Эй, Джуд

Старый радиоприёмник на столе шипел и потрескивал в безнадёжной схватке с атмосферными помехами. Небо за окном было хмурым, собиралась гроза, и голос диктора новостей был уже едва слышен за треском и визгом. Бобби покрутил тумблер на боку приёмника в поисках других станций. Громкое шипение вдруг сменилось гитарными аккордами. Бобби улыбнулся. Эту песню он узнал мгновенно. Его любимая пластинка из папиной коллекции, в детстве он заслушивал её до дыр. «Эй, Джуд, не грусти», — пел из динамика знакомый голос, и Бобби стал тихонько подпевать, надеясь, что его никто не слышит. — «Спой эту печальную песню чуточку веселее». Свист ветра за окном сменился стуком капель по подоконнику, и шум проливного дождя заглушил все звуки. Бобби повернул ручку громкости, чтобы музыку опять стало слышно. «Впусти эту песню в своё сердце, тогда ты сможешь её изменить…» Приёмник трещал, как костёр с сырыми дровами, временами заглушая даже голос исполнителя, а Бобби тихонько пел, глядя в окно, на потоки дождевой воды на стекле. В оконном отражении зелёный огонёк сменился жёлтым — ошейник почуял сильную эмоцию. Бобби кивнул своему отражению, но не замолчал. Лёгкая грусть и ностальгия были в рамках допустимого, он уже не раз имел возможность это проверить. Как всякий хищник в Зверополисе, он досконально знал длину своего невидимого поводка. «И не бойся отступить, почувствовав боль, не нужно взваливать на свои плечи весь мир…» Хорошая старая песня. Бобби Кэтмулл пел, музыка сливалась с шумом дождя, и казалось, что прошлое никуда не ушло, что оно здесь, достаточно только протянуть лапу. Образы и события всплывали из глубин сознания сами собой, непроизвольно, и Бобби сам не заметил, как погрузился в воспоминания. Он всегда хотел стать музыкантом, всегда, сколько себя помнил. Дома, в Малых Норках, у отца была огромная коллекция виниловых пластинок и старенький проигрыватель для них — отец упорно отказывался от более современных технологий, полностью пропустив эпоху кассет и компакт-дисков. Только получив в подарок на юбилей новенький айКэррот, он начал осторожно изучать рынок цифровой звукозаписи, но даже тогда любимым источником музыки для него всё равно оставались развалы старых пластинок рядом с книжным рынком. Там по выходным собирались такие же, как он, пожилые меломаны, верные своей эпохе. Бобби хорошо помнил, как приходил туда вместе с отцом, и как удивился тогда, что почти все, кого он там видел, были хищниками. Медведи, лисы, койоты — добрая половина всех хищников Малых Норок, по крайней мере, её старшее поколение. Тогда Бобби решил, что это просто городская традиция, что-то вроде неформального клуба. Только много позже, получив собственный ошейник, он понял правду. Это была их безнадёжная и отчаянная попытка вернуться в прошлое, в давно ушедшую молодость, когда электрошоковых ошейников ещё не существовало, и мир был совсем другим. Был ли он лучше? Вряд ли. Бобби достаточно хорошо знал историю, чтобы не испытывать иллюзий на этот счёт. Но старики всё равно собирались по выходным на маленьком рынке, обменивались своими выцветшими и исцарапанными сокровищами, слушали музыку, и ошейники их мерцали жёлтыми огоньками. Тогда Бобби решил, что он сам тоже хочет научиться играть, хочет выражать музыкой свои чувства, хочет прославиться на весь мир. С тех пор многое изменилось в его жизни, но любовь к музыке осталась. Пожалуй, только она одна в нём и осталась неизменной с тех далёких времён. — Знаете, инспектор Хоппс, а про вас вчера по радио песню передавали. Крольчиха за письменным столом даже не подняла глаз от бумаг, только досадливо дёрнула ухом. — Бобби, мы с тобой знакомы с младшей школы. Я тысячу раз просила не называть меня по фамилии… Она дописала строчку, взглянула на монитор компьютера, потом перевела взгляд на собеседника, и он сразу увидел в её глазах холод. — Заряд аккумулятора ниже расчётного на три процента. В чём дело, Кэтмулл, ты с кем-то подрался? Бобби нервно почесал