"Правильно"

      Я один не понимал, что в этом "не так". Ведь, на мой слепой взгляд, ничего не изменилось. Эйджи держал меня за руку и клал на моё плечо голову. Он — мой друг. Я считал это нормальным. Все были заняты совершенно другим. Соревнования, тренировки: всем не до этого. Пущено на самотёк.       А я даже не знал, что это такое. Я был занят другим.       И вёл я себя так, как казалось нормальным и естественным себя вести, не задумываясь о том, что кем-то это может быть воспринято... как не нормальное. Мы много времени проводим вместе, мы многое делаем вместе, мы вместе почти всегда. Поэтому в том, что мы касаемся друг друга, нет ничего ненормального. Разве это не считается естественным итогом времяпрепровождения и симпатии?       Мы с Эйджи делали всё вместе.       В том числе вместе мы смотрели и фильмы. Фильмы, в которых держали друг друга за руки любовники, мужчины и женщины. Фильмы, в которых вот так вот, в темноте, сидя на мягком ворсе коврового покрытия с тарелкой чипсов или фруктов, смотрели кино пары. Мы с Эйджи просто смотрели всё это вместе. И мне не приходило в голову задуматься о том, что держим мы друг друга за руки так же, как это делают в фильмах. Это было кино, а мы были реальными. Мы занимались теннисом, старались побеждать в соревнованиях, мы засыпали в объятиях друг друга, вымотавшиеся после тренировок.       У нас попросту не было времени задуматься о чём-то таком.       Поэтому мы продолжали делать всё это... вместе. Пока однажды Эйджи не поцеловал меня.       Он сделал это так, словно в этом нет ничего такого. Словно это — абсолютно естественный итог того, что мы проводим время вместе и... любим друг друга. Это было сделано им так же, как и всё остальное: с той же лёгкостью он кидался в объятия, отбивал мячи, показательно дулся, смеялся или держал меня за руку. У меня в душе всё перевернулось. Я никогда и ничем не был взволнован так, как лёгкостью свершившегося.       Слишком легко. Понял ли ты, Эйджи, вообще, что означает поцелуй?       Понимал ли я, Ойши, что происходило между нами?       Только после этого случая я задумался о том, что мы держимся за руки, засыпаем в объятиях друг друга, вымотанные после тренировок, и проводим время вместе, смотря фильмы о чьей-то любви. Если Эйджи... стал так расточителен в проявлении чувств, значит, этому всему — моя вина. Я решил так и прекратил поощрять нашу физическую близость. Сам понял, и ему пытался намекнуть, что то, что мы делали — это не знаки дружбы, а знаки любви романтической. Так можно только парню и девушке. Так нельзя двум парням. Нельзя.       Всё натянулось. Как сетка, канат или струна. Между нами всё натянулось. Но со временем оба привыкли. Эйджи привык. Но не я. Мне не хватало: держать его за руку и смотреть вместе фильмы о чужой любви. Но я знал, что если мы вернёмся к тому, что делали друг с другом раньше, то кто-то снова ошибётся. Это не та любовь. Это любовь к другу и человеку, это не романтические чувства: они не могут возникать между парнями. Я знаю. Я узнавал. Мы не должны... быть вместе.       Повторял, как мантру, всякий раз, когда хотел к нему прикоснуться. И тянулось это до старшей школы. Когда мы стали реже видеться. Гораздо, гораздо реже.        — Слушай, Ойши...        — М?       Он пришёл в гости на выходные, принял душ и сейчас сидел в шортах и футболке, с полотенцем на каштановых влажных волосах, на моей кровати. Я доделывал уроки: нужно было закончить практическую по биологии.        — Давай спать вместе?       Мой карандаш замер над листом бумаги. Мысли остановились: я думал придумать оправдание отказу, что-нибудь адекватное, но внутри всё замерло. Было такое ощущение, что нервная деятельность остановилась.       Эйджи смотрел на меня. Я чувствовал синеву его глаз, не видя. Цвета глубокого моря. Он так сказал это... без ноты шутки. Без отзвука легкомыслия.        — Я... не думаю, что это — хорошая идея, — наконец выдавил я из себя.        — Потому что я поцеловал тебя?       Словно окатили ледяной водой из ведра. Он помнит. Он всё заметил, осознал и проанализировал! Он... осознал тот поцелуй.       Я чувствовал себя ужасно. Я не мог ничего сказать.        — Да... так я и думал.       На меня он не смотрел. Отвёл взгляд. Я сгорал от стыда, ненавидел себя с каждой секундой, с каждым словом Эйджи всё больше и больше. Отвернулся, зажмурился. А он говорил: что старался обернуть всё шуткой и легкомыслием. Чтобы можно было отступить. Чтобы можно было проигнорировать. Что боялся меня потерять или оттолкнуть. Что боялся, что я восприму это всерьёз, но не мог больше терпеть. А теперь я испуган, и, из-за неловкости и стеснения разорвать дружбу (Эйджи знает, что всё-таки дорог мне), я сторонюсь его. Что он знает всё. И понимает. И не может, ума не приложит, что со всем этим делать. А в конце... когда у меня не было больше сил терпеть, он сказал:        — Я люблю тебя, Ойши.        — Я тоже! — кулак заболел от того, что я ударил им по столу. — Я тоже.       Я делал неправильные вещи. Я прочитал, что парню нельзя любить парня. Поэтому я считал, что это не любовь и мы просто неправильно себя ведём. ЧЁРТА С ДВА! Мы вели себя правильно, Эйджи вёл себя правильно.       Я просто не был в силах принять.       Ведь, пока мы держали друг друга за руки, мы чувствовали себя правильно. А когда перестали, то чувство правильности ушло. Искреннее чувство правильности. Той правильности, которая "естественность". Пришло чувство того, что мы делаем "так, как надо". Другое "правильно". Не то, которое дарило нам душевный покой.       Я люблю Эйджи. Я должен был поговорить с ним раньше. Я...        — Я не должен был решать всё один. Прости.       Он тёплый.        — Мы всегда делали всё вместе.       Его руки приятные.        — Я не должен был решать за нас один.       Он целовал меня. Я целовал его в ответ.       Мы снова делали что-то вместе.       Правильно. Естественно.       И уснули в объятиях друг друга, посмотрев фильм о чьей-то любви и держась за руки.