Подарки

1.

       Номер Двести Сорок не может считать дни. Чтобы что-то сосчитать, нужна начальная точка отсчёта, которой у него нет. Время определить тяжело — окон и часов нет, так же как смысла ждать завтра.        Ему кажется, что в Кокурии вообще нет смысла считать дни.

1.1

      Когда Он впервые приходит в камеру, Номер Двести Сорок понимает, что сейчас лучше молчать и желательно не дышать — больно гость серьёзный. Но выглядит он интересно. Наверное, потому что Номер Двести Сорок впервые видит человека, чьё лицо не скрыто под врачебной маской. А на языке вертятся десятки вопросов, но он молчит: невежливо обратиться, не зная имени. Взгляд цепляется за бейджик, болтающийся на шее гостя. Яркий свет отблескивает от пластикового покрытия, не даёт разобрать иероглифы.        Номеру Двести Сорок приходится склонить голову вбок, чтобы прочитать имя.       — С этого дня я буду за тобой присматривать. — Его голос хорошо поставлен, твёрдый, уверенный, но эхо от кафельных стен придаёт устрашающий эффект. — Меня зовут…        — Арима Кишо, — едва слышно шепчет Номер Двести Сорок и радостно улыбается удачной затее, а потом сразу же отворачивается, постыдившись своей пылкости. — Простите, не удержался.       Арима не отвечает, смотрит на него несколько секунд, после чего достаёт из кейса книгу в чёрной обложке и протягивает. Номер Двести Сорок растерянно смотрит на неё, потом на гостя, мало понимая, что от него требуется. Догадывается, но не может поверить в такую доброту.       — Я, как понимаю, читать ты умеешь. — Арима мягко намекает. — Понадобится — принесу ещё.       Номер Двести Сорок нерешительно дотрагивается до книги, гладит кончиками пальцев впалые иероглифы на обложке — старая, непонятно откуда взявшаяся привычка. Слегка царапает чёрными ногтями переплёт и жадно втягивает воздух. Запах страниц ему очень нравится.       — Спасибо. — Он готов повторить это ещё десяток раз, но гость вряд ли оценит.       Арима смотрит на него с какой-то отстранённой жалостью. Так смотрят на бездомное животное: вроде бы жалко и хочется погладить, но вдруг укусит. Сев на одинокий стул около постели, он вытаскивает папку с бумагами и медленно перелистывает станицы, изредка делая пометки.       — Что вы там пишете? — любопытно спрашивает Номер Двести Сорок, продолжая прижимать книгу к груди. Боится выпустить из рук, хотя отнимать её никто не собирается.       — Стандартные вопросы по твоему реабилитационному курсу. Изменения в поведении, коммуникабельность, обучаемость, концентрация внимания, физические изменения.       Переваривая его слова, Номер Двести Сорок замирает и утыкается взглядом в пол. Через минуту он совсем тихо смеётся. Арима хмуро смотрит на него, не понимая такой реакции.       — Простите-простите. — Он даже не поднимает голову. — Просто теперь понял, почему мне показалось, что вы меня изучаете.       — Стандартная процедура, — эхом повторяет Арима, а после недолгой паузы берёт в руку шприц с тёмной жидкостью и говорит: — Этим теперь тоже буду заниматься я.       Номер Двести Сорок кивает в ответ, хотя его не спрашивали, но приятно было представить, что с тобой говорят на равных. Хотя вряд ли с Аримой это получится.       Протянув руку вперед Арима перехватывает пальцами его тонкую кисть, подносит иглу к тёмной венке на сгибе локтя. Он очень аккуратен: не отводит взгляда, не делает лишних движений. Номер Двести Сорок даже не морщится — для него это давно привычная процедура. А вот прикосновения холодных пальцев расходятся по телу приятной дрожью. Это нельзя сравнить с собственными прикосновениями или крепкой хваткой врачей в пахнущих спиртом перчатках. От Аримы пахнет чем-то знакомым, наверное, пылью улиц, людьми и, возможно, кровью. Но Номеру Двести Сорок не страшно.       Арима продолжает смотреть на жидкость в шприце, которая постепенно заканчивается. Он держит Номера Двести Сорок за кисть и большим пальцем меряет пульс. С ним что-то не так, он бешено скачет — так быть не должно. С виду Номер Двести Сорок выглядит нормально — если заключённого в Кокурии гуля вообще можно назвать нормальным. Арима аккуратно вытаскивает иглу, ранка моментально затягивается, не оставляя от себя ни единого следа. Он вновь смотрит на бледную кожу, на которой выделяются тёмные паутинки из вен, а пульс стучит всё так же быстро, ненормально.       Неловкая тишина немного смущает, и Номер Двести Сорок решается окликнуть его.       — Арима-сан, что-то не так?       Но руку он не спешит убирать — прикосновения ему нравятся.       — Нет, всё нормально. — Арима переводит взгляд на Номера Двести Сорок, тот слабо улыбается в ответ, словно извиняясь. — Физические показатели в норме.       — Это вы по моей руке определили? — с растерянной улыбкой спрашивает он, не зная, что сегодня вошёл в список из едва ли десяти людей на Земле, что видели Бога Смерти CCG в растерянности.       — Зайду в ближайшие дни, — вместо прощания говорит Арима, напоследок внимательно взглянув ему в глаза, словно выискивая там ответ на странное поведение. Но его нет.       Номер Двести Сорок лишь покорно кивает в ответ и берёт в руки книгу.       Ему нравится обещание. Хотя это было не обещание, просто слова. Но ему так проще — думать, что теперь есть зачем ждать завтра.