шею. Толстый чёрный провод уходил от его ошейника куда-то в недра компьютера, и Джуди Хоппс сверяла показания куда более тщательно, чем ему бы хотелось. На чёрном рынке можно было купить зарядное устройство, которое подойдёт к хитрым разъёмам на ошейнике, и у Бобби хранилось такое дома, он отдал за него чёртову прорву денег — и опять не рассчитал время заряда, прежде чем идти на встречу со своим инспектором. Проклятье. Нужно быть аккуратнее. Следующая проверка должна пройти как по маслу, иначе он начнёт вызывать подозрения. — Нет, ну что вы, инспектор. Просто посмотрел на днях грустное кино. Расстроился сильнее, чем рассчитывал, и был за это наказан. — Что за кино? Крольчиха застучала по клавиатуре; Бобби почти не сомневался, что на экране перед ней уже появился список запрещённых для хищников фильмов и книг. Не хватало только угодить в расследование цензурного комитета, это может сильно всё усложнить. Надо как-нибудь убедительно соврать… — Историческое, про древний Зверополис. Называется «Король Лев». Старый фильм, но в Интернете хвалили… Джуди вбила название в форму поиска, взглянула на результат, вздохнула и покачала головой. — Бобби, ты же знаешь правила. Хищникам противопоказаны сильные эмоции, вам нельзя к ним привыкать. А этот фильм в группе риска, ты мог сам в этом легко убедиться, если бы проверил его на сайте полиции. Крольчиха посмотрела Бобби в глаза. Её взгляд был строгим и недовольным, но подозрительности в нём не было. Бобби несколько раз моргнул, старательно пытаясь скрыть облегчение. — Ты понимаешь, почему мне пришлось заострить на этом твоё внимание, Бобби? — Да, инспектор. Извините, инспектор. Я постараюсь, чтобы это больше не повторилось. — Постарайся, — кивнула крольчиха и сразу же снова уткнулась в бумаги. — Больше я тебя не задерживаю. Аккумулятор дозарядишь в комнате 201, я сейчас сообщу дежурному. Закон также обязывает меня напомнить, что полностью разряженный аккумулятор ошейника является основанием для ареста на срок от пятнадцати до тридцати суток и штрафа… Крольчиха монотонно проговаривала вслух пункты закона, как делала это каждый день с другими своими подопечными, и мысли её, судя по всему, были уже где-то далеко. Бобби отстегнул провод от ошейника и встал, чтобы уйти, но что-то заставило его напоследок обернуться. — Скажите, инспектор Хоппс, а вы сами смотрели этот фильм? Джуди даже не подняла глаз от документов. — У меня обычно нет времени смотреть кино. Удачного дня, Бобби. Увидимся через месяц. Бобби развернулся, вышел из кабинета и аккуратно прикрыл дверь. Прислонился затылком к стене, закрыв глаза, и медленно выдохнул, не разжимая зубов. Он чувствовал, как колотится его сердце. Ошейник сейчас наверняка мигает жёлтым огоньком. Пронесло. Многолетняя привычка всегда сдерживать свои эмоции наконец-то ему пригодилась. Инспектор Хоппс ничего не заподозрила. Его маленький секрет так и остался секретом; и Бобби вдруг почувствовал, что улыбается. Широко, во всю пасть, как не улыбался уже чертовски давно. Комната 201 оказалась пуста. Бобби был здесь множество раз и хорошо знал её устройство: ряды жёстких неудобных сидений, как в зале ожидания на вокзале, торчащие из стены провода зарядных устройств, стойка дежурного офицера. Сейчас даже она пустовала: дежурный куда-то ушёл по своим делам. Несколько камер наблюдения под потолком продолжали следить за пустой комнатой, шумели машины за приоткрытым окном. Бобби подошёл к ближайшему сиденью, положил на него свой футляр от скрипки, раскрыл его. Изящные изгибы инструмента казались чужеродными в этом здании, забитом под завязку холодной рациональностью. В мире, где ни у кого нет времени смотреть кино, откуда возьмутся ценители хорошей музыки? Бобби подключил к ошейнику провод зарядного устройства, потом взял в лапу скрипку и осторожно приложил её к плечу. Ему ещё не доводилось играть здесь, в полицейском участке, но почему бы и нет? Он никому не помешает. Это здание строилось с расчётом на шумные