснеет, злится, подскакивает с места, собираясь сбежать и спрятаться в комнате Урие. Но Сайко хватает его за руку, дёргает со всей силы, так что он падает сверху, и прижимает к своей груди. От её волос, кожи, губ пахнет сладостями. Он просовывает руки под её спину, крепко сжимает в объятиях. Целует неумело, закрыв глаза, смущается ещё больше с каждой секундой. Сайко гладит его по спине, вдоль позвоночника и прижимается к нему жарче. Так и кричит беззвучно: «Только не отпускай!». На следующий день Сайко сталкивается с Урие на пороге. Он едва сдерживается, чтобы не засмеяться в голос над нелепым существом в одеяле, пижаме, но с босыми ногами. Ширазу качает головой и угрожающе машет кулаком за её спиной. Тут-то Урие понимает, ну, почти понимает, что всё очень серьёзно, и проходит мимо, похлопав напарника по плечу. Сайко хлопает глазами и переводит взгляд с одного на другого. Ширазу треплет её по волосам, Урие ухмыляется им вслед, и вовсе не жутко, а по-родному, хоть и немного высокомерно, но жить с этим можно. И она счастлива. Она рада всем и каждому в этом отряде, кто обратил на неё внимание.***
Сайко живёт так, как никогда прежде: смеётся от души, капризничает, радуется, не стесняется себя, своего тела, характера. Кажется, она и не жила раньше, будто бы все девятнадцать лет до этого были страшным сном, и теперь она проснулась и вздохнула полной грудью, оставив всё плохое где-то там, далеко. Словно это всё плохое случалось не с ней, что прошлого не было, а есть только сейчас, где её любят, знают, помнят.***
Все так быстро меняется, что она не успевает понять, что происходит вокруг. Кажется, только вчера они сидели за одним столом, смеялись, ссорились. А сейчас стекла розовых очков трескаются и разлетаются на части: перед ней тело Гинши, под ногами лужи крови. Теперь она чувствует чужую кровь на руках, видит заплаканное лицо Муцуки, слышит нечеловеческий крик Урие: «Ширазу, не смей умирать». «Господи, сколько крови…» — а в отражении собственное искажённое отчаянием лицо, но сказать ничего не может. Плачет, сжимает ещё тёплую ладонь Ширазу и закрывает глаза. А дальше — ад на две персоны. Похороны Ширазу, перевод Муцуки, предательство Маман. Сайко всё кажется неправильным, неестественным, ненормальным. Она будто бы вернулась назад в прошлое или вновь уснула и видит кошмар, где она и Урие — как брошенный, никому не нужный мусор, что швыряют мимо урны. Их таскают по кабинетам, полируют ими стол, а некоторые великодушно хвалят за хорошо выполненную, чёрт бы её побрал, операцию. На похоронах Акира говорит: «Не держи горе в себе», — и Сайко плачет ещё громче, надрывнее. Она вновь хочет просыпаться от громких воплей Ширазу: будить её с утра — задача не из простых, а он терпеливостью не отличался. Она хочет готовить вместе с Маман, точнее, просто вертеться рядом: она больше мешает, чем помогает. Чтобы Муцуки смущённо улыбался ей, когда их взгляды случайно пересекаются. И хочет, чтобы Урие вновь злился, вместо того чтобы прятаться в своей комнате.***
В один день Мацури говорит: «А вам никто не обещал, что дальше будет лучше», — и хочется застрелиться сразу двоим. Потому что в его словах, сказанных с пренебрежением, чистая правда, но легче от того не становится. Урие кивает в ответ, Сайко делает вид, что ничего не слышала, и украдкой смотрит на напарника. Он крепко сжимает край пиджака, а уголки его губ нервно вздрагивают. Она толкает Урие в бок: не хватало ещё драки в офисе. Но Урие, конечно, же так не сделает. Сайко, вцепившись в рукав пиджака Урие, идёт за ним по коридору CCG, прячется от взглядов, насмешек за его спиной. Ему, с виду, вообще всё равно, что происходит, комментарии проходят сквозь него. Она отцепляется и отходит в сторону. Она часто уходит куда-то без каких-либо оправданий. Он почти привык, просто смотрит ей вслед: «Его там всё равно нет, — говорит себе. — Вот же глупая Йонэбаяши». Урие это вовсе не нравится. Он даже, кажется, боится, что она ляжет в могилу рядом с Ширазу и больше не вернётся обратно, и ему придётся каждый день идти по этой дороге одному. — Идём домой, дура. — Урие не оборачивается, но вслушивается в звуки позади себя. Через несколько секунд доносятся шаркающие шаги, и почему-то становится легче. Сайко плачет всю дорогу до дома, изредка громко всхлипывает и вытирает слёзы рукавом пиджака, на пороге сразу скрывается из виду. Спустя час из комнаты Ширазу доносится шорох, и Урие, не задумываясь, открывает дверь. Но это всего лишь Сайко, которая тихо, обессиленно плачет на его постели, заматываясь в одеяла. Она кутается с головой, непонятно, то ли хочет, чтобы её не слышали, не заметили, то ли задохнуться и умереть именно тут, в этой самой комнате, насквозь пропахшей дешёвым одеколоном Ширазу. Надев наушники, Урие берёт в руки кисть и рисует, рисует, рисует. Все картины получаются яркими, цвета только солнечные, тёплые, нужные, те, которых не хватает ему сейчас. Он трёт глаза, сменяет один холст за другим, до того момента, когда в палитре остаётся один только чёрный цвет, а в плеере садятся батарейки. Он издаёт противный писк, прощально мерцает и выключается. Урие опускается на стул, прислушивается — и ничего. Вокруг просто идеальное ничего. Кончики пальцев немеют от холода, он пробирается под кожу, в лёгкие, дышать тяжелей, вздохи становятся реже и болезненней. Он почти готов рассмеяться от иронии — в доме, где никогда не было по-настоящему холодно, он замёрз.