1.2

      Арима выполняет своё обещание. В камере постепенно скапливается множество книг. Они лежат на столе, кровати и на полу. Номер Двести Сорок сбился со счёта, сколько их уже. Когда становится совсем скучно, он складывает их в несколько стопок. Некоторые перечитывает, если Аримы нет слишком долго.       Особенно ему нравятся книги, у которых обложка слегка потрёпана. Видно, что Арима их читал несколько раз. Номеру Двести Сорок нравится запах страниц: они пахнут Аримой.       Он проводит носом вдоль корешка, прислоняется к ней щекой, представляя, что дотрагивается до прохладной ладони Аримы. Облизывает пересохшие губы, жадно втягивая приятные запахи бумаги и Аримы.       всё очень плохо       В один день, но какой именно, Номер Двести Сорок не знает, — он всё ещё не может их считать, так как для того, чтобы их отсчитать, нужна конечная точка, а её нет, — Арима говорит ему, что он может забрать книги с собой, и на вопрос «куда» отвечает — домой.       Номер Двести Сорок начинает отсчитывать дни.

2.

      Хайсе очень нравится его форма: серый плащ, строгий костюм и собственное имя. Особенно когда Арима в своей холодной манере ласково говорит Хайсе и спрашивает самочувствие. Он смотрит на него со скрытой (почти) ото всех заботой — Хайсе становится тяжело дышать, а язык словно немеет. Он так нелепо заикается, сомневается — зрелище жалкое и одновременно милое. Но вряд ли Арима считает это забавным, но всегда наблюдает не отворачиваясь. Хайсе и это очень нравится.       Ему нравится в Ариме абсолютно всё: каждое резкое движение, проницательный взгляд из-под тонких стёкол очков, твёрдый голос, которым он произносит его имя громко и чётко. Из всех людей, кто его окружает, а их теперь много, Арима единственный, кто не смотрит на него со страхом и беззвучно шепчет в спину: гуль.       А-ри-ма       Хайсе даже имя его очень нравится. Оно приятно тянется по слогам. Он никогда не мог подумать, что у Бога Смерти может быть такое красивое имя.       Хайсе не верит в Богов, но верит в Ариму и смерть.