допросы, так что звукоизоляция тут прекрасная. Немного расслабиться после всех недавних переживаний — пожалуй, это как раз то, что ему сейчас нужно. Бобби прикрыл глаза, и смычок осторожно коснулся струн. Первые аккорды «токкаты и фуги ре минор», самые нежные и выразительные… Бобби играл, осторожно перебирая струны, постепенно отрешаясь от мира вокруг, забывая о том, где он и что с ним. Подобным образом он иногда чувствовал себя на репетициях, когда удавалось выбросить из головы все текущие заботы. Странно, что это ощущение так легко пришло сейчас, в самый неожиданный момент. Бобби полностью сосредоточился на музыке. Не было больше Зверополиса, суеты, вечно куда-то спешащих толп, навязчивой полиции, въедливой крольчихи-инспекторши, не было проводов и электродов, ставших нервами и мышцами этого безумного города; остались только звуки, сложенные в идеальную мелодию почти две сотни лет назад. Только чувства, которые будут жить вечно, эта музыка будет пробуждать их до скончания времён… Мелодия перешла к коде, смычок в лапах скользил, как будто получив собственную жизнь. Все переживания, всё нервное напряжение последних дней вылились в эту музыку, Бобби играл как никогда раньше, и казалось, что скрипка сама выводит ноты, а он лишь с трудом поспевает за ней. Постоянная зажатость, вечная слежка за самим собой, рефлекторный контроль чувств и эмоций — всё это снесло внезапной волной чего-то невыразимого, яркого, идущего из самых глубин души. Бобби плыл в потоках звуков, и упоительное ощущение полной внутренней свободы придавало этим звукам особенный смысл — яркий, как вспышка прожектора, и понятный только ему одному. Момент полного катарсиса. То, ради чего музыканты вообще выходят на сцену. Удар тока мгновенно вышвырнул Бобби обратно в реальный мир. Морду рефлекторно перекосило от боли. Смычок выпал из лапы и заскользил по гладкому кафельному полу. Внезапно наступившая тишина казалась неестественной, грубой, как фальшивая нота. В отражении на противоположной стене Бобби успел заметить ярко-красный огонёк на своём ошейнике. Не уследил за собой. Снова слишком увлёкся и забыл о правилах. Дьявол! Бобби чертыхнулся, рефлекторно поглаживая шею. Он знал, что боль окончательно пройдёт только через десять-пятнадцать минут, и остаётся лишь терпеть, проклиная себя за потерю самоконтроля. Бобби нагнулся, чтобы поднять упавший смычок, и только теперь заметил, что в комнате он больше не один. Рядом с входной дверью сидела пятнистая пантера в джинсах и футболке и заворожённо смотрела на него широко распахнутыми глазами. Бобби рефлекторно замер, как будто его поймали на чём-то постыдном. Наверное, в этот момент он выглядел очень глупо. — Чувак, это было охренительно! Пантера выдернула провод из разъёма на своём ошейнике, длинным прыжком преодолела комнату, подхватила с пола смычок и протянула его Бобби — всё это единым плавным движением, полным одновременно изящества и силы. Взгляд Бобби зацепился за уши пантеры: на них был выбрит какой-то сложный узор, в который вплетались несколько колец и цепочек. Бобби моргнул и опустил взгляд. Большие жёлтые глаза глядели на него в упор. — Меня зовут Хлоя. И я хочу знать о тебе всё. Они сидели на лавочке в парке и смотрели на закат над заливом. Бобби чувствовал себя удивительно умиротворённым. Они болтали с Хлоей обо всём на свете, весь день пролетел совершенно незаметно. В полицейском участке, пока заряжались их ошейники, он рассказал немного о себе, потом наступила очередь Хлои, а потом они отправились гулять по городу, обсуждая всё подряд: музыку, книги, неожиданно найденных общих знакомых, недавние телесериалы, путешествия, потом опять музыку… Хлоя отлично разбиралась в музыке того типа, о которой пишут в журналах вроде «Роллинг стоун», но вот в классике не понимала почти ничего, и у них вышел жаркий спор о жанрах и стилях. Хлоя очень эмоционально спорила, злилась, оживлённо жестикулировала, и Бобби несколько раз казалось, что её ошейник вот-вот