2.1

      На пороге кабинета мимо лица Хайсе пролетает нога Аримы. «Мимо» только потому, что он увернулся. Арима никогда не промахивается.       — Здравствуйте, Арима-сан, — с улыбкой отвечает Хайсе и вовремя уклоняется от повторного удара, а Арима кивает в ответ.       Это давно вошло у них в привычку. Вместо тёплого приветствия жёсткие удары, вместо комплиментов холодные короткие фразы — Ариме всегда что-то не нравится.       Сегодня бой вялый — Хайсе едва уклоняется от атак, а удары Аримы с каждой минутой становятся лишь жестче. Ждать от него поблажек бессмысленно. Хайсе в десятый раз протирает собственным телом стены, валится на пол, не делая даже попытку подняться.       — Сдаюсь.       Арима не знает подобного слова, и острое лезвие куинке замирает около его глаза. Хайсе становится на колени, но не встаёт: ноги трясутся, а правую руку он вообще не чувствует.       — Ты должен встать, Хайсе.       Хайсе поднимает на него глаза. Арима абсолютно, просто нечеловечески спокоен. Даже дыхание не сбилось.       — Но я не могу встать, Арима-сан.       не хочу       Лезвие куинке погружается в пол на несколько сантиметров, в паре миллиметров от шеи Хайсе, но тот не двигается с места. Арима медленно заносит ногу, собираясь нанести удар в голову, но он, аккуратно перехватив её за щиколотку, ставит на землю.       — Не надо, — устало говорит Хайсе. — Я больше не хочу вставать.       — Надо, а иначе ты не сможешь меня победить.       Хайсе морщится: будто бы такое вообще возможно — победить Бога Смерти CCG, — но ничего не отвечает. Он физически чувствует его недовольство, хоть на лице ни единой эмоции. Тяжело поднимается: тело ломит, плечо ноет тупой болью, а Арима разочарованно вздыхает и убирает куинке обратно в кейс.       — Я могу идти? — спрашивает Хайсе.       — Как плечо? — более ласково говорит Арима. — Вправить? лучше бы мозги мне вправил       От его взгляда ничего не может уклониться. Хайсе это нравится — Арима как-никак заботится о нём. Он радостно кивает, подходит ближе, поворачиваясь спиной, и медленно расстёгивает пуговицы на рубашке.       — Не надо, — моментально отрезает Арима.       «Не надо» — это «я не хочу трогать тебя голыми руками» или же «я не хочу видеть тебя голым»? Хайсе не знает. И Арима не знает тоже.       Хайсе вообще не знает, что он хочет, — то ли ударить Ариму в лицо, то ли броситься на шею. Хотя в обоих случаях итог будет один — Хайсе пойдёт к чёрту со всеми своими эмоциями.       Единственное, что он хочет, — Арима, чьи ладони оглаживают его плечи, прощупывают кости и суставы. Хайсе замирает, чувствует прикосновения холодных ладоней через влажную от пота рубашку, слабый запах мятного одеколона и бумаги — от него так всегда пахнет. Его размеренное дыхание чуть выше уха, которое расходится по коже приятным холодком. Его руки задерживаются на лишние пару секунд.       почему ты так жестоко шутишь?       Его пальцы специально нечаянно задевают голую кожу чуть выше воротника рубашки. Хайсе хочется потереться о его ладонь щекой.       — Так лучше?       Голос Аримы выводит Хайсе из того состояния блаженной задумчивости. Он поводит плечом, разминает руку и довольно кивает, после чего разворачивается к Ариме лицом.       Хайсе открывает рот, чтобы высказаться, но по каменному лицу Аримы сразу ясно, что всё, что его волнует, лучше не говорить. Лучшее, что может произойти после их разговора, то, что он окажется в камере Кокурии, а не в безымянной могиле где-нибудь на территории CCG.       — Да, спасибо большое, Арима-сан. — Он вновь утыкается взглядом в пол. — Я вам благодарен. Не за плечо, — тут же поправляет себя: — Хотя и за плечо тоже, но я говорю про всё вместе.       Ему становится стыдно, что он даже говорить с Аримой нормально не может, а тот ещё твердит о победе в сражении.       Несмешная шутка от Бога Смерти.       Хайсе хочет засмеяться от осознания собственной ничтожности. Или заплакать. Он не определился.       возможно, я хотел мог бы назвать тебя папой       — Я ничего не сделал, — Арима говорит холодно, благодарность он принимает только в редких случаях, и это не тот день.       Хайсе лишь пожимает плечами, спорить с Аримой — смелости не хватит.       — Просто хотел поблагодарить.       На пороге он оборачивается: Арима задумчиво смотрит на свои руки. Хайсе открывает рот, чтобы что-то сказать, но он качает головой, бессловесно показывая, что просто не хочет этого слышать. Арима впервые его просит, не приказывает, а именно просит, и от этого становится тошно. Хайсе выдавливает из себя улыбку, как бы говоря — я все понимаю, простите, но Арима даже не смотрит на него.

2.2

      Хайсе не считает подарки Аримы — их уже слишком много.        Сегодня Арима дарит ему семью — не настоящую, но и не игрушечную.       Семья — это смешной Ширазу — Хайсе удивляется, как можно быть одновременно легкомысленным и серьёзным. Глупая Сайко — он в жизни не видел столь бесполезного следователя, как она, но её безграничная доброта на грани с глупостью заставляет его улыбаться. Нерешительный Муцуки — побольше бы мужества, и он точно станет идеальным следователем, и Хайсе будет гордиться им ещё больше. Эгоистичный Урие — жажда лидерства и идеальная сосредоточенность, как раз то, чему сам Хайсе может только позавидовать.

3.

      Хайсе не нравится имя Канеки Кен. В жизни Канеки Кена точно не было Аримы. В жизни Канеки Кена не будет места для Хайсе.       Каждый раз, когда он смотрит на Ариму, в голове вертится:       я боюсь открывать глаза с утра, боюсь проснуться и не увидеть лиц членов отряда. Боюсь, что на очередной тренировке не смогу сдержаться, и ты не оставишь от меня ничего. Боюсь, что в твоей памяти лучшее воспоминание обо мне будет кровавый след на полу. Боюсь Канеки Кена в своей голове       Арима либо не видит, либо не хочет видеть. Он даёт ему новые книги — больше походит на извинения.       Арима, наверное, никогда в жизни ни перед кем не извинялся и вряд ли будет делать это ещё раз.       Хайсе всё понимает, а книги очень нравятся — интересные и пахнут Аримой.       Он кладёт раскрытую книгу на лицо и жадно втягивает запах. В голове рисуется его образ — идеально точный, как живой. Он знает каждую деталь: тонкие губы, сбившийся воротник на рубашке, то, что сегодня с правой стороны одна седая прядь выбилась, отчего ему жутко хотелось пригладить её обратно и попробовать на ощупь его волосы.       все становится только хуже