сработает от переизбытка эмоций. Она была совсем не похожа на других знакомых ему хищников — спокойных и меланхоличных в силу многолетней привычки. Кажется, она всё время стояла на самой грани, и ему это чертовски нравилось. — И всё-таки я не понимаю одного, Бобби. Вот ты говоришь, что в классической музыке полно чувств и эмоций, если правильно её исполнять. Чёрт, да я сама это видела, когда ты играл там, в участке. Но как ты можешь её играть с чувством, если тебя каждый раз от этого бьёт током? Классика потому и осталась в прошлом, что теперь играть её нормально могут только травоядные, а они в музыке вообще ни шиша не понимают. — Хлоя, ты опять преувеличиваешь. Среди травоядных много отличных музыкантов, у нас в консерватории все преподаватели были травоядными. — Ну ещё бы, кто бы взял туда на работу хищника… — Давай не будем опять начинать об этом спорить. Но ты права, конечно, играть классику как следует хищники уже не могут. Нас учили играть механически, без эмоций, но когда хотя бы раз почувствуешь, что это такое — сыграть по-настоящему, без контроля, вложить в это всю душу, по-другому уже не получается… Бобби резко замолчал, внезапно спохватившись. Проболтался. Заметила? Не заметила? Только бы не заметила, как можно так глупо проколоться! Заметила. Глаза Хлои расширились от внезапного понимания, она схватила его за рубашку и резко притянула к себе. Он почувствовал запах её духов, шерсть вдруг встала дыбом, когда она зашептала ему прямо в ухо, прильнув вплотную. — Без контроля? Ты нашёл способ отключить ошейник. Ты нашёл способ отключить ошейник, Бобби! И ты используешь это, чтобы играть музыку?! Она встряхнула его, как куклу, и он вдруг почувствовал, насколько она на самом деле сильна. Настоящий хищник, яростный и опасный. Он почувствовал испуг напополам с возбуждением. Это было так необычно и так… Интригующе приятно. Бобби тряхнул головой, стараясь привести мысли в порядок. Его секрет раскрыт, ему нужно как-то выкручиваться. — Тише. Тише, Хлоя, ради бога, тебя может кто-нибудь услышать. Чёрт, я слишком много болтаю. Не выдавай меня, пожалуйста. Я всё тебе расскажу. Всё объясню. Только не выдавай меня. Прошу тебя. Самовольное отключение ошейника — слишком серьёзное преступление, это много лет тюрьмы. Чего ты хочешь? Я всё сделаю, всё. — Выдать тебя? Хлоя вдруг улыбнулась, и в этой улыбке было слишком много зубов. Это был настоящий охотничий оскал, из тех, что сразу внушают травоядным инстинктивный ужас. — Нет, Бобби. Если ты расскажешь мне, как это сделать, я буду защищать тебя любой ценой. Любыми средствами. Всему миру глотку перегрызу, если кто-нибудь рискнёт тебя тронуть. Я ради этой тайны готова на всё. Бобби моргнул. — Но… Зачем, что ты будешь с ней делать? Ты же не собираешься… Убить кого-нибудь или что-то в таком духе? У ошейников есть смысл, они были придуманы не просто так… — Вот ты, Бобби, получаешь разряд, когда играешь музыку от всей души. Потому что не можешь себя сдерживать. А у меня тоже есть похожий недостаток. Те таблетки, которые нам выдают в полиции, которые должны приглушать эмоции при занятиях сексом — они на меня не действуют. Индивидуальная непереносимость. Бобби почувствовал, что его уши стремительно краснеют. — И каждый раз, каждый раз, когда я нахожу нормального парня, и дело доходит до постели, всё всегда заканчивается одинаково. Разряд в самый жаркий момент, когда уже невозможно остановиться. Знал бы ты, как это больно. Шея горит, слёзы невозможно остановить, и это не прекращается, удовольствие превращается в пытку, и парень потом сбегает в ужасе, а я опять иду в полицию к этой чёртовой крольчихе, потому что заряд батареи на красной границе… Если можно этого избежать, если можно наконец как следует потрахаться без этого пыточного инструмента… Бобби, слушай меня внимательно. Я не остановлюсь ни перед чем — ни перед чем, клянусь тебе — чтобы это заполучить. Бобби готов был провалиться сквозь землю от смущения. Он несколько раз вдохнул