3.1

      На Рождество в их доме много гостей. Хайсе слышит хихиканье Сайко и Ито, гневные возгласы Ширазу, нравоучительный тон Акиры, мление растерянного Муцуки, смех Сузуи и чувствует ласковый взгляд Аримы на своём теле. И ему это нравится, но смущает.       Он роняет чашку с кофе на стол, а Арима заботливо помогает ему стереть растекающуюся жидкость. Его пальцы задевают руку Хайсе и задерживаются на секунду, а тот непонимающе оглядывается. Арима не меняется в лице, но ладонь не убирает.       — Отойдем?       Хайсе лишь кивает и уводит его из гостиной, подальше от множества людей. Ведёт его в свою комнату: как раз хочет вручить подарок подальше от чужих глаз. А ещё хочет высказать очень много, но вряд ли сможет — говорить с Аримой на равных он так и не научился.       — Спасибо за подарок, Хайсе.       Арима бережно держит булавку для галстука и улыбается — Хайсе хлопает глазами, чтобы прогнать иллюзию, но он и вправду улыбается.       восьмое чудо света       — Сегодня вы не похожи на себя, — вырывается от удивления.       Тут же смутившись своей болтливости, он тихо смеётся. Только сейчас стало видно ямочки на щеках, что кажутся очень милыми на фоне смущённого лица.       — Тогда на кого я похож?       — Сегодня вы выглядите как заботливый отец, а не грозный следователь, — Хайсе неловко поводит плечом: сравнение не очень удачное — Ариме определённо не идут стереотипы хороших отцов из книг, которые он читает. Нервно теребит карманы на брюках и пытается оправдаться: — Но, знаете, отца у меня никогда не было и вряд ли я точно знаю, что значит это слово.       Арима больше не улыбается, а в дверь неуверенно стучат — сразу понятно, что это Муцуки. Не дождавшись ответа, он говорит:       — Сасаки-сан, все ушли, а Ариму-сана вы проводили?       — Да, проводил. — Нажав на выключатель, Хайсе гасит свет во всей комнате. — Я просто немного устал и хочу отдохнуть. Извини за беспокойство.       Муцуки что-то говорит, перед тем как уйти, но Хайсе уже не слушает.       — Объяснишь? — холодно произносит Арима: кажется, он недоволен.       Вероятно, за недовольством он профессионально скрывает растерянность. Вероятно, он ни черта не понимает, что с ними происходит, а если и понимает, принимать не хочет.       — Если смогу, — коротко говорит Хайсе и делает шаг вперёд. Медленно тянет к нему руку, дотрагивается до его груди, остановившись около сердца. Он смотрит в пол, боясь поднять голову, проводит ладонью вниз и цепляется за пряжку на ремне.       Хайсе закрывает глаза — ему страшно — и, привстав на цыпочки, тянется к его губам, ожидая худшего. Он уже готов получить мощный удар в челюсть или в живот. Но Арима не бьёт, не отстраняется, не сопротивляется. Будто бы он не против.       ты слишком много шутишь       Он вслепую подаётся вперёд и натыкается губами на подбородок Аримы. Он чувствует, как сердце Аримы бьётся быстро, словно он испугался — хотя бояться он не умеет. Хватает его за воротник, покрывая лёгкими поцелуями скулы, щеку и останавливается, прикасается к его губам и открывает глаза.       Взгляд Аримы, как всегда, непроницаемый — непонятно, о чём он думает. Он ласково проводит ладонью по волосам Хайсе, пропуская через пальцы серые пряди, и говорит глухо, едва слышно:       — Если хочешь.       Хайсе больше не хочет ничего слушать и, обняв его за шею, жадно целует прикрытые губы. У него кружится голова от запаха Аримы, от его голоса, от непозволительной близости. Арима первым разрывает поцелуй, обнимает за спину, плотно прижимая к себе, и утыкается в сгиб между шеей и плечом. Хайсе не мешает, зарываясь носом в седые волосы, трётся об него и ждёт.       Почувствовав, как Арима слабо прикасается губами к его коже, он берёт его за руку, переплетая пальцы, и ведёт к постели. Хайсе падает на неё спиной, утаскивая его за собой, Арима валится сверху, прижимает его ладонь к щеке и целует каждый палец по отдельности, а Хайсе смотрит ему в лицо, слабо улыбаясь. Его глаза серые и пустые, в них плещется мольба и даже лёгкий страх.       Глядя в них, Арима лишь качает головой и прикасается губами к его шее. Он быстро расстёгивает рубашку, брюки. Ненужная одежда в считанные минуты летит на пол. Хайсе блаженно стонет при каждом прикосновении, гладит его по волосам. Податливо переворачивается на живот, моментально выгибаясь, чтобы показать своё тело в лучшем виде. Арима проводит ладонью по выступающим позвонкам, безостановочно целуя шею и спину. Тело Хайсе в его руках как кукла, которой просто необходимо управлять — Хайсе на всё согласен. С Аримой он вообще на всё согласен.       Он сжимает в руках простыню и выгибается под чужими прикосновениями, забыв обо всем на свете.       — Закуси простыню, — ласково шепчет Арима ему в ухо и успокаивающе гладит по голове. — Не хочу, чтобы тебя услышали.       Он давит на него всем весом, Хайсе послушно прикусывает край простыни, хрипит и сжимает зубы сильней. Перед глазами всё плывет и немного больно — но это же делает Арима — тогда нормально. Тогда всё просто идеально.       — Тиши-тише, Хайсе. — Арима говорит на выдохе, отчего, кажется, ещё нежнее, а имя звучит как никогда красиво. Он целует плечо, продолжая придерживать его за бедра. Прикосновения Аримы нетерпеливые, Хайсе это нравится — он ему нужен.       я, чёрт возьми, ему нужен!       Хайсе хочется кричать его имя, срывая горло, когда Арима в последний раз совсем тихо и ласкового шепчет его имя на ухо, после чего наваливается на него всем весом, вжимая в постель.

3.2

      Хайсе впервые за время своего существования начинает жить, даже лучше — чувствует себя почти живым, почти человеком, почти любимым. Маленькое «почти» в роли Канеки Кена в его голове, с которым все приходиться делить на двоих.       Ему нравится просыпаться от ласковых прикосновений на своём теле. Хотя это бывает так редко, но от этого ему нравится это ещё больше. У Аримы привычка перебирать тёмные пряди на затылке, кончиками пальцев выводить узоры на голой коже, а когда Хайсе просыпается, то улыбаться глядя ему в лицо.       Улыбка у Аримы очень красивая. Может быть, не такая широкая и радостная, как у него, наоборот, едва заметная, но искренняя и самая красивая из тех, что видел Хайсе.

4.

      Канеки заботится об Ариме. Он как-никак личный секретарь — положено заботиться о своём начальстве. Ему положено не слать Ариму к чёрту, когда он в своей излишне вежливой манере приказывает зайти к нему домой. Положено не желать ему смерти в лицо каждый раз, когда он говорит «Хайсе» с какой-то тошнотворной жалостью. Положено мило улыбаться человеку, который когда-то его убил и, возможно, сделает это снова.       Даже, он, наверное, просто обязан это сделать.

4.1

      Канеки приносит ему кофе в кабинет, а кажется, словно приносит себя на блюдечке для очередного досмотра.       Взгляд у Аримы острый, разрезает заживо, потрошит и изучает чем же Канеки Кен отличается от Сасаки Хайсе. Через минуту он моргает и отворачивается.       — Хайсе? — Арима зовет кого-то.       не меня       — Кофе, — с улыбкой отвечает Канеки и ставит чашку перед ним.       Арима смотрит прямо в глаза (душу), копается и изучает.       Канеки чувствует, как их неприятно покалывает — вспоминаются лезвия куинке, которые проходят сквозь них. Улыбается как можно милее — если возможно назвать эту гримасу улыбкой.       Ариму, кажется, начинает подташнивать от не-Хайсе и его не-улыбки.       — Спасибо.       У него немного сбился воротник, Канеки тянет к нему руку, а Арима кивает, разрешая дотронуться. Он расправляет рубашку и дотрагивается до его губ — это больше похоже на привычку, нежели на желание. Или обязанность.       Да, именно обязанность.       Хайсе обязательно бы так сделал.       Хайсе был бы просто обязан это сделать.       Хайсе ещё много чего должен был сделать, если бы не умер.       Арима продолжает смотреть сквозь него. Наверное, он хочет закрыть глаза, чтобы не видеть его. Но точно не сделает этого — мало ли что ждать от этого не-Хайсе. Лучше не рисковать. Канеки чувствует себя на минном поле. Неверный шаг — смерть. Точнее, неверный шаг — и Арима в гневе. Хотя это одно и то же.       Закрыв глаза, Канеки медленно проводит языком по его губам. Они холодные, сухие и плотно сомкнуты. Он словно прикасается к чему-то наподобие статуи изо льда. Неживой, холодной и очень красивой статуи, у которой точно ледяное сердце и полное отсутствие эмоций на идеальном лице.       Арима всё же размыкает губы, а Канеки склоняет голову вбок и скользит языком у него во рту. Арима дотрагивается до его головы, запускает пальцы в волосы и тянет назад.       — Помнёшь документы, — холодно говорит он, указывая взглядом на его руку, которая лежит на никому не нужной папке. Канеки не морщится, хотя кожа на затылке ноет.       Галстук на шее Аримы хочется затянуть потуже.       — Простите, и я лучше пойду.       — Хорошего вечера, Ха… — Арима на долю секунды сбивается, но через силу, с большим трудом исправляется: — Хайсе.       Такая ошибка не прощается даже Богу Смерти, а Канеки в очередной раз передёргивает от чертого имени, которое Арима говорит не то с жалостью не то со злобой.       Он идёт куда-то, сам не зная, а приходит к дому. Бывшему дому Хайсе, конечно же. У Канеки Кена нет дома.        Канеки рассматривает окна: в комнате Урие ярко светит лампа — он рисует, а у Сайко слабо мерцают игривые разноцветные блики от телевизора — точно смотрит аниме. Сам того не замечая, Канеки улыбается от приятных воспоминаний. Переводит взгляд в сторону, и челюсть сводит судорогой: в комнате Тоору темно, ни единого признака жизни, а окна в комнате Ширазу и вовсе занавешены плотной тканью.       У него дико ноют глаза, на губах знакомый вкус, от которого по телу поднимается жар и в голове рисуется образ Аримы, как всегда идеально точный.       пошли вы все к чёртовой матери