полной грудью, собирая вместе разбежавшиеся мысли. Его взгляд был направлен в землю, под ноги, он был не в силах взглянуть на Хлою. Внезапно он почувствовал, как её лапа коснулась его макушки и взъерошила мех, и это ощущение неожиданно успокоило его. Он поднял голову и вдруг увидел слёзы в её глазах. — Прости, Бобби. Мне следовало предупредить тебя об этом раньше. Но мне никогда не хватает духу сказать прямо… Крупная слеза скатилась по её щеке, и ошейник вдруг замигал красным огоньком и разразился резким стрёкотом. Хлоя дёрнулась от удара током. Бобби рефлекторно обнял её и почувствовал, что она дрожит всем телом. — Ну-ну, Хлоя. Всё будет хорошо. Не плачь. Хищники не плачут. Для нас это слишком больно. Дверь подвала была тяжёлой, металлической, закрытой на несколько мощных замков. Бобби долго звенел ключами, отпирая. Хлоя с интересом оглядывалась вокруг. — Ты что, здесь и живёшь? — Нет, мы с приятелями используем это помещение для репетиций. Тут отличная звукоизоляция, можно играть даже посреди ночи, и никто ничего не услышит. Сегодня тут никого нет, у нас есть расписание, чтобы не мешать друг другу. В моей квартире слишком тонкие стены, соседям всё отлично слышно. — И ты тут хранишь… Ну, то, о чём мы говорили? — Да. Тут храню, тут и использую, не дома же мне играть. Не волнуйся, всё достаточно надёжно спрятано, мои друзья ничего не знают. Дверь наконец открылась, и они вошли. Бобби щёлкнул выключателем, и помещение залил яркий свет. Обшарпанные бетонные стены, вдоль которых на полках сложены музыкальные инструменты и всякий хлам, оставшийся от прежних арендаторов. Пыльная лампа дневного света, оплетённая паутиной. Несколько маленьких окошек под самым потолком завешены плотной тканью. Спартанская обстановка. Хлоя одобрительно кивнула и закрыла за собой входную дверь. — Мне нравится. Я в похожем месте прожила два года. Никому нет дела до таких вот укромных нор, тут можно делать всё, что только пожелаешь… Ну, показывай, показывай скорее! Бобби снял с полки большую картонную коробку, заполненную проводами и старыми микросхемами, и принялся в ней рыться. — Я сразу понял, что в механизм ошейника влезть не получится. Там всё слишком хорошо защищено от взлома, они знали, что найдутся желающие покопаться в его начинке. Хлоя кивнула. Она тоже знала об этом, знала даже слишком хорошо. — Но вот электроды, с которых идёт разряд, — до них можно добраться, если аккуратно работать инструментами под ошейником. Остановить разряд нельзя, но можно его перенаправить. Бобби извлёк из ящика несколько проводов, отвёртку и моток монтажной изоленты. — Одним концом провод крепится к ошейнику, другим к заземлению электросети, и в итоге разряд так и не доходит до твоей шеи. Конечно, аккумулятор ошейника быстро садится, и это проблема, но ты ничего не чувствуешь. Можно делать всё, что угодно. Смотреть запрещённые фильмы, играть на скрипке, в общем, всё, что в голову взбредёт. — А секс? Неужели тебе никогда не хотелось попробовать заняться сексом с отключённым ошейником? — Ну… — Бобби смутился, но постарался глядеть прямо и по возможности не краснеть. — Мне всё-таки не кажется, что секс — это что-то настолько важное, чтобы ради него так рисковать. — Ах вот оно что. Ну конечно же. — Хлоя покачала головой. — Ты же всю жизнь принимал эти дурацкие таблетки, ты же понятия не имеешь, что это такое — заниматься сексом по-настоящему. Она вдруг улыбнулась, прильнула к Бобби и провела языком по его шее, от ошейника и выше, до самого уха. Бобби замер, чувствуя, как его сердце колотится, и его охватывает возбуждение. Это было совсем не похоже на то, к чему он привык. Секс в его понимании был приятным, но не слишком увлекательным процессом, куда менее захватывающим, чем просмотр хорошего фильма. Похоже, сегодня ему предстоит изменить своё мнение по этому поводу. — Хлоя… Погоди минутку, сначала надо подключить провода… Хлоя низко зарычала и легонько прикусила его за ухо, и он вдруг почувствовал острое желание