4.2

      Арима любит дарить подарки.       Почти три года назад он подарил Канеки Кену два удара куинке в голову. Примерно два года назад он подарил первую книгу Номеру Двести Сорок. Ещё через полгода — имя. А сегодня Арима дарит венок из белых лилий на могилу Сасаки Хайсе и шлёт Канеки Кена на все четыре стороны, из трёх из которых он уже вернулся.

5.

      Канеки не боится смерти.       Он широко улыбается своей Смерти в лицо. Его Смерть очень красивая. У неё очень грустная улыбка, седые волосы, серые глаза, почти как у него, только взгляд строгий, как и должен быть у отца, у которого самый непутёвый сын на свете. А ещё ласковый голос, который когда-то говорил тише-тише, Хайсе.       Происходящее вокруг — долгожданное дежавю: много цветов и Арима с оружием в руках. Стебли растений тихо хрустят под его ногами, белые листья падают на волосы и сливаются с ними, а ладони всё крепче сжимают рукоять куинке. Его определённо нужно бояться, но Канеки почему-то не страшно. Ему хочется свернуться клубком в его ногах, дожидаясь, когда острое лезвие вновь пройдёт через голову.

5.1

      Канеки, прижав к себе Ариму, сильно, слишком сильно, стискивает его плечи — заострённые когти впиваются в кожу — и прислоняется губами к его лбу. Он ещё теплый, но уже неживой. С разрезом на шее и без дыхания он выглядит более человечным, и, кажется, более довольным, чем прежде, — едва ли он сейчас похож на того самого Бога Смерти CCG.       Облизав пересохшие губы, Канеки замирает: чувствует привкус чужой крови. Она очень горькая, жжётся во рту, и сразу же хочется плакать. Благодаря сверхрегенерации раны на его теле быстро исчезают. Слёзы скатываются по щекам, и кожу неприятно колет — тут она уже не помогает. Внутри что-то рвётся с треском и глухой болью — с этим хвалёная регенерация тоже не справляется.       При виде Хирако он с трудом сглатывает вязкую слюну вместе с рвущимися криками, проталкивая их внутрь. Говорит, не оборачиваясь:       — Я убил его, — голос специально хрипит — это точно не Хайсе, кто-то другой, тот, кто убил Ариму — Канеки Кен — они точно поверят.       Хирако смотрит чуть прищурив глаза:       пожалуйста, поверьте.       Кто-то из нулевого отряда спрашивает:       — Можно попрощаться с Аримой-саном?       Канеки кажется, что они спрашивают не Хирако. Они говорят:       — Может, ты уже отцепишь свои руки от Аримы?       Подняться с пола, оказывается, очень сложно, а отпустить Ариму ещё сложнее, почти невозможно. Канеки прижимает его к себе плотнее — точно бы услышал его сердцебиение, если бы оно было — и целует его в лоб.       Арима, ты можешь спать спокойно.

5.2

      Арима определённо любит любил дарить подарки.       На его губах что-то вроде слабой улыбки для Канеки-уже-не-Хайсе. Такой маленький прощальный подарок — смысл жить дальше. Хотя это так себе смысл, скорее повод, чтобы что-то — Канеки понятия не имеет, что теперь от него нужно, — сделать и не умереть. Или хотя бы просто встать с пола.