сорвать с неё одежду немедленно, прямо сейчас, без всяких приготовлений и манипуляций с проводами. Потребовалось чудовищное усилие воли, чтобы удержать себя в руках. — Спокойно… Спокойно… Ещё рано. Не спеши. Сейчас. Сейчас всё будет. Провода в лапах дрожали, Бобби понадобилось несколько раз вдохнуть и выдохнуть, чтобы немного успокоиться. Член продолжал стоять, как стальная колонна, но по крайней мере какое-то подобие способности рационально мыслить опять к нему вернулось. Бобби протянул лапу к ошейнику Хлои, но она вдруг отступила на шаг назад и резким движением стащила через голову футболку, и Бобби снова замер, не в состоянии оторвать взгляд от её груди. — Я решила, что со всеми этими проводами раздеваться потом будет неудобно. Верно, Бобби? Она улыбнулась, облизнула губы, и Бобби понял, что он больше не может себя контролировать. Он прыгнул вперёд, отшвырнув инструменты в сторону, и впился в неё поцелуем. Язык коснулся её языка, и в этом прикосновении было больше электричества, чем во всех ошейниках мира, вместе взятых. Он обнял её, лапы скользили по спине, бокам, бёдрам, по основанию хвоста, и Бобби потерял всякую способность связно мыслить, ему хотелось продолжения, прямо сейчас, к чёрту таблетки, к чёрту провода, к чёрту весь мир, только одно, немедленно, Хлоя, ему нужна Хлоя, вся, целиком, её запах, шелковистый мех, горячее дыхание, её возбуждение, вкус которого он чувствовал на языке, её гибкое стройное тело, он хочет её, как же он хочет её прямо сейчас! Ошейник затрещал, и резкий удар тока привёл Бобби в чувство. Он сделал шаг назад. И он, и Хлоя тяжело дышали. Это было… Это было нечто. С ним никогда ничего подобного не случалось. Вот, значит, как оно — без таблеток. И это только самое начало. Бобби потёр шею, потом повернулся и поднял с пола свои инструменты. Он доведёт это дело до конца. Хлоя была совершенно права. Ради такого можно пойти на что угодно. Крепление провода на ошейнике Хлои было замотано в несколько слоёв синей изолентой, конструкция выглядела чужеродной и странной. Бобби знал, что его ошейник сейчас выглядит точно так же. Провода чёрными змеями уходили к раскрытому электрощитку. Всё было готово, и теперь его охватила неожиданная робость. Первое возбуждение схлынуло. Он аккуратно снял рубашку, медленно расстёгивая каждую пуговицу. Он понимал, что тянет время, но ничего не мог с собой поделать. Хлоя выжидательно смотрела на него, и Бобби опять залюбовался её точёной фигурой. Она явно уделяет спорту куда больше времени, чем он, ему следовало бы тоже следить за собой. Он понимал, что вряд ли сейчас выглядит настолько же притягательно в её глазах. Всё, с завтрашнего дня — ежедневные пробежки, спортзал, теперь ему есть ради чего стремиться к хорошему внешнему виду. Бобби неуверенно облизнулся и сделал шаг вперёд. Хлоя мягко улыбнулась и протянула к нему лапу. — Не волнуйся, большой мальчик. В определённом смысле это для тебя первый раз, все волнуются в первый раз. Бобби почувствовал, что его уши опять краснеют. — Эй, я регулярно занимаюсь сексом с семнадцати лет, не надо тут делать из меня… — Ну какой же это был секс. Так, бледная тень. Вот сейчас ты узнаешь, что такое секс на самом деле. Иди ко мне. Давай, не стесняйся. Бобби сделал ещё шаг вперёд, осторожно положил лапу ей на плечо. Лапа скользнула ниже, Хлоя одобрительно улыбнулась, обхватила его лапу своей и направила к груди. Бобби почувствовал, что его опять охватывает возбуждение, такое же, как несколько минут назад, когда он впервые её поцеловал. Он обнял Хлою — осторожно, но сильно, прижался к ней всем телом, и её лапы заскользили по его спине, когти проникли под слой меха и мягко царапнули кожу. Он вздрогнул, это было чем-то похоже на удар током от ошейника, но совсем иначе, непередаваемо приятно. Её глаза были совсем рядом, пасть приоткрыта, и он осторожно коснулся языком её губ. Она с силой притянула его к себе, приникла губами к его губам, их языки соприкоснулись, и Бобби снова потерял счёт времени. Лапы скользили по изгибам её тела, изучали, исследовали, гладили — сами собой, он был над ними не властен в этот момент. Он почувствовал, что её лапы спустились ниже, что она возится с пуговицей на его брюках. Левой лапой он расстегнул её джинсы, и они скользнули вниз, на пыльный линолеум пола. Не отрываясь друг от друга, они стянули друг с друга нижнее бельё и остались голышом. Бобби почувствовал, что его член касается её меха, и от этого прикосновения стук крови в ушах стал громким, как барабанный бой. Её ошейник затрещал, Хлоя рефлекторно прикрыла глаза, а потом широко раскрыла их, осознавая, что удара нет, что устройство работает как надо, защищая её от привычной боли. Она с рычанием толкнула Бобби, и он опустился на пол, прямо на разбросанную одежду, а она опустилась следом, и ловкие пальцы направились к его паху. Каждое касание было как вспышка, как молния во время грозы — яркая, сильная, но никакой боли, больше никакой боли, только радость, и счастье, и непередаваемое блаженство, и это блаженство перешло всякие мыслимые границы, когда она осторожно придвинулась к нему бёдрами, и его напряжённый член вошёл в неё. Она выгнулась всем телом и зарычала от удовольствия, и Бобби понял, что задыхается, что он не в силах вместить весь тот восторг, весь экстаз, который он ощутил. Бобби начал двигаться, давно привычные движения вперёд и назад, но ощущения были настолько сильнее, настолько ярче того, к чему он давно привык, что эти воспоминания показались ему чем-то непередаваемо далёким, неудачной шуткой о его прежней жизни, которая была всего лишь тенью. Их ошейники трещали, не переставая, и горели красными светодиодами, и сейчас, впервые за всю свою жизнь, ему было на это наплевать. Её хвост мотался в воздухе туда-сюда, когти царапали его плечи и спину, и он тонул в этом потоке счастья, которое не смог бы выразить ни словами, ни музыкой — ничем, для такого не может быть придумано слов или звуков. Он продолжал двигаться, ещё — и ещё, и ещё, и каждое движение было ещё лучше, ещё приятнее, и он утонул в этом ощущении, отдавая ему всего себя. Тяжёлое дыхание Хлои шевелило шерсть на его морде, и он вдруг понял, что никогда, ни за что, не смог бы от этого отказаться, променять на что-либо, вернуться к прежней жизни, где для подобного не было места. А потом последние мысли исчезли, и остались только движение, и дыхание, и резкий запах разгорячённой женщины, и весь мир вдруг вспыхнул в огне и утонул, утягивая Бобби за собой. Они сидели у маленькой электроплиты и неторопливо пили чай. Бобби улыбался. Он покосился на Хлою: на её морде тоже была улыбка. Бобби обнял её и осторожно поцеловал, стараясь при этом не расплескать чай из металлической кружки. Она ответила на его поцелуй — мягко и нежно, уже без жадного вожделения. У них обоих больше не оставалось сил после этих трёх долгих и безумных вспышек страсти, и сейчас они просто удовлетворённо отдыхали. Где-то там, за окном, едва слышно шумел Зверополис, но им не было до него никакого дела. Пусть полиция придумывает запреты и правила, их никакие запреты больше никогда не смогут остановить. — Ну что, Бобби, теперь ты понимаешь? — О да. — Он отхлебнул чай и откинулся на спинку стула. — Теперь я понимаю. Но как они могли? Как они могли отнять у нас… Это? Разве хоть что-то на свете может стать достойной причиной? — Не знаю. — Она вздохнула. — До ошейников в Зверополисе действительно были непростые времена. Насилие, постоянные убийства, страх… Наверное, они хотели как лучше, когда придумывали всё это. Просто не учли последствия. Не поняли, что отнимают у нас больше, чем можно отнять у разумного зверя. Может, когда-нибудь они поймут? Может быть, мы когда-нибудь сумеем их убедить? Как ты думаешь? — Сложно сказать. Нас слишком мало. Хищников в Зверополисе всего десять процентов населения, большинство всегда будет против… Откуда-то из глубины комнаты вдруг пиликнул телефон. Бобби встал, подошёл к разбросанной по полу одежде, нашарил свой телефон в кармане брюк. Не мешало бы одеться, кстати, а то он так и ходит голышом… Он взглянул на экран телефона и резко клацнул зубами. Шерсть на загривке начала подыматься дыбом от ужаса. — В чём дело? Что-то случилось? — СМС от инспектора Хоппс. Она хочет нас видеть. Завтра. — Вот срань! Она откуда-то узнала? — Похоже на то. Должно быть, следила за нами. Чёрт. Что делать? Попытаться убежать? — Мы оба знаем, что это бесполезно. Скрываться в Зверополисе от полиции? Номера ошейников выдадут нас сразу же, первый же патруль нас раскроет. Хлоя скрипнула зубами, на её морде была мрачная решимость. — Может, можно её подкупить? Или запугать? — Подкупить инспектора Хоппс? Хлоя, я знаю её много лет. Более неподкупного, более твердолобого полицейского не найдётся во всём городе. Если эта крольчиха берётся за что-то, она никогда не отступит. — Что же нам делать? Оба помолчали. Потом Бобби поднял голову. — Встреча назначена в кафе, не в участке. Значит, у неё ещё нет точных доказательств. Иначе она прислала бы спецназ прямо сюда, и нас уже выводили бы в наручниках. Она блефует. Пытается взять нас на слабо. — Ты уверен? — Нет. Но это наш лучший шанс. Если мы спрячем как следует все улики и будем всё отрицать, убедительно сыграем невинных болванов, может быть, у нас будет шанс выкрутиться. Хлоя встала, подошла к Бобби, обняла его и крепко поцеловала. — Хорошо, родной. Мы попробуем. Запомни одно: что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой. Я никогда тебя не брошу. Никогда. Маленькое кафе рядом с полицейским участком пустовало в этот ранний час. Антилопа за стойкой протирала стаканы, о чём-то еле слышно бубнил телевизор. Бобби вдруг заметил в углу кафе старый музыкальный автомат и направился к нему. Может быть, это их последний день на свободе. Тогда пусть в нём найдётся место музыке. Жалеть не о чем, вчерашний вечер был лучшим в его жизни, и он ни за что бы его не променял на что угодно ещё, и всё равно ему было грустно. Бобби забросил монету в щель автомата, палец замер над панелью, выбирая песню. Бобби вдруг усмехнулся и нажал одну из кнопок. Гитарные аккорды поплыли над столиками кафе, и печальная старая песня заиграла, может быть, в последний раз. «Эй, Джуд», — начал напевать Бобби, возвращаясь к столику. Сейчас он больше не беспокоился о том, что его пение кто-то может услышать. — «Не грусти…» Дверь кафе открылась, и вошёл упитанный гепард в полицейской форме. Он взглянул на столик, за которым сидели Бобби и Хлоя, и целенаправленно направился к нему. — Здравствуйте, ребятки. Меня зовут Бен Когтяузер. Можно присесть? Бобби кивнул и молча подвинулся. Хлоя смотрела на гепарда с сомнением и испугом. — Я убедил нашу дорогую Джуди передать ваше дело мне. Удачное совпадение: ей как раз поручили более срочную задачу. Убийство в подпольном парке развлечений «Дикие времена». Не доводилось там бывать? Бобби молча помотал головой. — Зря, зря. Очень приятное было место, мне всегда нравилось. Жаль, что теперь его закроют. Если уж наша Джуди находит нарушение закона, она ни перед чем не остановится, чтобы его пресечь. Никаких компромиссов, никогда. А я вот считаю, для компромисса всегда найдётся место. Способность договариваться — это то, что отличает нас от наших диких предков. Как ты полагаешь, Бобби? Когтяузер повернулся к Бобби, и тот вдруг заметил на ошейнике полицейского несколько царапин — следы от отвёртки — и маленький обрывок синей монтажной изоленты. Бобби моргнул, и внезапная надежда заполнила его сердце, заставив его биться быстрей. Когтяузер кивнул, ему не нужно было ничего объяснять. Потом вдруг улыбнулся, задумчиво глядя в окно. — Отличная песня. Знаете слова? Давайте хором подпоём. Это была одна из моих любимых пластинок в отцовской коллекции. Бобби и Хлоя взглянули друг на друга с изумлением и радостью. Синхронно улыбнулись друг другу. И все трое начали петь, повторяя давным-давно знакомые слова. «На-на-на-нананана, эй, Джуд… Эй, Джуд».